Ястреб и голубка

— Ты хотел, чтобы она чувствовала себя в долгу перед тобой?

— Конечно, — не стал отпираться он.

Куснув Сабби за ушко, он принялся целовать ее шею, а его пальцы начали творить с ней желанную магию… и способность мыслить здраво покинула ее. Потребовалось немало усилий, чтобы все-таки задать вопрос, который ее мучил:

— А что это за секреты с розовым мрамором?

Он так и ахнул от комического возмущения.

— Мрамор доставлен для графини Хардвик. Ее тоже зовут Бесс. У нее мания — перестраивать свои замки. Помимо всего прочего, оказалось, что она владеет еще и рудниками, где добывают свинец и олово. Вот и получается, что, не навлекая ничьих подозрений, я могу обменять мрамор на свинец.

— Для О'Нила?

Он вздохнул.

— Ты хочешь поговорить или ты хочешь поиграть?

Она плотно сжала ноги, так чтобы он не мог даже пальцем добраться до укромных уголков ее тела.

— Ты-то всегда хочешь играть… и никогда не хочешь разговаривать.

Он едва не взвыл:

— Да о чем разговаривать?

— Неужели мы так никогда и не сможем побеседовать серьезно? У меня есть сотни вопросов, и я хочу получить на них ответы.

Он прижал ее бедра к своим напрягшимся чреслам и прошептал:

— Вопросы? Вроде того, сколько раз мы можем это проделать за ночь?

— Шейн, перестань… будь со мной серьезен…

— Ах, извини, — продолжал он дразнить ее. — Ты имеешь в виду, что хочешь узнать обо мне побольше.

— Да… Я хочу знать все…

Он ответил с шутовской задумчивостью:

— Ну, что бы тебе сообщить… В пылу страсти, например, мой мужской орган увеличивается в длину до десяти дюймов.

Она замолотила по его груди маленькими крепкими кулачками.

— Ты невозможен!.. Я тебя ненавижу!

Он усмехнулся и тихо возразил:

— Когда прижму тебя покрепче… полюбишь.

Понемногу он добился своего: она оставила свои расспросы, забыв обо всем, кроме любовных ласк. Он жаждал зарыться в нее, заставить просить о большем; он жаждал слышать, как она вскрикивает от наслаждения… снова и снова. Он знал, что скоро сумеет наполнить каждую ее жилку чистейшим блаженством, которое сделает бессмысленными любые вопросы.

В похоронной процессии, провожавшей в последний путь сэра Филиппа Сиднея, насчитывалось более семисот скорбящих персон, и Франсес пришлось продать фамильную карету с лошадью, чтобы оплатить расходы на погребение. Главной скорбящей персоной была, разумеется, королева Елизавета, глубоко удрученная гибелью молодого красивого вельможи. Она была облачена в роскошный траурный наряд из черной парчи и черного меха.

Единственным светлым пятном во всем этом черном великолепии был пышный белый воротник-раф.

Сабби присутствовала на похоронах, находясь в обществе Кейт Эшфорд и ее мужа, лорда Эшфорда, вернувшегося из Голландии.

Сабби всегда претило следование моде: она не желала выглядеть как все. Поэтому она поступила иначе: надела белоснежное платье с черным воротником. В сочетании с ее красновато-рыжими волосами, уложенными таким образом, что невозможно было судить об их длине, все это производило ошеломляющий эффект и снова привлекло к Сабби внимание королевы, которую особенно поразил черный раф: это было нечто неслыханное.

Сабби так и съежилась от страха, когда в гардеробной комнате, в присутствии всех фрейлин, послышался мелодичный голос королевы:

— Госпожа Уайлд, вы обладаете удивительным умением делать то, что просто бросается в глаза. Не разрешите ли поинтересоваться, где вы раздобыли столь необычный черный раф?

Сабби склонилась в реверансе чуть ли не до пола.

— Если угодно вашему величеству… я просто покрасила один из моих белых рафов.

— Мне было бы угодно, если бы вы просто покрасили некоторые из моих белых рафов!

Сабби подняла глаза и увидела, что королева, прищурившись, вглядывается в короткие медные завитки, умышленно выпущенные напоказ из-под круглой шапочки.

