Фурцева

Главной мишенью письма был руководитель Москвы Георгий Михайлович Попов. Сталин, похоже, заподозрил его в желании занять кресло первого человека в стране. Эта история раскручивалась несколько месяцев.

Пятого сентября 1949 года Сталин уехал на юг отдыхать. В том году ему исполнялось семьдесят лет, он хотел вернуться к юбилею полным сил. Все высшие чиновники ломали голову над тем, какой подарок преподнести вождю. Георгия Попова осенило. Сталин как-то выразил неудовольствие названиями новых улиц:

— Посмотрите — Строительных улиц целых пять, Электродные какие-то, Индустриальные, шесть улиц Энтузиастов. Нет фантазии, людей нет, одни электроды.

Двадцать седьмого октября Попов отправил в Сочи записку вождю:

«В соответствии с Вашим поручением представляю на Ваше рассмотрение и утверждение проект Постановления Политбюро ЦК ВКП(б) о переименовании главных улиц и площадей Москвы».

Театральный проезд, Охотный ряд, Манежную и Моховую улицу он предлагал превратить в проспект Сталина, а Манежную площадь сделать площадью Сталина…

Георгий Попов конечно же не мог знать, что одновременно вождю переправили на юг не слишком грамотный донос на хозяина Москвы:

«Большевики Московской организации вполголоса заговорили, пока в кулуарах, о том, не пришел ли момент своевременного вскрытия давно назреваемого гнойника в головке нашей организации. Речь идет о весьма подозрительной политике, проводимой секретарем МК ВКП(б) т. Поповым…

Попов самый молодой из секретарей ЦК. Будучи одержим титовской манией вождизма, его одолевает мысль в будущем стать лидером нашей партии и народа… На банкете по случаю 800-летия Москвы один из подхалимов поднял тост:

— За будущего вождя нашей партии Георгия Михайловича.

Присутствующий Попов пропустил мимо ушей и будто согласился с прогнозом. Тогда как нужно было одернуть дурака или после обсудить о его партийности…

Попов расставляет свои кадры везде, где может, с тем, чтобы в удобный момент взять баранку руля страны в свои руки. Таким образом, Попов соревновался с ленинградцами в расстановке „своих“ людей. Шла подготовка. к захвату лидерства. В Москве начали поговаривать, что Попову дорога расчищена на этом пути.

В кругах МК открыто говорят, что за плечами Попова тов. Сталин и что пост великого вождя перейдет Попову…»

Двадцать девятого октября Сталин отправил записку Маленкову:

«На днях получил письмо, подписанное инженерами коммунистами завода имени Сталина Марецким, Соколовой, Клименко о недостатках в работе секретаря МК тов. Попова.

Я не знаю подписавших это письмо товарищей. Возможно, что эти фамилии являются вымышленными (это нужно проверить). Но не в этом дело. Дело в том, что упомянутые в письме факты мне хорошо известны, о них я получал несколько писем от отдельных товарищей московской организации. Возможно, я виноват в том, что не обращал должного внимания на эти сигналы. Не обращал должного внимания, так как верил тов. Попову…

Мое предложение:

а) назначить комиссию политбюро для проверки деятельности т. Попова с точки зрения отмеченных в письме трех инженеров фактов;

б) установить, чтобы не только секретари райкомов по Московской (и Ленинградской) областной и городской организаций, но и предрайисполкомы утверждались ЦК ВКП(б);

в) письмо трех товарищей, а также настоящее мое письмо разослать членам политбюро и секретарям Цека».

Само «письмо троих», возможно, появилось именно потому, что вождь уже выражал недовольство Поповым. Был ли советский вождь способен на искренность?

— Все государства маскируются, — однажды сказал Сталин, выступая перед партийными пропагандистами, — с волками живешь, по-волчьи приходится выть.

В зале засмеялись.

— Глупо было бы все свое нутро выворачивать и на стол выложить, — продолжил Сталин. — Сказали бы, что дураки…

У Сталина не было вечных друзей. У него был только вечный интерес — сохранение полной и единоличной власти. А друзья и соратники менялись.

