Проснись, моя любовь

— Мэм? Мэм, все так плохо в записке? Мэм?

Голос Кейти звучал пронзительным эхом. Элейн в ужасе посмотрела на служанку. Неужели ей некуда убежать?

Комната сжималась и уменьшалась на глазах. Из горла готов был вырваться крик отчаяния.

Смутно она поняла, что сейчас у нее начнется истерика. Надо убежать.

Прочь отсюда.

Скомкав записку, она вылетела из комнаты, услышав вслед недоуменное: «Мэм?»

Элейн резко остановилась у подножия лестницы. Миссис Боули хихикала над чем-то в гостиной. Дверь отворилась. Глаза вышедшей Пруденс вспыхнули и сузились.

Может, Морриган наблюдает за ней из тела Пруденс?

Элейн побежала к выходу, лакей едва успел раскрыть перед нею двери. Яркое солнце практически ослепило глаза. Она пробежала мимо конюшен и направилась в рощу. Ей нужно куда-нибудь спрятаться, размышляла она. На время. Пока она снова не придет… в себя.

К тому времени, когда она достигла рощицы, Элейн вся запыхалась. Уровень адреналина в крови превысил все мыслимые значения. Она бежала все быстрей и быстрей пока не очутилась у маленькой просеки, где, сверкая на солнце, журчал ручей. Скинув обувь и чулки, она ступила в ледяную воду.

Да, это то, что ей нужно. Она стояла в центре мелководного потока, наблюдая за игрой рыбок, снующих между ногами. Элейн порвала записку на мельчайшие кусочки. Рыба охотно ринулась к потенциальной пище.

Вода в ручье журчала и булькала. Ступни, колени и ноги окоченели. Солнечные лучи танцевали и блестели, отражаясь от поверхности воды.

Нельзя было придумать лучшего места для убежища.

— Морриган?

Элейн зажмурилась и повернула голову к солнцу. «Уходи, — молча молила она. — Пожалуйста, уходи».

— Морриган, с тобой все в порядке?

«Конечно со мной все в порядке, — хотелось ей крикнуть в ответ. — Мой муж меня предал, твоя жена меня убила. Разве все может быть в большем порядке, чем сейчас?»

Горячие, жгучие слезы текли по щекам, скатываясь на подбородок и шею.

Она слышала звуки, доносящиеся с берега, скрип кожи, учащенное дыхание, приглушенные шаги, один, другой… Всплеск воды, будто к мелким рыбешкам присоединилась большая рыбина. А возможно, это Сумасшедший Болванщик прибыл выпить чашечку чая.

— Морриган, любимая.

Элейн осторожно развернули.

— Ах, Морриган, не делай этого с собой.

Элейн укутали с головы до ног. Окоченелые ноги были пойманы теплыми ногами. Лицо уткнулось в колючий шерстяной жакет. Почувствовав теплое тело под мягкой рубашкой, расстегнутой до груди, она зарылась туда носом, вдыхая мускусный аромат его кожи.

Чарльз покачивал ее, нежно, медленно, как будто она трехлетний ребенок, а не тридцатидевятилетняя женщина. Как будто она все еще была жива, а не мертва.

— О нет! — она съежилась от мысли, что ее убили, зажарили как рыбу. Она руками обхватила его тело, проникая под жакет, вытаскивая заправленную рубашку в поисках тепла. Получая желаемое.

Горячий, он был такой горячий!

Она нуждалась в его тепле, она нуждалась в его теле. Она нуждалась в доказательствах, что по-прежнему жива.

Ее обхватили сильные руки.

— Успокойся, Морриган. Любимая, не делай этого с собой. Все будет хорошо. Вот увидишь. Я буду заботиться о тебе. Всегда. Не делай этого с собой, родная. Не надо. Все хорошо. Все будет хорошо. Я обещаю. Я сделаю так, что все будет хорошо. Вот увидишь. Ш-ш-ш… Все хорошо, ах, любимая, не делай этого, все хорошо, все хорошо, все хорошо…

Слова были теплыми, влажными, там, около самого ушка, затем приглушились волосами, и снова показались теплыми и влажными на лбу и щеке. Постепенно до Элейн начали доноситься всхлипывания. Кто плачет? Эти звуки были такими несчастными. Сердце разрывалось от жалости к тому, кто плакал так, как будто настал конец света. Кто?..

Нет, это не Элейн. Не старая добрая Элейн. Та никогда не плакала, она походила на некую разновидность невозмутимых черепах, этакого мутанта: бесполую черепаху.

