Родовой кинжал

Все к тому и шло. Кажется, гордый и амбициозный молодой Волк вполне смирился со своим положением и перестал рваться наверх, все больше уделяя внимания Тисе. Однако потом случилась беда. Во время получения очередной боевой награды Ярослав побывал на приеме у Владетеля приграничного домена. И там влюбился в дочку Сиятельного со всем пылом первой любви. Опыта у Волка в обращении с женщинами не было никакого, и Тисе было стыдно за любимого капитана — таким мямлей и дурачком он выглядел рядом с Негосавой Пёс. А красавица, избалованная вниманием благородных офицеров, только смеялась над робкими попытками признаний. Тиса одновременно мучилась от ревности и обиды за то, что Негосава не видит многочисленных достоинств Ярослава. Она даже подкараулила однажды девушку и попробовала поговорить с ней по душам, но охранники благородной попросту вышвырнули воительницу на улицу. Сцена вышла безобразной, но все бы обошлось, если бы Негосава не рассказала об этом случае Ярославу. Он страшно разозлился и тогда в первый и последний раз ударил человека, поддавшись эмоциям: память о мельнике была настолько сильной, что, как бы ни доводили Волка окружающие, он никогда не применял физической расправы. А вот Тису ударил. Отвесил существенную оплеуху, от которой она несколько дней ходила с опухшей щекой. Но что такое боль в щеке по сравнению с болью в сердце! Тогда девушку утешал только тролль, всегда относившийся к любовным связям легко и имевший к тому времени большой опыт в отношениях с женщинами.

— Не переживай, — говорил он Тисе, прикладывая к синяку замороженную куриную ногу, — ничего у них не получится. Негосава Ярика даже не замечает; если вдруг он исчезнет, его место займет другой поклонник, и для этой девицы не будет никакой разницы.

Но Ярослав не хотел исчезать. Все сроки отпуска прошли, а он все так же не отходил от Негосавы, даже несмотря на опасность быть обвиненным в дезертирстве. Тогда пришлось Дранишу брать командование на себя, оставив Тису в домене Пса присматривать за ситуацией.

Волк твердо решил жениться на Негосаве, даже отправил родителям письмо, на которое они отреагировали очень сдержанно — им был не по душе Дом Пса, но открывалась перспектива власти в приграничье, через которое шло снабжение армии, воевавшей с нечистью, и ради этого они были согласны дать разрешение на брак.

И тут появился Чистомир. Яркий, веселый гитарист в неизменном ярко-желтом плаще влюбил в себя Негосаву после первого же концерта. Она забыла всех поклонников и стала по пятам следовать за Дубом, ловя его взгляды, как преданная собачонка. Постепенно отпали даже самые упорные возлюбленные госпожи Пёс, и только Волк продолжал нести рядом с ней безмолвную стражу, утешая, даря цветы и украшения. Он даже как-то попытался писать в честь нее сонеты, но получалось столь ужасно, что даже любящая Тиса не смогла найти слов, чтобы похвалить его стихотворчество.

В ночь, когда Чистомир наконец-то позвал Негосаву к себе в спальню, Ярослав страшно напился и разнес в щепки всю квартиру, в которой они жили с Тисой. А потом возненавидел Дуба так яростно, что тот, опасаясь мести, быстро убрался из приграничного домена. Перед отъездом, однако, Чистомир успел нагадить в душу единственному человеку, который был искренне благодарен ему за содеянное.

— Эй, ты, девушка! — окликнул он как-то Тису, спешащую к целителю, чтобы тот вывел Ярослава из запоя. — Это же ты любишь этого кретина Волка? Не трать свою жизнь попусту, он все равно никогда тебя не оценит. Ты для него просто удобная вещь, не более. Ничего у вас не получится. Мне тебя так жаль!

Как он посмел ее жалеть! Как он посмел сказать ей такое! Конечно же Ярослав поймет, что лучше тихой, молчаливой и преданной Тисы ему никого не найти. Ведь она его любит так, как никто никогда не любил и любить не будет! И Тиса тоже возненавидела Чистомира за его бесцеремонное вмешательство в их жизни.

Когда Ярослава вывели из запоя, он уехал из домена Пса в тот же день и больше никогда вслух не вспоминал о Негосаве Пёс.

