Страница 10 из 182
Хедвига, всё ещё с лягушкой в клюве, невнятно ухнула.
— Тогда отправляйся, — приказал Гарри.
Сова сразу же снялась с места. Как только она скрылась из виду, Гарри, не раздеваясь, бросился на кровать и уставился в потолок. В добавление к прочим горестям он теперь чувствовал себя виноватым перед Хедвигой за свою грубость, а ведь здесь, на Бирючиновой аллее, она у него — единственный друг. Ладно, он ещё загладит свою вину, когда она вернётся.
Сириус, Рон и Гермиона просто обязаны ответить быстро, не могут же они проигнорировать известие о нападении дементоров. Завтра, когда он проснётся, его будут ждать три толстых сочувственных письма с планами по его немедленной эвакуации в Пристанище… На этой утешительной мысли на Гарри навалился сон, заглушивший, отогнавший прочь всё, что его тревожило.
Но на следующее утро Хедвига не вернулась. Гарри безвылазно сидел у себя в комнате, выходя только в ванную. Трижды в день тётя Петуния просовывала еду в маленькое окошко в двери, пропиленное дядей Верноном три года назад. Гарри всякий раз пытался расспросить её о Вопиллере, но… с тем же успехом можно было допрашивать дверную ручку. А вообще, Дурслеи не подходили к его комнате. Гарри не видел смысла навязывать им свою компанию; этим ничего не добьёшься, кроме, разве что, очередного скандала, во время которого он может потерять терпение и опять начать колдовать.
Так оно и тянулось три долгих дня. Гарри то переполняло беспокойство, так что он не мог ничем заниматься и лишь ходил взад-вперёд по комнате, злясь на друзей, бросивших его на произвол судьбы; то охватывала апатия, настолько всепоглощающая, что он часами лежал на кровати, уставившись в пространство и с ужасом думая о предстоящем слушании в министерстве.
Что, если они будут против него? Что, если его исключат из школы? Сломают пополам его палочку? Что тогда делать, куда податься? Ведь теперь, зная о существовании другого мира, своего мира, он просто не сможет жить на Бирючиновой аллее. Можно ли будет поселиться в доме Сириуса, как тот и предлагал год назад, еще до того, как ему пришлось податься в бега? Можно ли будет жить там одному, ведь он несовершеннолетний? Или это решат за него? А вдруг допущенное им нарушение Международного Статута Секретности настолько серьёзно, что его приговорят к сроку в Азкабане? При этой мысли Гарри неизменно соскальзывал с кровати и снова начинал ходить по комнате.
На четвёртую ночь после того, как улетела Хедвига, Гарри, пребывавший в стадии апатии и не способный ни о чём думать, лежал и смотрел в потолок. Неожиданно в комнату вошёл дядя. Гарри медленно перевёл на него взгляд. Дядя Вернон был одет в парадный костюм и выглядел чрезвычайно представительно.
— Мы уходим, — сообщил он.
— Простите?
— Мы — а именно, мы с твоей тётей и Дудли — уходим.
— Отлично, — равнодушно сказал Гарри и снова уставился в потолок.
— Пока нас нет, тебе запрещается выходить из комнаты.
— Ладно.
— Запрещается трогать телевизор, стереосистему и вообще наши вещи.
— Есть.
— И запрещается таскать еду из холодильника.
— Угу.
— Я запру дверь в твою комнату.
— Как хотите.
Дядя Вернон вперил в племянника подозрительный взгляд, явно обескураженный отсутствием возражений, но не нашёл, что сказать, и, топая, как бегемот, вышел из комнаты и закрыл за собой дверь. Гарри услышал, как поворачивается в замке ключ и как дядя Вернон тяжеловесно спускается вниз по лестнице. Через несколько минут после этого во дворе хлопнули дверцы, раздался шум двигателя и шорох шин отъезжающей от дома машины.
Гарри действительно не испытывал никаких эмоций по поводу отъезда Дурслеев. Какая ему разница, дома они или нет. У него нет даже сил встать и включить свет в комнате. Быстро сгущались сумерки, а он всё валялся на кровати, слушая ночные звуки, доносящиеся из окна, постоянно открытого в ожидании счастливого момента возвращения Хедвиги.
Пустой дом тоже издавал звуки. Ворчали трубы. Гарри лежал в полнейшем ступоре, без мыслей, без движения, несчастный.
И вдруг с кухни, очень отчётливо, донёсся грохот.
