Покушение

Поставил на столик.

— Золотая валюта, — сообщил он. — По степени влияния наравне с пулеметом системы «Максим. Согласны?

Никто с ним не спорил.

Сабанеев обратил свой взор к чемодану старика, но Давид Леонтьевич, угадав, конечно, смысл взгляда, поспешил с ответом:

— У меня в чемодане все упаковано, вы даже не представляете. А для того, чтобы в дороге поснидать, у меня торбочка.

Торбочка лежала в углу за диваном. Она была невелика и обвисла, словно пустая, но это было ложным впечатлением — на самом деле в торбочке было полбуханки хлеба и шмат розового сала с бурыми прожилками копченого мяса.

— Вот это правильно, — поощрил старика сотник. — Потому что нашей даме Лидочке нужна не только выпивка, но и пища — сытый организм не мерзнет и не страдает. Я вам как фронтовик это говорю.

— Мы сейчас, — сказал Андрей и, положив на диван чемодан, хотел его открыть, но спутники не велели, уверяя, что молодым людям их запасы пригодятся в Москве.

Берестовым надо устраиваться. И неизвестно, где и как, — об этом соседи по купе уже знали.

Все же Лидочка достала крымский лиловый лук и свежий хлеб — конечно же, Давид Леонтьевич и Сабанеев о хлебе забыли.

Сабанеев уговаривал Лидочку выпить сразу стакан самогона — у него был с собой специальный стакан, дорожный, серебряный, поменьше стеклянного, «Ох из него попито, ох и попито!» — почему-то сокрушался сотник. Давид Леонтьевич как человек непьющий не возражал, что Лидочке надо маленько выпить, стакан пить целиком не велел — та ты что ж, дитятко!

Лидочка так закоченела, что надеялась на самогон как на горькое лекарство — словно не замерзала, а мучилась головной болью.

Пили из одного стакана по очереди. Лидочка изумилась тому, какое жгучее, невкусное, вонючее лекарство ей досталось. Потом выпили по второму разу — Сабанеев настаивал, даже Давид Леонтьевич оскоромился, второй стаканчик выпил покорно.

Час простояли на каком-то пустынном разъезде. И тогда внизу за окном, мимо голых деревьев и проплешин серого снега проходили вооруженные винтовками солдаты в папахах с красными лентами наискосок. Некоторые люди из коридора, которым нечего было терять, вылезали из вагонов. Лидочка, выглядывая из-за занавески, видела, как согнутый мужичок с волосами, как у дьячка, собранными в косицу, держа в руке алюминиевый чайник, спрашивал у солдат о кипятке, а те гнали его обратно в вагон.

Сабанеев разлил еще по половинке стакана. Лидочка пить не смогла, только пригубила. Внутри нее уже было тепло и уютно — путешествие казалось совсем не таким страшным, как описывали его сестры милосердия в больнице. Завтра утром они уже будут в Москве.

Давид Леонтьевич стал рассказывать про свою семью. Он выбрал в слушатели Андрюшу.

Вытащил из пришитого изнутри к поле пальто кармана кожаный бумажник — в нем было несколько фотографий. Старик показывал их Андрею одну за другой и поименно перечислял родственников. После пятой фотографии Андрей уже знал в лицо всех трех детей Давида Леонтьевича, покойную его супругу, внучат и племянников.

— За освобождение нашей великой России от большевистской заразы! — поднял стакан Сабанеев. Как маленький человек, не имевший большого веса, в котором мог бы раствориться алкоголь, он быстро опьянел. — Всех на столбы, па-прашу!

Он залез в свой баул и достал оттуда револьвер. Стал делиться из него в окно.

Лидочке он стал неприятен, а старик сразу замолчал, стал собирать и спрятал семейные фотографии.

— Вот сейчас, — сказал Сабанеев. — Сейчас я им покажу!

Стало слышно, как на станцию въезжает состав. Состав был смешанный — Лидочка насчитала в центре три классных вагона, а остальные были теплушки и платформы.

На платформах стояли автомобили, и возле них, сжавшись в тулупах, замерзали часовые, Поезд замедлил движение, почти остановился.

Лидочка осталась у окна, забыв, что видна снаружи.

Солдаты с винтовками шли между составами, поглядывая на окна.

Начало мести, и снег струился между составами, там тянуло, как в трубе.

