Проснись, моя любовь

Элейн открыла рот, чтобы окликнуть его. Но гордость не позволила сделать это. Она скорее сгорела бы в аду, чем стала бы звать мужчину, не верившего ей.

Дверь захлопнулась. По крайней мере, он не запер ее, горько подумала Элейн. Ну разумеется, ключа в замке не оказалось. Элейн знала о существовании по крайней мере двух ключей. Один был у Хэтти. Второй — тот, что Элейн забрала у Кейти. Возможно, Хэтти потеряла свой ключ. В противном случае не было нужды воровать второй ключ — значит, похоже на то, что вскоре Элейн обнаружит себя запертой в спальне. Разве не так поступают с людьми, которые страдают безумием? Запирают их?

Элейн будет заточена, а Морриган, или кто там написал эту записку, нет.

Возможно, она сходит с ума. Где доказательство, что Морриган вернулась из двадцатого столетия? В действительности нет никаких доказательств, что она вообще была там. Все это могло оказаться галлюцинацией. И даже если это не так, всегда существовала возможность того, что Хэтти слышала бормотание Элейн во сне и доложила об этом тетке Морриган. А миссис Боули действовала, как она верила, в интересах своей племянницы, убеждая Чарльза, что его жена сумасшедшая, и таким образом намереваясь вернуть Морриган в лоно высокой нравственности.

Господи. Элейн и правда сошла с ума, если верила в возможность того, что кто-то пытался доказать ее безумие «в ее же интересах».

Элейн собрала туфли и расставила внизу гардероба.

Она успела развесить пару платьев до того, как Кейти влетела в комнату.

— О мэм. Я все слышала, и ни о чем не беспокойтесь, мы в это не верим — ни слуги, ни я! Я знаю, что вы не писали сами себе эти записки! И Джейми, лакей в комнате для завтраков, рассказал о том, как записку спрятали в салфетке и как она выпала, когда вы ее подняли. Я просто пойду сейчас и скажу лорду, что у него нет права думать то, что он думает.

Элейн закрыла глаза, услышав о последнем акте предательства. Слуги знали о записках и их предполагаемом авторе — сведения, которые они могли получить только от хозяина. Каким-то образом, это маленькое предательство причинило больше боли, чем вся предыдущая реакция лорда.

— Нет, не утруждайся, Кейти. Просто помоги мне развесить эту одежду, о’кей? — Элейн запоздало поняла маловероятное существование слова «о’кей» в девятнадцатом веке. Видя, как глаза служанки широко распахнулись, она поспешно добавила. — Спасибо за поддержку, Кейти, но лорд… — примет ее за помешанную, как только узнает правду, — … лорд и я должны сами все уладить между собой.

А когда это произойдет, у нее есть на примете еще парочка чудес, которые она хотела бы исполнить. Например, чтобы расступились воды морские или шея жирафа укоротилась.

Казалось, служанка немного успокоилась.

— Но как он мог подумать о чем-то подобном, миледи? Вы и лорд спали вместе и все такое. Как может мужчина так плохо думать о своей женщине?

Элейн так закусила губу, что почувствовала вкус крови во рту. Она в деталях вспомнила все те вещи, которые они совершали вместе с Чарльзом: исследующие ласки, поцелуи с ароматом лимона. Потом она осознала, что прошлой ночью Кейти спала в ее спальне. Неужели крики были слышны за стеной? Могло ли высказывание служанки свидетельствовать о том, что та знает гораздо больше о происходящем между Элейн и Чарльзом?

Смущение прошло само по себе. Какая разница, даже если все домочадцы слышали их? Находясь под замком, ей можно не беспокоиться о встрече лицом к лицу с кем бы то ни было.

Элейн и Кейти развесили платья. После этого Элейн беспокойными шагами исходила всю спальню вдоль и поперек. Она так жаждала мира и спокойствия. И хотела, чтобы лорд перестал предъявлять невыносимые требования.

Она посмотрела на искры пламени, танцующие и потрескивающие в камине. Свет свечи отбрасывал блики на шелковые обои и лакированную мебель. Отчетливый аромат горящего дерева и воска смешивался с запахом белого имбиря.

Мама всегда предупреждала ее сначала подумать, прежде чем желать чего-то. Желания, говорила она, иногда имеют привычку сбываться.

