Покойники в доле

– Когда она умерла?

– Сегодня. Во втором часу ночи. Даю слово, а если тебе мало, то могу поклясться, я сделал все что мог, чтобы она осталась с нами. Я ведь тоже ее любил. Хороших людей мало…

– А что стало с ее телом?

– Его сожгут сегодня на рассвете, как поступают со всеми, кто умер от оспы. Это правильно. Мы не должны давать болезни лишних шансов, их у нее и так слишком много.

– Как-то это несправедливо, – пробормотала девушка, – она должна лежать на семейном кладбище, чтобы родные и друзья смогли ее навещать.

– У родных и друзей будет живая Ирис, это куда лучше, чем могилка с цветочками, – отрезал Джаспер, – а мертвому телу все равно.

– Откуда ты знаешь? – вскинулась девушка.

– Как говориться, чтобы у тебя было столько фунтов, сколько мертвецов я видел и сам, лично, резал. И ни разу не нашел ничего, даже отдаленно похожего на душу. Значит, в момент смерти она в самом деле покидает тело. А кусок плоти чувствовать не может. Тем, кто думает иначе, стоит перестать есть бифштексы.

– Ты все-таки просто невероятно циничен, – пробормотала она и с любопытством огляделась.

Спальня располагалась под крышей, и потолок круто уходил вверх. Над головой нависали темные от времени потолочные балки. Стены были зашиты деревянными панелями с крупной резьбой: не только дань моде, но и, как сообразила девушка – вполне рациональное решение. Дерево лучше хранило тепло, это было важно в доме, где не могло быть центрального отопления. Высоко, почти у самого потолка, висели несколько картин, но что они изображали, девушка не разглядела. Напротив монументальной кровати, где вполне поместилась бы волейбольная команда (детская – даже с комфортом), стояло трюмо: большое зеркало в резной раме, столик – куча ящичков, гнутые ножки, два стула со светлой обивкой, небольшой, массивный комод, напоминающий симпатичного слоненка. Бельевого шкафа не наблюдалось. Должно быть, одежду тут в спальне не хранили. А где ее хранили? Ладно, разберемся. На полу лежал толстый ковер, но все равно снизу тянуло холодом.

– Она умерла прямо здесь? – спросила девушка.

– Не беспокойся, – повторил Джаспер, – мы уже выяснили, что к оспе ты невосприимчива. Но все белье я поменял, прежнее кривая Маргарита сожгла.

– Что… мне нужно делать?

– Сейчас – спать. Утром я сообщу отцу радостную весть, что кризис миновал. Спокойной ночи, мисс Нортон. И – со счастливым выздоровлением.

Бал в честь чудесного выздоровления самой богатой наследницы севера Британии решено было устроить в особняке Ченнефилд. То количество гостей, которое на радостях пригласил мистер Нортон, просто не поместилось бы ни в одном зале Бультона. Разве что в ратуше… Обнаружив это обстоятельство буквально накануне бала, Альфред растерялся, но Кэти Бэрт, которая в последнее время только что не ночевала в доме лучшей подруги, уверенно улыбнулась и сказала, что все уладит. Причем, и в самом деле – уладила. Причины особого расположения виконта к дочери судьи уходили еще в те времена, когда молодой юрист Бэрт отстоял права молодого дворянина на титул и поместье. Впрочем, сейчас об этом уже мало кто помнил. Кэти была вхожа в избранный круг – и точка. Сейчас это обстоятельство оказалось как нельзя более кстати.

Альфред, который принес дочери радостную новость, был изрядно удивлен, увидев, как лицо ее залила бледность, а улыбка, появившаяся на нем мгновение спустя, показалась отцу несколько натянутой. Впрочем, странности он привычно списал на последствия тяжелой болезни. Их у дочери хватало, и эта была еще не самой большой. По сравнению с первыми днями после выздоровления, когда Ирис глядела широко открытыми и не узнающими глазами на людей, которые были рядом с ней с самого ее детства, путала имена и мучительно долго обдумывала ответ на простейший вопрос, внезапная бледность была пустяком. Альфред выбросил его из головы раньше, чем поднялся по лестнице на второй этаж.

А вот Ирис предстоящий бал добавил беспокойства. Она едва дождалась, пока широкая спина мистера Нортона не исчезнет за поворотом длинной витой лестницы, и опрометью кинулась наружу.