Гарри молниеносно сел и внимательно прислушался. Это не Дурслеи — слишком рано, да и потом, он бы услышал машину.
Несколько секунд было тихо, затем послышались голоса.
Воры, подумал Гарри, соскальзывая с кровати и выпрямляясь в полный рост, но меньше чем через секунду до него дошло, что воры не стали бы так громко разговаривать — а тот, кто ходил сейчас по кухне, явно не давал себе труда понижать голос.
Гарри схватил с тумбочки волшебную палочку и встал лицом к двери, изо всех сил напрягая слух. И сразу же отпрянул назад — замок громко щёлкнул, и дверь распахнулась.
Гарри стоял неподвижно, глядя сквозь дверной проём на неосвещённую лестничную площадку, и старался уловить хоть малейший звук, но вокруг было совершенно тихо. Он поколебался мгновение, а затем быстро и бесшумно вышел из комнаты к началу лестницы.
Сердце билось уже не в груди, а в горле. Внизу, в темноте холла, стояли какие-то люди. Их силуэты прорисовывались на фоне стекла входной двери, сквозь которое с улицы лился тусклый свет. Пришельцев было восемь или девять, и все они, насколько Гарри мог видеть, смотрели прямо на него.
— Опусти-ка палочку, паренёк, пока никому глаз не выколол, — проговорил низкий, рокочущий бас.
Сердце Гарри пустилось в бешеный галоп. Он узнал этот голос, но не опустил палочку.
— Профессор Хмури? — неуверенно сказал он.
— Не знаю, как насчёт «профессор», — пророкотал бас, — до преподавания, сам знаешь, дело не дошло. Давай-ка вниз, мы хотим нормально тебя разглядеть.
Гарри чуть опустил палочку, но продолжал крепко её сжимать и не двинулся с места. Для подобной подозрительности у него были все основания. Не так давно он провёл девять месяцев в обществе, как он считал, Шизоглаза Хмури, но потом оказалось, что это никакой не Хмури, а самозванец, и, хуже того, до разоблачения этот самозванец пытался его убить. Гарри ещё не успел решить, как действовать дальше, а снизу послышался другой, хрипловатый, голос:
— Всё в порядке, Гарри. Мы пришли за тобой.
У Гарри прямо дух захватило. Этот голос он тоже узнал, хотя не слышал его уже более года.
— П-профессор Люпин? — не веря сам себе, тихо воскликнул он. — Это вы?
— А чего мы в темноте-то? — сказал третий голос, на этот раз совершенно незнакомый, женский. — Люмос.
Зажёгся кончик чьей-то палочки и осветил холл волшебным светом. Гарри заморгал. Люди внизу сгрудились у подножия лестницы и пристально смотрели на него, причём некоторые, чтобы лучше видеть, вытягивали шеи.
Рэм Люпин стоял ближе всех. Совсем не старый, он выглядел усталым и больным; за то время, что Гарри его не видел, у него прибавилось седых волос, так же, как и заплаток на порядком поизносившейся робе. Тем не менее, Люпин широко улыбался Гарри, и тот, хотя всё ещё не мог оправиться от шока, постарался ответить тем же.
— Точь-в-точь такой, каким я его и представляла, — сказала ведьма, державшая на весу светящуюся палочку, самая молодая из всех. У неё было бледное лицо в форме сердечка и короткие торчащие волосы ярко-фиолетового цвета. — Приветик, Гарри!
— Да, теперь я понимаю, что ты имел в виду, Рэм, — звучно и неторопливо проговорил стоявший дальше всех лысый чернокожий колдун с золотым кольцом в ухе, — ну просто копия Джеймс.
— Нет, глаза, — одышливо возразил из заднего ряда колдун с серебряными волосами. — Глаза Лилины.
Седой, длинноволосый Шизоглаз Хмури, в носу которого недоставало большого куска плоти, подозрительно сощурившись, рассматривал Гарри своими разными глазами. Один его глаз напоминал маленькую чёрную бусину, а второй был большой, круглый, светящийся голубым электрическим светом — волшебный. Он мог видеть сквозь стены, закрытые двери и даже сквозь затылок самого Шизоглаза.
— Люпин, а ты вполне уверен, что это он? — пророкотал Хмури. — А то хороши мы будем, если под видом Гарри притащим Упивающегося Смертью. Давайте спросим его о чём-нибудь, что известно только самому Поттеру. А может, у кого-то есть с собой признавалиум?