Юрий Андропов. Последняя надежда режима.

— Готов приехать, но есть ли добро от товарища Рашидова?

На этом разговор заканчивался.

Когда, наконец, Медведев приехал в Ташкент по решению ЦК, то Рашидов встретил его самым гостеприимным образом. Не жалея вре­мени, рассказывал об огромных успехах Узбекистана, о семи миллио­нах тонн хлопка, собранных республикой, о начале добычи золота в Узбекистане — это, кстати, была в тот момент секретная информация. Шараф Рашидович не забывал во время беседы напомнить о своей любви и близости к Леониду Ильичу. Подарил гостю свою книгу с надписью «Дорогому другу и брату...».

Рашидов был очень хитрым, ссориться с ним никому не реко­мендовали. Поскольку он имел прямой выход на генерального секрета­ря — Брежнев к нему прислушивался, то Шараф Рашидович мог подста­вить ножку за милую душу.

Каждый из входивших в политбюро был очень влиятелен, даже если он жил не в Москве. И портить отношения с этой когортой было крайне неразумно. Рашидов приезжал в Москву каждую неделю, чтобы принять участие в заседании политбюро, которое проводилось по чет­вергам. После политбюро Рашидов мог перемолвиться словом и с Бреж­невым, и с другими руководителями страны.

Помощник Черненко Виктор Прибытков рассказал характерный эпизод. Когда Черненко писали текст выступления, то создавалась группа. Докладчик читал вариант за вариантом и постоянно что-то менял, просил переделать. По пять-шесть раз доклад рассылался чле­нам политбюро, секретарям ЦК. Каждое слово, каждая запятая тща­тельно изучались. Прибытков, как помощник по политбюро, собирал все замечания. Иногда они составляли полторы-две страницы. Он обобщал замечания, приходил с ними к Черненко, докладывал:

— Вот Борис Николаевич Пономарев считает необходимым тут исправить, он, видимо, прав.

Текст вновь перепечатывался и вновь рассылался, пока заме­чания не исчерпывались. Вот тогда политбюро одобряло доклад, и можно было выступать. Так вот Рашидов замечаний не присылал. Он возвращал текст с запиской, которую начинал так: «Дорогой брат, Константин Устинович, я с восхищением прочитал доклад, согласен с каждой строкой». В подтверждение этого он действительно зелеными чернилами подчеркивал каждую строчку, подтверждая, что согласен решительно со всем...

Указание Андропова заняться ситуацией в республике возымело действие. В апреле 1983 года в Бухаре при получении взятки был за­держан начальник отдела по борьбе с хищениями социалистической собственности областного управления внутренних дел Музаффаров. Важность этого события состояла в том, что арестованным занимались не узбекские следователи, а московские.

Дело принял к производству следователь по особо важным де­лам при Генеральном прокуроре СССР Тельман Хоренович Гдлян, тогда еще известный только профессионалам. Так начиналось «узбекское дело», которое будет продолжаться почти пять лет, пока окончатель­но не развалится.

Андропов попросил Лигачева побеседовать с Рашидовым уже по­сле того, как получил первые материалы о коррупции в Узбекистане. Но нечто подобное происходило и в других республиках. Почему же появилось именно «узбекское дело»? Когда Андропов стал генеральным секретарем, все управления и территориальные органы КГБ получили указание представить кричащие примеры сращивания с преступным миром, коррупции. Андропову нужны были показательные дела.

Комитету государственной безопасности всеми инструкциями было запрещено собирать материалы на партийно-советскую элиту, но, как говорили чекисты, источнику рот не заткнешь. Оперативная ин­формация о том, кто чем занимается, копилась в сейфах. Как только пришли шифро-телеграммы с требованием представить информацию, сей­фы открылись. Республиканские и областные управления спешили сооб­щать в Москву, что у кого есть. Если материалы были сколько-нибудь серьезными и вырисовывалась судебная перспектива, начиналась раз­работка тех, кого подозревали в коррупции.

