Страница 13 из 17
В тот вечер в своем огромном номере Савва готовился ехать на рулетку. В половине одиннадцатого Красин отправился к нему в номер. Коба занял свое место в коридоре и теперь разгуливал между моим номером и номером Саввы.
Я перешел в номер Камо.
В наступившей темноте по веревке, страхуя друг друга, мы с Камо бесшумно спустились на морозовский балкон. Мы не раз проделывали подобное в Баку во время нападений на дворцы нефтяных королей.
Теперь мы стояли за балконной дверью… И хорошо видели обоих. Савва уже был во фраке. Разговор, видно, проходил нервно, оба много жестикулировали. Вдруг Савва направился к балконной двери и, продолжая говорить, открыл ее. Мы замерли. Он постоял на пороге, но, к счастью, на балкон не вышел.
— Простите, сударь, мне было немного душно, — сказал Савва, вернувшись к столу.
Теперь в открытую дверь мы слышали разговор.
— Я не могу сейчас. Я вообще сомневаюсь… надо ли это делать.
— Голубчик, ну вы же обещали женщине! — продолжал уговаривать Красин. — В чем же сомнение?
— Это хорошо, если там ничего нет… А если есть? Ведь грех-то какой — самоубийство. Я все думаю: может, лучше в монастырь? Вы не бойтесь, я вам отдам часть денег.
— Нам части мало, милейший. В России — революция! Бомб сколько нужно! И каждая, поверьте, в большую копеечку обходится! А купцы ваши, повидав Революцию, перепугались, деньги отсылать перестали.
— Я вас очень хорошо понимаю. И сочувствую… Но поймите и меня, сударь… Я не готов!
— Да что ж вы за дрянь-человек! Повторяю: вы обещали, голубчик. Извольте исполнить. Если бы я обещал…
— Вот вы и стреляйтесь. — И Савва положил руку в карман.
«Ба, да у него револьвер», — подумал я и показал Камо на оттопыренный карман.
Камо кивнул, он тоже заметил.
— Вы решительно отказываетесь?
— Не отказываюсь, просто не могу.
Красин пожал плечами и повернулся уходить.
— До встречи там, сударь, — вдруг насмешливо сказал Савва. — Надеюсь, здесь вы меня более не потревожите.
— Надеюсь, там встреча не задержится, — усмехнулся Красин и, подняв правую руку, вышел из номера — элегантный и фрачный.
Как по команде, в саду громко заиграл оркестр.
В это время Морозов, что-то напевая, повернулся к зеркалу, поправил бабочку. Теперь он стоял на редкость удобно, виском к балкону. Так что хватать его за руки не пришлось. Камо выстрелил. Пуля попала точнехонько в висок. Савва рухнул у зеркала.
Я бросился к нему. Он лежал недвижно, спокойный и даже какой-то усмехающийся, с выражением, которое я часто видел у покойников: «Наконец-то от всех вас отдохну»… Пока я размышлял, Камо заканчивал дело. Он надел перчатку, вынул револьвер из брюк Саввы и вложил в его руку.
И тотчас раздался в дверь тихий стук Кобы, означавший: коридор пуст.
Надо было спешить. Выстрел наверняка был слышен сквозь музыку…
Мы благополучно покинули отель. На следующий день утром все газеты написали о «самоубийстве русского миллионера». Феномен после смерти Саввы получила огромные деньги и передала их партии.
Битва за террор
А потом был Лондон. Здесь проходил очередной съезд Российской социал-демократической партии. Именно здесь мы с Кобой впервые увидели Троцкого.
…Он появился на съезде в ореоле славы. Приехал из России — из гущи Революции. В отличие от Ленина и прочих эмигрантов, страстно споривших в парижских и женевских кафе о Революции, Троцкий ее делал. В последние дни великого Петербургского совета Троцкий был его вождем. Ему внимали тысячные толпы, а не кучка дымящих дешевыми папиросками и плохо слушающих друг друга эмигрантов.
Когда Троцкий поднялся на трибуну, маленький зал взревел от восторга.
Коба, бледный, злой, сверкая желтыми глазами, смотрел на этот неописуемый восторг. И шептал:
— Как они могут… этого жида!
Он не хотел знать никакого другого бога, кроме Ленина, он был ревнив.