Она уже довольно хорошо знала дорогу через сад до задней калитки, потом через луга, опушкой леса к большому приземистому дому Бэртов.

– Кэти! – крикнула она, оказавшись во дворе судейского дома. В окне показалось удивленное лицо подруги. Удивляться было чему, они ведь расстались меньше часа назад. Через минуту подруга оказалась рядом.

– Что случилось?

– Бал! Он все же будет. А я так надеялась, что все сорвется…

– Надеялась? – Кэти с удивлением уставилась на девушку, – почему? Чем тебя не устраивает бал? Я думала, ты хочешь… Ты ведь должна была так соскучиться по танцам.

– В том то и дело, – вздохнула Ирис, – понимаешь… Я… В общем, я, кажется, разучилась танцевать.

– Но это невозможно, – ахнула Кэти, – как можно разучиться танцевать?

– Выходит, можно. Я немного помню движения менуэта, – глядя прямо в глаза подруге, честно соврала Ирис, – но это все.

Кэти покачало головой. К счастью, этой милой, искренней девушке и в голову не пришло ни в чем сомневаться.

Две недели назад, в первый раз увидев над своей кроватью ее лицо, на котором смешались радость и беспокойство, Ирис изрядно струхнула. Ее «подружка детства», девушка, с которой она вместе выросла, делилась самыми сокровенными тайнами… Кэти знала об Ирис Нортон больше, чем та – сама о себе. К ее невыразимому облегчению все обошлось. Видимо, ученик доктора был очень убедителен, расписывая, к каким последствиям для ее головы могла привести лихорадка. А Кэти так искренне радовалась ее «выздоровлению», так боялась, что болезнь вернется и так старалась помочь подруге поскорее «все вспомнить», что всего через пару дней Ирис с удивлением поняла, что и вправду привязалась к дочке судьи. И, оказавшись в затруднительном положении, она бросилась к ней.

– Да! Удивительное дело, – Кэти покачала головой, – Джаспер говорил, что болезнь повлияла но голову, но я как-то никогда не думала, что для танцев нужна голова. Мне всегда казалось, что достаточно ног и рук. Выходит, я ошибалась.

– Поможешь? – с надеждой спросила Ирис.

– Разумеется. Не могу же я бросить тебя в такой беде, как твой собственный бал. Пойдем наверх, у нас никого нет, а зал достаточно просторный.

…Пожалуй, самой большой неприятностью ее новой жизни оказалась необходимость носить корсет на жестких пластинах из китового уса. Это орудие пытки, с которым не сравнился бы ни «испанский сапог», ни «четки боли», приходилось надевать с помощью горничной, ее звали Мэри.

В первый же день Ирис попробовала, было, словчить и, когда Мэри вышла, быстро, едва не выломав руки из суставов, расшнуровала платье и сбросила сооружение, в котором трудно было не то что ходить или, спаси господь, ездить верхом, а просто дышать. Натянув платье обратно, она попробовала снова зашнуровать его «как было»… и потерпела полнейшее фиаско. Платье оказалось настолько коварным, что просто не сошлось на спине, а уж о том, чтобы затянуть шнурки, и речи не было. Пришлось проглотить внутренний протест и снова позвать Мэри, солгав, что под корсет попали крошки от круассанов. В первую неделю она проклинала все на свете, потом только отвратительную деталь туалета, потом, к собственному изумлению, привыкла. Не то, чтобы совсем…

Но на балу корсет ее совсем не беспокоил. Платье ей сшили белое, по последней французской моде: с длинной и довольно тяжелой юбкой до полу, приталенное, закрытое, как и положено девушке не только незамужней, но даже не просватанной, но зато с несколько свободным лифом, не стягивающим естественные формы тела, рукавами, не стесняющими движений и чудесной вышивкой шелком, дополненной жемчугом и цветами из узких лент чуть темнее основного цвета платья. Невольно Ирис подумала, что там, у себя, в далеком уже двадцать первом веке смогла бы заработать недурные деньги, предложив эскиз этого платья солидному свадебному салону. Но эти мысли занимали ее недолго. Гораздо интереснее оказалось разглядывать прибывающих гостей, гадая, что привело их на бал в честь выздоровления дочки коммерсанта Нортона: общие деловые интересы с ее «отцом», желание своими глазами увидеть чудо – девушку, выжившую после оспы или же просто шанс появиться в доме виконта Ченнефилда.