Элейн не притронулась к подносу с обедом, принесенным Кейти. В двадцатом веке она ни разу не отказывалась от еды, даже когда ей удалили миндалины. Зато исполнилось другое ее желание — этакий пережиток дней ее обжорства, когда она мечтала, чтобы хоть что-то отбило у нее аппетит.

Кейти села на кушетку у огня и стала делать аккуратные маленькие стежки на переднике. Корзина с одеждой, которую следовало заштопать, примостилась у ее ног.

Элейн узнала сорочку, которую Чарльз так поспешно сорвал с нее в тот день у ручья. Под ней лежала голубая бархатная амазонка, разорванная во время их танца у озера.

У тебя есть кое-что, принадлежащее мне, дорогая Элейн. Это спрятано на дне выдвигающегося ящика. Я хочу вернуть это.

Глядя на белый шелк, Элейн поняла, чего хотела Морриган. В поисках чего Хэтти буквально перевернула спальню вверх дном.

— Кейти, когда ты разбирала ящики, ты не находила… стеклянный шарик и завернутый в белый шелк сверток?

Кейти усиленно шила.

— Ну? — поторопила Элейн.

— Я… я правда не помню, миледи. Это было так давно.

— Не так уж и давно, Кейти, — Элейн охватила внезапная потребность покончить с этой шарадой, которая стоила ей всего. — Вспоминай, живо!

Элейн сжалась от этого резкого голоса, эхом пронесшегося от одного угла комнаты к другому. В нем прозвучала даже большая надменность, чем та, что была свойственна Чарльзу.

Сосчитав до двадцати, она глубоко вдохнула и выдохнула.

— Ну, давай же, Кейти, — произнесла она более мягко. — Там лежали небольшой голубой стеклянный шарик и веточка высушенной омелы, завернутая в белый шелк. Они находились в нижнем ящике комода. Вместе с сорочками. Я… — Элейн судорожно размышляла, мысли неслись одна за другой. Да? Ведь так? Она ведь? — Знаешь, я спрятала их от Хэтти. Она не хотела, чтобы у меня остались хоть какие-нибудь напоминания о… о нашей с лордом встрече.

Ты способна на большее, старушка-Элейн, съязвил тихий голос. Морриган тоже немного старовата, чтобы играть в шарики. А лорд, вероятно, предпочел бы подарить шарики Бен-Ва …

— Я нашла шарик, когда мы с лордом прогуливались. Это было еще до замужества. А омелу он подарил мне, когда… В чем дело, Кейти?

По щекам служанки лились слезы и капали на залатанный передник.

Элейн села на кушетку рядом с ней.

— Кейти, что случилось? Ты укололась иголкой?

Кейти зашмыгала носом.

— Я не знала, мэм. Честно слово, не знала!

У Элейн появилось дурное предчувствие.

— Чего не знала, Кейти?

— Не знала, зачем вы их хранили… Омела была такой засохшей и грязной, что я… — Кейти всхлипнула, — … я сожгла ее!

Первый удар.

— А что с шариком?

Служанка снова всхлипнула и вцепилась в передник.

— Я… отдала его своему младшему брату, он такой маленький и болезненный, и не может выходить на улицу поиграть, как другие дети, так что я подумала… Я подумала, что это было бы так мило, и решила, что вы не будете возражать, мэм, поэтому и отдала его ему!

«Вернее, ты имеешь в виду, что не думала, что я замечу», — угрюмо подумала Элейн. Второй удар, еще один мяч вне игры.

— А кусок белого шелка, Кейти? Что ты с ним сделала?

Кейти уже рыдала всерьез.

— О мэ-э-м! О мэм!

Третий удар.

— Я с-с-де-л-ла с-с-своей маме шелковый носовой платок из этого-о-о-а-а — у нее никогда раньше не было ничего столь замечательного, и я подумала… я думала…

— Я поняла, — вздохнула Элейн. — Ты не думала, что я замечу.

Кейти спрятала лицо в складках передника. Она рыдала, словно двойник Люсиль Болл.

Элейн с раздражением смотрела на склоненную голову служанки. Ее внимание привлекла сорочка, лежащая в корзине для шитья.

— Ладно, Кейти, неважно, — Элейн протянула руку и вытащила сорочку из корзины. Схватив разодранный лиф обеими руками, она резко дернула.