Нашлись бы в тот момент оперативные материалы, скажем, в КГБ Грузии, возникло бы не «узбекское», а «грузинское дело». Рети­вость проявляли все региональные управления, все рады были себя проявить. Еще в 1980 году начальник следственной части прокуратуры СССР Бутурлин был командирован в Узбекистан. Его группа выявила факты преступной практики тогдашнего руководства Министерства вну­тренних дел республики, но Шараф Рашидов выставил московских го­стей из республики.

Первые же попытки разобраться, что происходит в Узбекиста­не, выявили картину тотального взяточничества в партийно-государ­ственном аппарате. За счет чего в Узбекистане устраивались пышные приемы и дарились дорогие подарки? Партийные секретари гуляли не на свою зарплату. На представительские расходы им тоже ничего не полагалось — не было такой статьи расходов. В бюджете республи­канской компартии была расписана каждая копейка. Партийное руко­водство обкладывало данью хозяйственных руководителей, брали и на­личными, и борзыми щенками. Система поборов была вертикальной — от республиканского ЦК до сельских райкомов. Нижестоящие тащили день­ги вышестоящим. Вышестоящие брали, чтобы передать еще выше. Но и себя не забывали. В такой атмосфере должности, звания, ордена и даже «Золотые Звезды» Героя Социалистического Труда тоже преврати­лись в товар — они продавались.

Самая крупная афера вскрылась в хлопковой промышленности. Главной причиной возникновения «узбекского дела» стали приписки хлопка-сырца. В документах значились огромные цифры будто бы со­бранного, но в реальности не существующего хлопка-сырца. А если хлопка в реальности меньше, чем каждый год докладывало руководство республики, значит, обманули не кого-нибудь, а само государство. Это не взятки мелким милицейским начальникам, это уже государ­ственное преступление.

Как потом выяснилось, государству ежегодно «продавали» око­ло шестисот тысяч тонн несуществующего хлопка — таким образом из казны крали сотни миллионов рублей. На эти деньги узбекская элита вела сладкую жизнь и охотно делилась краденым с московскими на­чальниками. Со смертью Рашидова этот обман в особо крупных разме­рах не прекратился.

Бывший начальник управления КГБ по Москве и Московской об­ласти генерал Виктор Алидин вспоминал, как в декабре 1983 года по­явились оперативные данные о том, что в Москву приехали два пред­ставителя хлопковых заводов из Узбекистана. Они пытались дог ово­риться о поставке на хлопокоперерабатывающие предприятия столицы иагонов с большой недостачей хлопка. Тем, кто готов был закрыть глаза на недостачу, предлагают большую взятку.

Гостей из солнечной республики в январе 1984 года арестова­ли. Они дали показания о том, что в Узбекистане сложилась «практи­ка приписок к показателям выполнения государственного плана заго­товок сырья». В Ташкент отправилась оперативно-следственная группа управления КГБ по Москве. Но дело быстро вышло за рамки компетен­ции московского управления. Дело передали прокуратуре Союза.

В Ташкенте пытались остановить расследование, спустить дело на тормозах. Но Рашидов уже был мертв, а его наследники не были столь талантливы в умении завоевывать друзей. Председателю КГБ Виктору Чебрикову позвонил новый первый секретарь ЦК компартии Уз­бекистана Инамжон Бррукович Усманходжаев и попросил передать дело для дальнейшего ведения республиканской прокуратуре. Инамжон Усманходжаев внушал Чебрикову, что приближается пятидесятилетие республики, и не хотелось бы накануне юбилея позорить республику.

В КГБ рассудили так: если дело попадет в республиканскую прокуратуру, оно будет прекращено. Поэтому Алидин и начальник следственного управления КГБ генерал-лейтенант Александр Волков написали записку с возражениями и предложили отправить дело в со­юзную прокуратуру, поскольку арестованы люди не только из Узбе­кистана, но и из России. Чебриков согласился со своими подчиненны­ми и дело не отдал.

Когда Андропов санкционировал начало «узбекского дела», он не сомневался в успехе. Ему давно хотелось навести порядок в Узбе­кистане. Осенью 1974 года он отправил в Ташкент председателем рес­публиканского комитета безопасности хорошо ему известного по Став­рополью генерал-майора Эдуарда Болеславовича Нордмана.