Но никого, кроме меня, мнение Кобы не интересовало. Никому не было дела до неизвестного косноязычного провинциала…
Съезд стал триумфом не только Троцкого. На одном из заседаний выступил неизвестный дотоле оратор. Полный молодой человек с одутловатым еврейским лицом и русской партийной кличкой — Зиновьев. Его блестящая речь потрясла делегатов. Помню, Зиновьева почти единогласно избрали в Центральный комитет РСДРП. И в Лондоне он сразу стал знаменитым. Сам Троцкий написал о нем восхищенную статью в партийной газете.
Только я знал, что испытывал мой самолюбивый друг Коба, наблюдая это стремительное возвышение молодого говоруна (опять — еврея!) и видя небывалую славу другого самовлюбленного еврея — Троцкого. При этом осознавая, что о его собственных, воистину великих заслугах партия никогда не узнает. О них был осведомлен лишь один из партийных вождей — Ленин. Но, как потом оказалось, — к счастью для Кобы.
На Лондонском съезде произошло нечто, для нас непоправимое. Один за другим выступили ораторы-меньшевики. Они говорили об очевидном — Революция в России умирает, и наши боевые дружины экспроприаторов все чаще превращаются в банды обычных грабителей. Приводили множество примеров, когда деньги от экспроприаций тратились боевиками на пьянство, проституток, кокаин. Все это отчаянно компрометировало партию. По предложению фракции меньшевиков съезд проголосовал за резолюцию, запрещающую террор и экспроприации. И принял ее.
Теперь мы становились как бы вне партийного закона.
Я посмотрел на Кобу — он только презрительно улыбнулся. Сразу после заседания исчез.
Перед отъездом я отправился в последний раз погулять по Лондону. Помню, как свернул с шикарной Брук-стрит на тихую улочку. В маленьком парке гувернантки пасли малышей, этаких джентльменов — лилипутов в черных сюртуках и цилиндрах. Они играли в серсо.
Рядом с парком был дорогой ресторан. Бросив рассеянный взгляд сквозь витрину, я увидел… Кобу и Ленина! Ленин в серой щегольской тройке и Коба в своем вечном тогдашнем наряде — русской косоворотке, пиджаке и феске. Они о чем-то беседовали. Точнее, говорил, жестикулируя, Ленин. Я сразу почувствовал: этого мне видеть не надо. И торопливо скрылся.
На следующий день Коба сказал мне:
— Надеюсь, ты забудешь то, что видел.
— Знаешь, я уже забыл.
— Вот и славно, дорогой. Завтра выезжаю в Берлин вместе с Лениным, — (тот жил тогда в Берлине). — Там мы с Ильичем подробно оговорим план дальнейших действий. Намечается работенка.
Он панибратски сказал «мы с Ильичем», чтобы я понял: их связывали теперь какие-то отношения.
— Ты, — продолжил Коба, — завтра возвращаешься в Тифлис. Найдешь Камо, и подберете десятка два удальцов. Это вам на расходы. — И нищий Коба преспокойно передал мне сверток с ассигнациями. Большая была сумма, я бы даже сказал — огромная.
— Постановление съезда к… — Коба привычно выматерился и добавил: — Ильич давно возмущается, что Бог послал ему таких товарищей, как эти мудаки-меньшевики. В самом деле, что за народ все эти Мартовы, Даны, Аксельроды — жиды обрезанные! И на борьбу с ними не пойдешь, и на пиру не повеселишься… Вот отменили боевые дружины… А на что жить будут, кофей попивать и по заграницам ездить, на что? Подпольные квартиры содержать — на что?
— А что мы скажем нашим товарищам? Все-таки постановление партии… — начал я.
— Скажем, что Революция в России провалилась. Интеллигенция от нас отшатнулась, бунт народный испугал говнюков. Денег от купцов теперь никаких. На морозовские деньги только и живем. Точнее, доживаем. Единственный способ добывать денежки — это по-прежнему эксы и боевые дружины. Ильич учит: «Плюйте на прекраснодушных! Революцию не делают в белых перчатках».
Я понял: все наши действия одобрены Ильичем…
Уже впоследствии я узнал, что тотчас после съезда, запретившего террор, Ленин создал некое тайное образование внутри партии. Это была «тройка». Ее существование скрывалось не только от полиции, но и от членов партии. Подполье внутри подполья. В «тройку» вошли: Ленин, неизвестный мне тогда большевик Сольц и известный мне Красин… Теперь эти трое руководили террором и экспроприациями.