Вслед кувырком

Джек передергивается, вспомнив ощущение смыкающейся над головой воды. Ощущение конца. И еще что-то другое, не столько присутствие, сколько зловредную сущность одновременно с ним в воде и – он это чувствовал – оставшуюся с ним и на суше: холодный, невозможный ужас, как тот, что липнет к знакомым предметам после кошмара, превращая их в чужие, но по-прежнему знакомые.

Он отходит от океана, ставшего таким же чужим – прежний друг, которому больше нельзя доверять. Повернуться спиной страшновато, будто он схватит его и снова затянет. Но Джек заставляет себя повернуться и пойти размеренным шагом туда, где лежит футболка. Он ее поднимает, энергично встряхивает и натягивает на себя (шипя от резкого укола боли в левой руке). Футболка вывернута наизнанку, и надпись видна через промокшую белую ткань: YИ♥I.

Все еще не оглядываясь, он пускается вдогонку за Джилли, бежит по лестнице, по узкой тропе между домами Скелсов и Кардисов (опустевших и закрытых щитами), ороговелые подошвы шаркают по истертым доскам, а над головой трясутся сучья сосен, и трос на флагштоке без флага у Кардисов выдувается пузом на ветру, щелкает о металл снова и снова, звуча отчаянным набатом.

Когда Джек входит во двор, дядя Джимми, Эллен и Билл уже стащили вниз щиты для террасы и борются с фанерными досками, – прилаживая их к большим нижним окнам. Дом Дунов стоит на А-образной опоре, как и все соседние на океанской стороне шоссе № 1 – футов девять-десять над землей на деревянных столбах, очень похожих на телефонные – это они и есть, кстати, только загнанные в песчаную почву так, что меньше трети торчит над землей.

– Переодень мокрые шмотки и давай помогай! – ревет Билл, перекрикивая вой ветра, когда Джек бежит по мощеной дорожке вдоль подъездной гравийной дороги – коричневая с белым галька. Бордовая «Тойота-королла» с номерами федерального округа Колумбия и стакером «Вашингтон Редскинз» стоит неподалеку, забрызганная дождем, наполовину под прикрытием навеса. Рядом потрепанный «жук» дяди Билла, выходец из шестидесятых годов с закрашенными разной краской пятнами, будто какая-то автомобильная «варенка», пухлые красные игральные кости болтаются у зеркала заднего вида зрелыми яблоками. Номера нью-йоркские, а стакеры на бампере такие: «ролевики пускают в ход воображение» и «МОЯ вселенная ИГРАЕТ со мной в кости».

– Есть, сэр! – кричит Джек, поднимаясь по лестнице в дом.

– А куда ты собрался?

Он останавливается на этот перехватывающий возглас, одна рука на перилах, нога на нижней ступеньке, поднимает глаза и видит суровое лицо отца и заинтересованное – семнадцатилетней Эллен, полузлорадное в растрепанном гнезде светлых волос. Они оба на него смотрят.

«Ой-ой», – думает Джек.

– Как ты мне сказал, переодеться в сухое.

– Сначала песок смой. Сколько раз повторять, чтобы вы песок в дом не наносили?

– Но я думал…

Билл перебивает, будто Джек – сегодняшний гость-жертва передачи «Внутри Пояса».[1]

– Вот этого ты, Джек, не делал. Ты на себя посмотри! Ты обещал, что в воду не полезешь. Просто глянешь, как ты говорил.

– Но Джилли…

– Мне все равно, кто из вас кому что сделал.

Джек чувствует, как сворачивается в животе ком. Ох, как Эллен радуется! Она едва сдерживается – ничего она так не любит, как когда кому-то влетает. Особенно ежели этот кто-то – ее маленький братик или сестричка. Джек призывает на ее голову все проклятия. Молнией по этой пустой крашеной башке, бомбу из птичьего дерьма, рухнувший дом – лишь бы ухмылка сползла с наглой рожи. Естественно, проклятия тщетны.

– Вы оба будете наказаны, – продолжает Билл. – Но сейчас надо заставить окна, пока Белль не усилилась. Ты вернешься, готовый помогать, через пять минут. Ясно?

Он кивает.

– Так чего ты ждешь? Приглашения?

С пылающим лицом Джек отворачивается под лающий хохот Эллен.

– Эл, смотри, а то я тебе найду, над чем посмеяться, – предупреждает ее отец.

– Ноя же не…

– Эй, Джим! Держи!