«Со Сталиным, когда он был в хорошем настроении, контакт был легким и непосредственным, — вспоминал один из руководителей Югославии. — Сталин был холоден и расчетлив. Однако у Сталина была страстная натура с множеством лиц, причем каждое из них было настолько убедительно, что казалось, что он никогда не притворяется, а всегда искренне переживает каждую из своих ролей».

Для формального разбирательства в деле первого секретаря Московского обкома и горкома нужен был повод, который и организовали с помощью письма. Машина закрутилась. 31 октября послание вождя разослали членам политбюро и секретарям ЦК.

Первого ноября сталинское распоряжение оформили постановлением политбюро:

«Поручить комиссии в составе тт. Маленкова, Берия, Кагановича и Суслова проверить деятельность т. Попова Г. М., исходя из указаний т. Сталина, изложенных в письме от 29 октября с. г.».

Позиция Сталина была ясна: снять Георгия Попова с должности, так что задача комиссии упростилась — обосновать уже принятое решение. Через полтора месяца обвинительное заключение по делу Попова было готово. 4 декабря 1949 года политбюро утвердило выводы и предложения, сделанные комиссией. Текст, подготовленный комиссией, продиктовали по ВЧ Сталину.

Седьмого декабря Сталин вернулся в Москву из отпуска. Он уже решил, кем заменит Попова. Вызвал с Украины Никиту Сергеевича Хрущева. Тот выступал на митинге во Львове. Прямо во время выступления первому секретарю ЦК компартии Украины передали записку: Сталин срочно просит перезвонить. Хрущев договорил, вернулся в квартиру, где остановился, и велел соединить с Москвой.

— Когда можете приехать? — спросил вождь, ничего не объясняя.

— Если нужно срочно, могу завтра, — ответил Никита Сергеевич.

Сталин повесил трубку. Разговор был настолько коротким, что опытный Хрущев встревожился: зачем вызывают, что его ждет в Москве? Он соединился с главным кадровиком Маленковым, который знал все, что происходит в аппарате. Тот успокоил Никиту Сергеевича:

— Тебя вызывают из хороших побуждений. Подробности узнаешь, когда приедешь.

Восьмого декабря Георгий Попов отправил Маленкову письмо. Он напомнил о своем предложении переименовать улицы и площади Москвы — к юбилею Сталина и выдвинул новое: «Присвоить товарищу И. В. Сталину звание почетный гражданин города Москвы». Попов плохо понимал вождя, который не собирался получать из рук своего подчиненного ненужные ему звания.

Десятого декабря Сталин в первый раз после отпуска принимал подчиненных в своем кремлевском кабинете. В половине десятого вечера к нему пришли члены политбюро Берия, Каганович, Маленков и секретарь ЦК Суслов. Они привели с собой Георгия Михайловича Попова — для последнего разговора.

«Он протянул мне пачку моих бумаг, — вспоминал сам Попов. — На верхнем листе синим карандашом было размашисто написано: „Все это чепуха!“».

Зачем Сталин пожелал увидеть своего прежнего любимца? Снятие Попова провели бы и без него. Как выразился один из его подчиненных, Сталин на чувстве страха играл лучше, чем Паганини на скрипке. Ведь как он давал задания? Или сроки были нереальными, или приказ был отдан так, что как ни выполни, все равно будешь виноват.

Вождь считал себя хорошим психологом, очень доверял своим чувствам и эмоциям. Наверное, хотел окончательно решить для себя, что делать с Поповым: ограничиться лишением должности или окончательно его уничтожить.

Французский президент Шарль де Голль, познакомившийся со Сталиным во время войны, вспоминал: «Он был приучен жизнью, полной заговоров, скрывать подлинное выражение своего лица и свои душевные порывы, не поддаваться иллюзиям, жалости, искренности и видеть в каждом человеке препятствие или опасность…»

Еще одна характерная черта Сталина как прирожденного политика состояла в том, что он преспокойно расставался даже с недавними фаворитами. Через полтора часа Суслов увел уже низверженного с Олимпа Попова, а еще через пятнадцать минут, в четверть двенадцатого, в сталинский кабинет запустили Хрущева, в жизни которого начиналась новая глава.