Элейн оторвалась от шеи и плеч Чарльза и притянула его голову к себе. В этот поцелуй она вложила всю душу, используя губы, зубы и язык так, как он учил ее той ночью.

Чарльз глубоко вздохнул и оторвал голову назад.

— Нет, не так скоро. Я не хочу ранить тебя…

Элейн притянула его голову обратно, заглушая слова ртом. Она не хотела, чтобы он отрывался от нее. Она не вынесет, если ее сейчас отвергнут.

Он еще раз вздохнул, затем открыл рот, отвечая на ее поцелуй, используя губы, зубы и язык, противопоставляя свое умение ее действиям. Элейн просунула руку между ними. Она стремительно расстегнула две пуговички его бриджей и обвила рукой горячую, пульсирующую плоть. Он полез ей под платье, в открытый вырез панталон. Она сжалась. Он наступал. Она качнулась. Он повернулся.

— Иисус, ты убиваешь меня, — прошептал он.

Это была ошибка так говорить. Убиваешь. Смерть. Элейн не хотела быть частью этого.

Она продолжила свою атаку.

Его пальцы соскользнули с ее тела. Он попытался перехватить ее руку, но многочисленные слои платья, рубашки и нижних юбок помешали выполнить это. Она притянула голову обратно, прильнув к нему губами, вводя и вытаскивая язык из его рта, подстраиваясь под ритм движений своей руки. Чарльз позволил ей царствовать, не в силах остановить. Он снова сунул руку в ее панталоны. Элейн была влажной. Он размазывал ее собственную влагу, дразня и терзая сверхчувствительный бутон в вершине половых губ. На головке члена выступила капелька экстаза.

Сняв левую руку с его шеи, Элейн резко дернула, схватившись за перед кальсон. Три пуговички оторвались, с шумом шлепнувшись в воду. Она обеими руками залезла ему в штаны и прикоснулась к двум свисающим кожаным мешочкам, тугим от сильного желания. Она изучала, играла и дразнила — словом, делала все то, что никогда не позволяла себе делать в двадцатом столетии.

— Достаточно.

Брачные пособия заявляли, что промежность является крайне чувствительным местом. Элейн исследовала область, находящуюся непосредственно за упругими яичками.

— Бог мой, я не могу…

Сбившееся дыхание Чарльза отчетливо говорило о его состоянии.

Его неудержимая реакция возбуждала сильней любого афродизиака. Элейн спустила бриджи с бедер и опустилась в воду, не чувствуя холода и влаги.

Чарльз пристально взглянул на нее потемневшими от страсти глазами. Он не пытался остановить ее. Элейн попробовала выделившуюся у него эссенцию. Та была соленой, как он и говорил ей в ту ночь, когда они разглядывали неприличные картинки. В этом месте плоть имела тот же мускусный запах, запах Чарльза, ничуть не отталкивающий. С жадностью она втянула его в рот, захватывая настолько, насколько смогла, и так глубоко, как сумела. Она сосала и лизала, как будто он был чрезвычайно сладким леденцом, а она до крайности прожорливой маленькой девочкой.

Плоть во рту Элейн стала тверже, дыхание Чарльза — громче, прерывистее. Что-то явно происходило. Элейн дрожала от его возбуждения. Она отстранилась, чтобы посмотреть, что происходит, но мужская рука притянула ее обратно, нажимая сзади на затылок, держа голову плотно прижатой к члену. Отчаянный стон вырвался из его груди, переходя в полноценный громкий возглас. Плоть во рту дергалась и трепетала, извергая теплую густую жидкость, льющуюся на заднюю стенку гортани. Элейн конвульсивно сглотнула, раз, другой, пятый.

Твердые пальцы опустили голову. Элейн села и взглянула наверх. Тонкая, теплая струйка сочилась из уголка ее рта.

Синие глаза Чарльза еле тлели. Он вытянул руку, собрав указательным пальцем жемчужную эссенцию, затем предложил ее ей — последнее напоминание о его страсти. Она уверенно приняла палец в рот.

В следующий миг Элейн взмыла в воздух так, что небо качнулось перед глазами. Она не успела толком понять его намерения, как он уже взял ее на руки. С платья каскадом полилась вода.

Элейн дрожала, чувствуя холодную воду и низкую температуру весеннего дня. Лицо Чарльза было непроницаемым, почти безжалостным — лорд с головы до ног. С минуту она размышляла над тем, что же произошло, но думать было слишком поздно. Он посадил ее на клочок бриллиантовой зеленой травы и выпутал из расстегнутого платья.