Напротив Лидочкиного окна оказалось окно мягкого вагона. У окна стояла женщина средних лет, худая, гладко причесанная, усталая и жестокая лицом. Как учительница чистописания, которая не любила детей и била их, если ты написал неправильную букву.

Женщина тоже увидела Лидочку и посмотрела на нее внимательно, как бы запоминая, чтобы потом наказать. Лидочка поняла, что знает эту женщину, видела ее недавно.

И через секунду вспомнила — это была начальница всех большевиков Евгения Богдановна Бош. Она совсем недавно проезжала в открытом моторе по Киеву, под окнами лечебницы, в которой томилась Лидочка. Мотор ехал медленно, за ним двигался броневик, и скакали кавалеристы. А теперь товарищ Бош тоже бежала из Киева.

Товарищ Бош оглянулась к кому-то, невидимому Лидочке, и ее губы зашевелились.

Холодный воздух ринулся у лица Лидочки — это сотник Сабанеев появился рядом.

— Ага! — воскликнул он радостно. — Кого я вижу! Госпожу большевичку номер один.

Ать-два — и не будет госпожи большевички.

Лидочка догадалась, что он хочет сделать.

— Нет! — закричала она, повернувшись к Сабанееву. Револьвер тяжело и тускло поблескивал в его руке. — Не смей!

Не думая о том, что это опасно, Лидочка ударила его по руке.

Андрей с опозданием в секунду кинулся на Сабанеева сзади, схватил за шею и потащил назад.

Громко звякнул, ударившись о пол, револьвер.

— Ай, какая беда, какая беда! — закричал старик.

Лидочка снова обратила взгляд к окну.

Товарищ Бош прижала лицо к стеклу, всматриваясь в глубину купе, будто стараясь увидеть в его темноте и глубине угрозу, — успела ли она увидеть Сабанеева?

А рядом с ней почему-то стояла Маргошка, старая подруга, Маргарита Потапова, веселая бесшабашная Маргошка.

Лидочка так обрадовалась неожиданной встрече с подругой, след которой давно уже потеряла, что замахала рукой, вовсе забыв о том, что происходит сзади.

В этот момент поезд, увозивший на восток товарища Евгению Бош и ее правительство, дернулся и начал набирать скорость. Поезд спешил к Харькову, большевики надеялись удержаться в Слободской Украине, опираясь на Донбасс, чтобы иметь базу, когда немцы уйдут. Тогда надо будет опередить очередную Украинскую Раду.

Сабанеев сидел на диване, тяжело дыша. Давид Леонтьевич нависал над ним, размахивая подобранным с пола револьвером.

— Хлопчик, — говорил он. — Вы, конечно, вольная птаха и имеете право на смерть, Но здесь Лидочка с Андрюшей. Вы о них думали? Вы желаете их молодую жизнь погасить, как свечу?

Правительственный поезд разогнался, и мимо пролетали окна вагонов — потом пошли теплушки… Они смотрели на поезд зачарованно, вдруг забыв о скандале. Вот и конечные платформы. Одна с мешками с песком, вторая с корабельной пушкой длинной, задранной дулом почти к небу.

— Если они успели увидеть, — сказал Андрей, — то сообщат на ближайшую станцию.

Или даже на эту. Надо выкинуть ваш револьвер.

— И не надейтесь, студент! — вскинулся Сабанеев и рванулся, желая вырвать револьвер у Давида Леонтьевича. Но тот отступил на шаги поднял руку с револьвером. Так что Сабанеев, будучи пьян, промахнулся и не удержался на ногах.

Андрей подхватил его и снова посадил на диван.

— Я думаю, что они видели оружие — сказала Лидочка.

— Вы как хотите, — сказал Давид Леонтьевич. — Но считайте это купе как чумной барак. Я отсюда ухожу, чтобы остаться живой, потому что когда придут искать покусителя, то сразу арестуют старого еврея.

— У тебя сын большевик, — сказал Сабанеев.

— Конечно — согласился Давид Леонтьевич. — Он приедет ко мне на похороны и даже закажет венок из живых роз — вы не представляете, как они будут пахнуть!

— Дурак! — сказал Сабанеев. — Им оттуда ничего не увидеть — я же к окну не подходил.

— Подходили — возразила Лидочка. — И даже делились.

— И жалею, что не выстрелил, упрямо сказал сотник.

— Вы как желаете, — сказал Давид Леонтьевич, — а я ухожу.