Ястреб и голубка

Джорджиана впервые встретила О'Нила в то время, когда по зову королевы он явился в Англию за обещанными почестями. Он был наделен от природы неотразимым обаянием — более сильным, чем подобало бы простому смертному. Он был способен на любое безумство, когда желал завоевать или удержать любовь. Ирландские принцы прославились похищениями чужих жен, но, как ни был велик соблазн, Джорджиана отказалась бросить все и уйти к нему. Но зато она подарила ему сына.

О'Нил обладал острым и безжалостным умом.

В мире не существовало ничего, чем бы он не пожертвовал, и не было такого преступления или греха, которого он не совершил бы для достижения цели. Он целовал королеве пальцы, кляня ее про себя на чем свет стоит. Изображая служение интересам короны, он исподтишка обкрадывал ее. Годами О'Нил трудился, объединяя кланы, чтобы все они признали его своим вождем и пошли за ним в тот день, когда он прикажет им восстать всем разом и освободить Ирландию от ига английского владычества. А теперь его богатый сын-бастард сможет оказать ему неоценимую помощь.

Глава 3

В это дивное лето только приезд незнакомца уберег Сабби Уайлд от крупных неприятностей. Со дня свадебного торжества, столь основательно испорченного ее усилиями, она сидела под замком в своей комнате, и ни один из членов семьи не выражал желания с ней разговаривать. Единственная связь с миром поддерживалась через миссис Смайт, прислугу с чугунно-неподвижным лицом, беспредельно преданную преподобному Бишопу. К возмутительнице спокойствия был вызван врач; потолковав с ней и важно покачав головой, он изрек, что, по его скромному мнению, девица своенравна, необузданна и даже эксцентрична, но он не решается зайти настолько далеко, чтобы объявить ее безумной. Предписав диету, состоящую из хлеба и воды, в качестве испытанного средства для разжижения и охлаждения горячей крови, он рекомендовал оставить молодую особу на месяц в одиночестве, дабы смягчить ее нрав.

Сабби — теперь она и сама привыкла думать о себе как о Сабле-Сабби, а не как о Саре — сначала обрадовалась одиночеству. Она была избавлена от ненавистного общества семьи, от обязанности посещать церковь трижды в неделю и выслушивать там скучные до одури проповеди преподобного, предрекающего грешникам адский огонь и серу; никто не мешал ей целыми днями предаваться мечтам о том, что случится когда-нибудь.

Когда-нибудь у нее появится платье, сшитое специально для нее. Оно будет бледно-зеленого, палевого, может быть вызывающе яркого переливчато-синего цвета. Перед глазами возникали бесчисленные оттенки, из которых она была вольна выбирать какой угодно.

Когда-нибудь некий поклонник, причем никакой не зять, будет добиваться от нее поцелуя. Живое воображение Сабби рисовало столь же различные образы этих будущих кавалеров, сколь разнообразны были придуманные ею платья.

Когда-нибудь она покинет этот опостылевший городок.

Если только ей удастся вырваться отсюда, назад она не вернется ни за что, поклялась Сабби. Местом, куда устремлялись все ее помыслы, оставался, несомненно, королевский двор. Но больше всего наслаждалась она, представляя себе такую упоительную картинку: она уведомляет отчима и сестриц о своем отъезде ко двору и наблюдает, как зеленеют при этом от зависти их лица.

Пребывание Сабби в стране грез длилось неделю, но к концу этого срока она вдруг поймала себя на том, что готова взвыть от тоски: жизнь в неволе оказалась невыносимой.

Она всегда была деятельна и подвижна, и теперь, когда ее лишили возможности не только прокатиться верхом, но хотя бы просто прогуляться, узница чувствовала себя зверьком, тревожно мечущимся по клетке и к тому же… да, да, голодным! Она в ловушке, и выход из этой ловушки пока не найден.

Незнакомца Сабби увидела из окна своей комнаты, того самого окна, которое преподобный Бишоп заколотил гвоздями на совесть, не пожалев для этого своих собственных безупречно-белых рук.

Конь незнакомца, его одежды и манеры выдавали человека с достатком, приехавшего по делу. Сабби сгорала от любопытства; ее нестерпимо раздражала мысль, что она, возможно, так и не узнает, кто он такой и что ему тут понадобилось.

Она не отходила от окна в ожидании его отъезда, но прошло два часа, а гость все еще оставался в доме. Сабби принялась сочинять разные предположения, но даже и за миллион лет она нипочем не смогла бы додуматься до истинной причины таинственного визита.

Внизу, в кабинете преподобного, Джекоб Голдмен в который уже раз дотошно разъяснял суть дела:

— Мистер Бишоп, я уже вполне усвоил, что вы приходитесь отчимом молодой леди, но именно в данных обстоятельствах вы не можете выступать от ее имени. Я адвокат, сэр, и знаю законы. Мне потребовалось несколько месяцев, чтобы найти законного владельца тех земель в Ирландии, о которых идет речь.

Мой доверитель уполномочил меня — в качестве его представителя — приобрести эти земли непосредственно у того лица, коему они формально принадлежат. Поелику эта собственность после смерти некоего Роури Уайлда перешла к его единственной наследнице, некоей Саре Уайлд Бишоп, мне требуется согласие означенной Сары Бишоп, ее подпись и расписка в получении денег, причитающихся ей от продажи земель. — Джекоб дважды коротко кивнул, давая понять, что дальнейшие препирательства не имеют смысла. Проницательные глаза, спрятавшиеся под нависшими веками, уже давно разглядели и оценили сидящего перед ним заштатного священника с неуемной жаждой власти и господства над окружающими.

— Так и быть, мистер Голдмен, я позволю вам переговорить с моей падчерицей. Но я по-прежнему настаиваю — и, надеюсь, это не вызовет у вас возражений, — чтобы при заключении данной сделки она действовала под моим руководством. Вы не станете отрицать, что женщины ничего не смыслят в деловых вопросах или в юридических тонкостях.

Эти ирландские владения считались бросовыми кусками бесплодной скалистой земли, усеянной камнями. Знай я, что они имеют хоть какую-то ценность, то перевел бы их в свою собственность давным-давно, когда стал отчимом Сары.

— Возможно, вы и правы, мистер Бишоп, — правы в том, что эти земли действительно бесплодны, — заметил Голдмен. — Единственная их ценность состоит в том, что через них пролегает путь к другим, куда более завидным владениям.

Преподобный Бишоп вышел из кабинета и послал слугу привести Сару. Случайно оказавшись поблизости, миссис Бишоп услышала его распоряжения и приблизилась к супругу с немым вопросом в глазах. Тот, недовольно пожав плечами, дал ей понять, что ее присутствие здесь излишне:

— Дела, моя дорогая; не забивай попусту свою милую головку. Лучше сходи наверх и проследи, чтобы Сара предстала перед нами в достаточно приличном виде.

У дверей кабинета Сабби замешкалась.

С этой комнатой у нее связывались только неприятные воспоминания, и она поневоле гадала, какой новый удар ее ожидает.

— Входи, входи, девочка, наше время дорого, — нетерпеливо сказал отчим. Его бесило, что необходимо спрашивать ее мнение по какому бы то ни было поводу, не говоря уже о том, что дело касалось покойного Роури Уайлда, в котором он и по сей день видел соперника. — Мистер Голдмен, это моя дочь Сара.

Сара присела в реверансе перед смуглым коротышкой:

— Добрый день, сэр.

Голдмен был изумлен, хотя внешне оставался невозмутимым. Девушка оказалась поразительно красивой, и бесформенное платье неописуемого фасона не могло это скрыть.

Прекрасное лицо венчала корона рыжих кос с красноватым отливом. Губы были упрямо сжаты, но улыбка наверняка сделала бы это лицо неотразимым. Светло-зеленые глаза, оттененные темными дугами бровей, длинными черными ресницами и крошечной темной родинкой, почти заворожили Голдмена, когда Сара подняла на него взгляд.

— Мисс Бишоп, меня привело к вам дело, касающееся земель в Ирландии, которые перешли к вам по наследству от вашего покойного отца.

Сабби выглядела совершенно ошеломленной. Этот господин приехал сюда, потому что у него дело к ней!