Страница 14 из 18
— Это великодушное предложение, но…
Тусклые серые глаза разглядывали меня.
— Подумайте об этом, прежде чем ответить «да» или «нет». Иногда женщина просто просит, чтобы к ней «приложили руку», если вы понимаете, о чем я, а потом она становится шелковой. Хорошая взбучка многим идет на пользу. Подумайте об этом.
— Ладно.
Взревел двигатель «максвелла». Я протянул руку — ту самую, которой резал горло жене, — но шериф Джонс этого не заметил. Он регулировал зажигание и газ.
Две минуты спустя о его визите напоминало лишь уменьшающееся на глазах облако пыли.
— Он даже не захотел посмотреть, — удивился Генри.
— Не захотел.
И, как оказалось, хорошо, что не захотел.
Мы быстро засыпали колодец, когда увидели, что он едет к нам. Из земли к тому моменту торчала только одна задняя нога Эльпис. Копыто находилось примерно на четыре фута ниже края колодца. Мухи вились тучей. Шериф удивился бы, с чего бы, это точно, но удивился бы еще больше, если б увидел, как земля перед выступающим из нее копытом начала пульсировать, поднимаясь и опускаясь.
Генри выронил лопату и схватил меня за руку. Несмотря на жару второй половины дня, пальцы его были холодными. Как лед.
— Это она! — прошептал мой сын. Глаза вдруг стали огромными, в пол-лица. — Она пытается вылезти!
— Черт возьми, не веди себя, как девчонка! — бросил я, но тоже не мог отвести глаз от колышущегося круга земли. Колодец словно ожил, а мы, казалось, видели биение его спрятанного в глубине сердца.
Потом земля и камешки полетели в разные стороны, и на поверхности появилась крыса. Глаза, черные, как капли нефти, моргнули от яркого солнечного света. Размерами она практически не уступала взрослой кошке. К усикам прилип кусочек окровавленной джутовой ткани.
— Ах ты срань! — прокричал Генри.
Что-то просвистело в считанных дюймах от моего уха, а потом кромка штыка лопаты Генри рассекла пополам голову крысы, которая застыла, ослепленная солнечным светом.
— Это она послала ее. — Генри улыбался. — Крысы теперь принадлежат ей.
— Ничего подобного. Ты просто переволновался.
Он бросил лопату и пошел к куче камней, которые мы собирались навалить сверху после того, как засыпали бы колодец землей. Сын сел и посмотрел на меня, захваченный этой мыслью.
— Ты уверен? Ты уверен, что она не будет преследовать нас? Люди говорят, призрак убитого возвращается, чтобы донимать тех, кто…
— Люди много чего говорят. Молния никогда не бьет дважды в одно место, разбитое зеркало приносит семь лет неудач, крик козодоя в полночь означает, что в семье кто-то умрет… — Я пытался рассуждать здраво, но не мог отвести взгляд от мертвой крысы и окровавленного клочка джутовой мешковины. От сеточки для волос Арлетт. Она по-прежнему носила ее, внизу в темноте, только теперь в сеточке появилась дыра, из которой торчал клок волос. Этим летом такая прическа — писк моды для всех мертвых женщин, подумал я.
— Когда был маленьким, я действительно верил, что сломаю спину моей матери, если наступлю на трещину, — улыбаясь, произнес Генри.
— Вот именно… теперь понимаешь?
Он поднялся, отряхнул пыль с зада и подошел ко мне.
— Я прибил эту тварь, да?
— Прибил. — И поскольку мне не понравился тон, которым он произнес эту фразу, — совершенно не понравился! — я хлопнул его по спине.
Генри по-прежнему улыбался.
— Если бы шериф подошел посмотреть, когда ты его приглашал, и увидел эту крысу, у него возникли бы новые вопросы, ты так не думаешь? — И Генри истерически расхохотался.
Прошло четыре или пять минут, прежде чем его безумный смех сошел на нет. Он напугал стаю ворон, которые взлетели с изгороди, отделявшей кукурузу от места для коров, но в конце концов он отсмеялся. Работу мы заканчивали уже после захода солнца и слышали, как совы обмениваются впечатлениями, пролетая над крышей амбара и дожидаясь восхода луны. Теперь на земле, которой мы засыпали колодец, камни лежали плотно, один к одному, и я не думал, что еще какой-нибудь крысе удастся выбраться на поверхность. Мы не стали класть на место разломанную крышку — в этом не было необходимости. Генри вроде бы полностью пришел в себя, и я подумал, что мы оба хорошо выспимся.
— Как насчет сосисок, фасоли и кукурузного хлеба? — спросил я его.
— А можно запустить генератор и послушать по радио «Пирушку на телеге?» — спросил он.
— Да, сэр, можно.
Он улыбнулся нормальной, прежней улыбкой:
— Спасибо, папка.
Еды я наготовил на четверых, и мы съели все.