— Вашим последним подарком, госпожа Уйалд, — снова обратилась к ней Елизавета, — вы мне вполне угодили, так что впредь, сударыня, прошу вас вспоминать о своей королеве, когда будете придумывать очередные нововведения.

На следующий день все придворные дамы явились в платьях с черными воротниками. То есть все, кроме Сабби. Она-то на этот раз отдала предпочтение бледно-лиловому: этот цвет считался вполне приемлемым для траурных одежд.

Каждый год сезон празднеств начинался тридцать первого октября — в День всех святых, когда королева назначала Князя Беспорядков — распорядителя предстоящих рождественских увеселений, которому надлежало заниматься забавами и играми, штрафами и наказаниями. Затем происходили торжества в день Святого Мартина, дни Святой Екатерины, Святого Николая, Святого Луки и Святого Фомы. После этого праздновалось Рождество и отмечался день Святого Стефана, день Невинно Убиенных Младенцев, Новый год и Двенадцатая Ночь. Окончание сезона приурочивалось к Сретенью, которое приходилось на второе февраля. Однако в этом году при дворе не устраивалось никаких увеселений; не могло быть и речи о маскарадах или пантомимах, где в более благоприятные сезоны парочки так легко переходили от беглых поцелуев и мимолетных прикосновений к тайным свиданиям или явным вольностям.

Королева развлекалась в частных домах своих вельмож, поскольку при дворе соблюдался траур; тщеславные господа оспаривали друг у друга честь получить приглашение в эти дома. В большом ходу был подкуп, и немалые суммы передавались из рук в руки; фрейлины королевы сновали без устали, доставляя ей письма, приношения и дорогие подарки.

Королева читала прошения, корчила гримасы, фыркала «Пфу!», принимала подарки и бросала равнодушное «нет». Сестры Эссекса, Дороти Дерево и Пенелопа Рич, не оставляли попыток умилостивить королеву редкостными драгоценностями. Елизавета соглашалась посетить бал, который они устраивали, после чего и не думала там появляться.

Сабби не могла нарадоваться, что во дворце нет обычной суеты, да и Шейн реже срывался с места ради своих секретных вылазок, так что они подолгу оставались вдвоем в Темз-Вью. Шейн был на седьмом небе, когда оказалось, что они могут провести Рождество вместе — одни и без помех. Барон, одетый по последней моде, как подобало мнимому Фиц-Клеру, надумал навестить Джорджиану, а большинство слуг были на Рождество отпущены по домам.

Шейн запряг лошадь в санный возок, укутал Сабби теплой меховой полостью, и они отправились прокатиться по сельским дорогам Кента. По пути он показал ей Хэвер, где некогда жила Анна Болейн; маленький замок, окруженный рвом, очаровал Сабби. Когда Шейн замел, что она озябла, он осадил лошадь у придорожной гостиницы, именовавшейся «Боевые Петухи», и там они насладились рождественским обедом в отдельной уютной столовой. Когда трапеза завершилась, Шейн расположился перед камином и усадил Сабби к себе на колени. Рукой он погладил ее по животу.

— У тебя в желудке что-то многовато кларета и пудинга. И еще, дорогая моя, мне кажется, что ты слегка захмелела.

— Я захмелела от любви, — сонно пробормотала она, глядя в огонь.

Он уткнулся носом в ее шею.

— Бессовестная лгунишка, если бы это было правдой, я был бы самым счастливым человеком на земле.

— После холодного воздуха… в тепле меня разморило… Очень спать хочется, — сообщила Сабби, прильнув головой к его широкому, удобному плечу.

Он поцеловал ее в ухо.

— Поедем домой, — шепнул он, — и я отнесу тебя в постель.

Свежий морозный воздух быстро заставил ее взбодриться. Они подъехали к Темз-Вью, и он ненадолго зашел в конюшню. Воспользовавшись его кратким отсутствием, она спряталась за живой изгородью и забросала его снежками из засады, а потом отчаянно завопила, когда он кинулся за ней вдогонку и, догнав, сунул лицом в глубокий сугроб.

И только тогда, когда они добрались до своей спальни, они обменялись рождественскими подарками. Сабби преподнесла ему тонкую шпагу в ножнах с золотой насечкой и тяжелый грозный кинжал под пару шпаге.