Соблазненная

Антония скинула порванную рубашку и потянулась за платьем. Волосы в диком беспорядке спадали на плечи. Дверь с шумом распахнулась. В комнату шагнул Сэвидж, Она заметалась, прикрывая наготу своим зеленым платьем, потом отпрянула, увидев потемневшее от гнева лицо. Перед ней был дьявол во плоти. Ей казалось, что от него исходит адский жар и запах серы.

Сэвидж остановился и попытался обуздать свой гнев, начиная осознавать, что отныне он не волен врываться в ее спальню.

— Когда снимете эти — какой позор! — штаны, спускайтесь вниз, госпожа.

Повернувшись на каблуках, он так хлопнул дверью, что на стенах заплясали подсвечники.

С полными слез глазами Антония оперлась спиной о дверцу шкафа. Глубоко вздохнула, чтобы успокоиться. Там, внизу, надо выглядеть женственной и привлекательной. Когда она объяснит ему свое безвыходное положение, он все поймет. Как ему станет стыдно за свой необузданный нрав! Хорошо, что он наконец узнал правду. Теперь он защитит ее от злодея-кузена. Антония надела сорочку и трусики и, сев на кровать, трясущимися руками натянула чулки. Надела светло-зеленое платье, повязав рукава лентами. Расчесывая спутанную шапку черных кудрей, оценила ущерб, причиненный лицу. Ресницы слиплись от слез, а в губах ни кровинки. Достала розовую губную помаду и подкрасила их, выделив женственную припухлость. Подумала, не вплести ли в волосы ленту. Ради Бога, ни в коем случае не перестараться! На высоких каблуках она казалась выше, и это придавало так нужную ей при встрече с ним уверенность. К этому времени он, должно быть, остынет.

Сэвидж стоял у массивной каминной доски в конце огромного банкетного зала. Чтобы пересечь его, потребовалось немалое мужество. Она медленно приблизилась к Сэвиджу, загородившему своей огромной фигурой почти весь камин. Его лицо было словно выточено из мореного дуба. Багровым рубцом выступал уродующий рот шрам.

— Что за игру вы ведете? — Голос будто удар хлыста.

Она прикусила губу, потом отчаянно выпалила:

— Все очень просто. Во время того страшного шторма пропал Антони, а не Антония. Я заняла место брата, чтобы не потерять Лэмб-холл.

На лице его было написано недоверие, смешанное с ужасом:

— Хитрая сука!

От удивления она широко открыла глаза:

— Вы не поняли. Со смертью Антони титул и Собственность переходят к Бернарду Лэмбу.

— Прекрасно понимаю. Ты коварная сучка. Продажная, уму непостижимо.

Задыхаясь от ярости, она влепила ему пощечину. Он высился над ней, почернев от гнева. Слишком поздно она поняла, что наделала. Со страху она забыла о всякой осторожности:

— Ну бейте, как били, когда поверили, что Долли забеременела от меня! Мне казалось, что ударить женщину — против вашего сурового кодекса чести!

Ее язвительные речи обостряли его отвращение к себе, главным образом из-за того, что его оставили в дураках. И кто — женщина!

— Как, черт побери, я мог поверить, что ты мужчина?

— Сказать? Да вы по-настоящему ни разу не взглянули на меня. Окинули однажды презрительным ледяным взглядом и отмахнулись как от ничтожества. Вы вели себя пан высокомерная свинья и полностью презирали меня потому что я не подпадала под ваше представление о мужчине.

— Молчать! — взревел он. — Твой язык и твое поведение возмутительны и непристойны!

— Вы подавали мне достойный подражания пример. Именно вы научили меня сквернословить и пить и таскали по всем борделям Лондона!

— Боже милостивый! — пробормотал Сэвидж, вспоминая, чему он учил юного Тони Лэмба.

— Для вас мужчина тот, кто каждую ночь кладет под себя потаскуху. А для меня мерилом мужчины служит мужество. Мне хватило мужества вызвать на дуэль убийцу — моего кузена и, клянусь преисподней, вызову и вас, если вы не трус!

Адам Сэвидж, сжав кулаки, еле сдерживался, чтобы не ударить ее. За всю свою жизнь он не был так взбешен. Повернувшись на каблуках, пока не убил, отошел на безопасное расстояние.

Потом поспешил к реке, сбросил с себя одежду и нырнул, чтобы остудить ярость. Она — его подопечная. Дочь Евы, о которой он когда-то думал, что она станет и его дочерью. Но она, черт возьми, не ребенок, а вполне взрослая женщина. Настоящая красавица с волосами цвета воронова крыла и манерами распущенного школяра. Ей, черт побери, требуется хорошая взбучка!

Она одурачила его, как младенца. Он раскуривал ей сигары и накачивал ее бренди. Она якшалась с развратной шайкой из Карлтон-хауза, гоняла в фаэтонах, держала дикие пари и, проклятье, даже видела, как мужчины отпивают в горшки!

Она вела себя возмутительно, нарушила все приличия. Ее поведение было оскорбительным, отвратительным, скандальным. С каждой минутой Сэвидж Ае больше мрачнел. В довершение всего она вызвала на дуэль мужчину. Поведение, недопустимое для молодого лорда, не говоря уж о юной леди. Ему пришлось тайком вывозить ее из страны. Он побледнел, вспомнив, что за люди окружали ее на борту «Летучего дракона». Господи, один Мансуайн чего стоил!

Сэвидж выбрался из воды и отряхнулся, как отряхиваются животные. Откинул с лица длинные черные волосы и натянул рубашку и штаны. Теперь он владел собой. Сейчас пойдет и изложит леди Антонии Лэмб свои условия. В конце концов, он ее законный опекун и отвечает за ее материальное состояние и за ее нравственность. При одном намеке на этот ужасный скандал вся ее репутация будет безнадежно испорчена. От нее будут шарахаться все приличные женщины и будут приставать с гнусными предложениями мужчины. Ни один джентльмен не предложит ей руку. Она была на грани полного бесчестья. На его памяти ни одна женщина так не нуждалась в твердой поддержке, как она.

Он решительно вошел в банкетный зал. Удовлетворенно отметил, что она по-прежнему стоит там, где он ее оставил.

— Антония, — твердо промолвил он, давая понять, что настроен на серьезный разговор.

Шурша зеленым шелком, она резко обернулась. Не веря глазам, он ошеломленно глядел на нее. Она курила сигару! Его хладнокровие вмиг испарилось. Шагнув к ней, он выбил сигару из ее рук. Та полетела в огонь.

— Как ты смеешь? — разбушевался он. — Ты как-никак леди, а не какая-то потаскуха.

— Потаскухи как раз в вашем вкусе, — дерзко возразила она.

— Молчать! — взревел он. — Я твой опекун. Еще одна дерзость, и я тебя высеку.

Антония удержалась от того, чтобы сказать: «Не посмеете». Уж она-то хорошо знала, что Адам Сэвидж посмеет. Стянет трусики и так отделает задницу, что она неделю не сможет сидеть. В глазах пылал зеленый огонь, но язык остался за зубами.

— Так вот, леди Лэмб, я изложу требования, которые ты будешь безоговорочно выполнять. С сегодняшнего дня глупый фарс закончен. Отныне ни словом, ни взглядом ты не позволишь дерзость по отношению ко мне. Никуда не будешь выходить без провожатого. Больше не будешь сквернословить, курить или пить. Другими словами, госпожа, станешь леди в полном смысле этого слова.

— Ни за что!

— Что ты сказала? — с угрозой переспросил он.

Она стремительно отпрянула назад, выставив вперед руки:

— Вы не имеете ни малейшего представления, до чего противно быть леди! Как Антони я могла идти куда вздумается, говорить что хочу. Выбирать себе друзей. Держать пари. Есть и пить что нравится. Могла быть трезвой как стеклышко или напиваться до беспамятства. Могла цитировать Шекспира или хохотать над непристойным лимериком. Могла охотиться на куропаток или стрелять по канделябрам в Карлтон-хаузе. Другими словами, как Антони я была свободна. Свободна выбирать! Как Антония я должна быть чопорной и учтивой. Должна быть леди. Быть леди — значит жить в неволе. Никогда не иметь свободы выбора!

— Довольно! — приказал он. — Ты рождена быть леди и, клянусь Богом, будешь леди, пока я твой опекун. Не могу вообразить, как леди Рэндольф могла смириться с таким позорным замыслом.

В его холодных голубых глазах светилось презрение к ней.

— В таком случае вы набитый дурак! Бернард Лэмб повредил нашу лодку, так что когда мы попали в шторм, отвалился руль. Это он убил брата и много раз пытался убить меня. В ночь накануне моей поездки в Ирландию он толкнул меня под приближающийся экипаж!