Двумя часами позже я сидел в кресле в гостиной и клевал носом над «Сайлесом Марнером»,[9] когда Генри вышел из своей комнаты в одних летних подштанниках. Он очень серьезно посмотрел на меня.
— Мама всегда настаивала на том, чтобы я перед сном молился, ты это знал?
Я в удивлении моргнул.
— До сих пор? Нет. Не знал.
— Да. Даже после того, как она не смотрела на меня, если я был без штанов, и говорила, что я уже взрослый. Но теперь молиться у меня не получается, наверное, больше вообще не смогу молиться. Если опущусь на колени, думаю, Бог убьет меня.
— Если Он есть, — ответил я.
— Я надеюсь, что нет. Без Него одиноко, но я надеюсь, что Его нет. Думаю, все убийцы на это надеются. Потому что без рая нет и ада.
— Сынок, ее убил я.
— Нет… мы сделали это вместе.
Он ошибался. Он был ребенком, а я его в это втянул, но ему казалось, что убийцы мы оба, и я думал, что он навсегда останется при своем мнении.
— Но ты не тревожься из-за меня, папка. Я знаю, ты думаешь, что я проговорюсь… возможно, Шеннон. Или чувство вины заставит меня пойти в Хемингфорд-Хоум и во всем признаться шерифу.
Само собой, такие мысли приходили мне в голову.
Генри покачал головой, медленно и многозначительно.
— Этот шериф… ты видел, как все осматривал? Видел его глаза?
— Да.
— Он постарается усадить нас обоих на электрический стул, вот что я думаю, и даже не вспомнит, что мне исполнится пятнадцать только в августе. И он будет там, будет смотреть этими жестокими глазами, как нас привяжут и…
— Хватит, Хэнк. Этого достаточно.
Оказалось достаточно для меня — не для него.
— …и врубят ток. Я сделаю все, что в моих силах, лишь бы этого не допустить. Не хочу, чтобы эти глаза стали последним, что я увижу на этом свете. Никогда. Слышишь, никогда.
— Иди спать, Генри.
— Хэнк.
— Хэнк. Иди спать. Я тебя люблю.
Он улыбнулся:
— Я знаю, но не очень-то этого заслуживаю. — И он, волоча ноги, вышел из гостиной, прежде чем я смог ответить.
А теперь — на боковую, как говорил мистер Пипс.[10] Мы спали, пока совы охотились, а Арлетт сидела в чернейшей черноте с челюстью, свернутой набок ударом копыта. На следующее утро взошло солнце, вновь выдался хороший для кукурузы день, и мы занимались обычными делами. Когда я вернулся домой, потный и уставший, на крыльце стоял глиняный горшок с крышкой, в котором я обнаружил тушеные овощи с мясом. Из-под горшка выглядывала записка. Я прочитал:
Уилф! Мы очень сожалеем о случившемся и окажем всемерную помощь. Харлан говорит, в этом году ты можешь не платить за жатку. Пожалуйста, если получишь весточку от своей жены, дай нам знать.
P.S. Если Генри придет повидаться с Шен, я пришлю с ним черничный пирог.
Улыбаясь, я сунул записку в нагрудный карман комбинезона. Наша жизнь без Арлетт началась.
Если Бог награждает нас за добрые дела, — Ветхий Завет на это намекает, а пуритане в этом абсолютно уверены, — тогда, возможно, сатана награждает за дурные. Я не могу этого утверждать, но ответственно заявляю: то лето выдалось хорошим. Кукурузе хватало и тепла, и солнца, а дожди в достаточной степени поливали наш огород. Иной раз после обеда гремел гром и сверкали молнии, но обошлось без жутких, ломающих кукурузу ветров, которых так боятся фермеры Среднего Запада. Харлан Коттери приехал на своей жатке «харрис джайант», и она ни разу не сломалась. Я тревожился, что «Фаррингтон компани» будет вставлять мне палки в колеса, но обошлось. Я без проблем получил ссуду в банке и расплатился уже в октябре, поскольку в тот год цена на кукурузу взлетела до небес, тогда как железная дорога снизила цену за перевозки до минимума. Если вы изучали историю, то знаете, что эти две цены, за продукцию и за перевозку, к двадцать третьему году поменялись местами и с тех пор пребывают в таком состоянии. Для фермеров Среднего Запада Великая депрессия началась следующим летом — крахом Чикагской сельскохозяйственной биржи. Но лето 1922 года выдалось идеальным, о таком фермер может только мечтать. Омрачил его лишь инцидент с еще одной нашей коровой-богиней, и я скоро расскажу вам об этом.
9
Имеется в виду «Сайлес Марнер: ткач из Рейвлоу» — роман английской писательницы Джордж Элиот (1819–1880).
10
Сэмюэл Пипс (1633–1703) — английский чиновник морского ведомства, член парламента, автор знаменитого дневника о повседневной жизни лондонцев.