– Черт! – доносится голос дяди Джимми. – Чуть эта хреновина у меня из рук не вырвалась!

– Сейчас, держу…

Джек пригибается за лестницей, встает на доски, ведущие под крыльцо к уличному душу, занятому парой костлявых лодыжек.

– Джилли, давай быстрее. Мне тоже надо!

– Так заходи, не заперто.

Он открывает дверь и входит, спасаясь от мерзкого ветра, который захлопывает за ним дверь невидимой ладонью. Джилли сверкает улыбкой ему навстречу, да не только улыбкой: вытираясь темно-малиновым с золотом пляжным полотенцем, усыпанным изображениями футбольных шлемов размером с кулак, она сверкает из-под ткани бронзой и слоновой костью кожи. Но ничего такого, чего Джек раньше не видел: жилистое тело Джилли ему знакомо почти как собственное. Это не значит, что он не осознает различий или что они его не интересуют, особенно сейчас, когда половое созревание начинает лепить тело, как скульптор, работающий изнутри. Но это же не какая-то там девчонка, это Джилли. Его сестра-близнец, с которой у него общие мысли, ощущения… даже, кажется иногда, и кожа. Между ними нет секретов, и нет нужды соблюдать условности.

Футболка и джинсы Джилли свисают с деревянной жерди душа, капают на блестящие мокрые доски пола. Чистое полотенце висит на крюке у нее за спиной, защищенное от брызг душа, который она не выключила, тонкой фанеркой, разделяющей кабинку пополам. Паукам углы кажутся уютными, и их оттуда не выжить; разорванную днем паутину они восстанавливают за ночь, как Пенелопа. И никого это не волнует, кроме матери, а Пегги в этом месяце в доме не будет.

– Па злится, – говорит Джек, пытаясь не замечать укол боли в левой руке, и снимает футболку, выворачивая ее при этом изнанкой внутрь, I♥NY.

Потом он становится под бьющую, жалящую горячую струю, и на миг это ощущение напоминает, как песчинки скребли кожу.

– Па-а-думаешь, – пожимает плечами Джилли, закатывая глаза к небу. – Ну, запрет нас опять.

Пляжный дом Билл и Пегги делят между собой. По условиям развода здесь неделю живет он, неделю она. Но поскольку они оба должны зарабатывать себе на жизнь – Пегги помощником адвоката, а Билл политическим репортером в «Вашингтон стар» и ведущим «Внутри Пояса» (остром местном телевизионном ток-шоу), – то они в лучшем случае приезжают на уикэнды, если не считать отпусков. В основном в летнее время они дом сдают, но дядя Джимми в августе берет отпуск на своей работе («если ее можно так назвать», – говорит Билл) гейм-дизайнера в Нью-Йорке и поселяется здесь in loco parentis[2] («вот именно, что loco», – провозглашает Билл) для Джека, Джилли и Эллен. Билл и Пегги заезжают по очереди (если заезжают) через выходные в течение месяца, иногда в одиночку, иногда с другом или любовницей. За четыре года после развода никто из них серьезных отношений не завел, тем более не вступил в брак, поэтому Эллен все еще надеется на примирение, но Джек слишком хорошо помнит напряженное мрачное молчание и визгливые перебранки, чтобы лелеять надежду на лучшее будущее.

Соглашение с дядей Джимми, как всякое другое соглашение, вызвало к жизни свой набор невысказанных правил и подразумеваемых пунктов, один из которых состоит в том, что наказание, наложенное Биллом или Пегги, исчезает вместе с ними. Роль тюремщика своих племянников дядя Джимми не выполняет. В девяноста девяти процентах случаев он на их стороне. Человек двадцати шести лет, живущий сочинением игр, по возрасту и чувствам ближе к детям, чем к своему сводному брату и его бывшей жене, он может сойти за классного старшего брата Эллен. Но эта неофициальная политика амнистий должна остаться их маленькой тайной. Если бы Билл и Пегги узнали, что делается – и что не делается – в их отсутствие… В общем, береженного бог бережет. Вот это тот пункт, где Джек, Джилли и Эллен друг с другом согласны. Пожалуй, единственный.

1

«Inside the Beltway» означает «в вашингтонских политических кругах». Beltway – магистральная окружная дорога вокруг столицы США. – Здесь и далее примеч. пер.

2

Игра слов. «In loco parentis» (лат.) – «замещая родителей», loco (исп.) – сумасшедший, псих.