А Тиса снова была с каждым днем все ближе к своей мечте. Конечно, у капитана случались интрижки с девицами, следующими за армией, иногда тролль таскал его по борделям, чтобы «Ярик-маленький не заскучал», но без Тисы он не мог обходиться. И однажды, перед назначением в королевские гласы, сказал девушке, как-то особенно посмотрев на нее:

— Наверное, после этой службы все изменится. Пришла пора и мне остепениться, надоело бродяжничать.

Воительница жила этими словами несколько месяцев, тайком отрабатывала тонкости этикета и сложные реверансы, даже взялась за грамматику, но бал в замке Сыча дал ей понять, что для благородных девиц, даже с фамилиями второго порядка, даже бедных, как тараканы в лачуге одинокой старухи, она не ровня. Аристократки кривили носы, отворачивались и замолкали при ее приближении, хотя платье Тисы было на порядок дороже и моднее их, хотя она делала реверансы лучше всех и уже не путала использование нескольких видов вилок.

А потом, будто этого удара для нее было мало, родители Ярослава решили его женить, даже зная отвращение сына к чистокровным благородным, но надеясь, что против приманки собственным доменом он не сможет устоять. И мечты воительницы стать когда-нибудь Тисой Волк снова рухнули…

— Какая трогательная история, — перебил ее откровения рыдающий голос эльфа. — Я плачу! Я страдаю! О, как тяжел этот мир! Как гнусен!

Он танцующей походкой приблизился к нам и попытался трубно высморкаться в мою юбку.

Я сердито отобрала у него подол и поняла, что он вовсе не плачет, наоборот, ярко-зеленые глаза целителя насмешливо поблескивают, и вообще, он крайне наслаждается ситуацией и разыгравшимся представлением.

— Ты подслушивал! — завопила Тиса.

— Конечно, чем же мне еще заниматься? Эти двое ушли в замок, наверное, искать неведомую девицу Ясноцвету под кроватью у Томигоста, а нам велели становиться на ночлег у кромки леса.

— Почему нас не пустили в замок? — При воспоминании о воздушных булочках пекаря у меня засосало под ложечкой.

— Потому что мы на тамошних обитателей плохо действуем, — объяснил всезнающий, а точнее, не гнушающийся подслушивания эльф. — После нашего отъезда местный травник ловил чахов и дрыхлей и устроил шум, переполошив всю деревеньку. А пытавшихся связать его стражников окропил какой-то настойкой, отчего у них кожа пузырями покрылась. Говорят, старый Сыч был в ярости. Ему как раз случилось по какому-то делу в хоздвор поехать, и он всю эту красоту воочию наблюдал. Эх, как жаль, что я этого не видел! Нет в жизни все-таки счастья!

Он снова вознамерился высморкаться в мою юбку.

— Даезаэль! — Я тщетно пыталась выдрать у него из рук подол так, чтобы его не порвать. — Прекрати паясничать!

— Ну почему, почему, Мила, ты всех утешаешь, кроме меня! — вскричал он, поднимая к потолку руки. — Почему гнусный гном, маменькин сынок, удостаивается твоего сочувствия? Почему Тиса, придумавшая себе нереальную любовь всей жизни, вызывает у тебя сострадание? А я? Я тоже хочу, чтобы меня гладили по спине и всхлипывали в такт моим страданиям. А! Все, я ухожу из этой гнусной жизни!

Эльф закрутился на месте и ничком рухнул на свернутые одеяла, закрыв глаза. Я фыркнула и отвернулась от ушастого комедианта.

— Мила, — через несколько минут напряженным голосом сказала Тиса, — кажется, эльф не дышит.

Я обернулась, встретилась с ее ошарашенным взглядом и поняла, что дело нешуточное.

— Даезаэль! — одновременно закричали мы, кидаясь к целителю и тормоша его.

На наши крики он никак не реагировал, совершенно обмякнув.

— Даезаэль! Даезаэль!!!

— Что, — спросил вошедший в фургон Персиваль, — этот гадкий эльф наконец-то сдох?

— Не дождешься, — совершенно нормальным тоном ответил целитель, открывая глаза.

— Ты прикидывался, гад! — вспылила Тиса, отвешивая Даезаэлю пощечину. Я просто с облегчением вздохнула, хотя рука так и чесалась всыпать Сыну Леса.

Он резво отпрыгнул от нас подальше и обиженно сказал: