Страница 37 из 52
А. Да, да. Я слушал, и я пытался открыться той связи, которую вы проводите между красотой и страстью. И… (воткнулся слегка)
А. Вы понимаете, сэр… Давайте начнем. Человек страдает. Он страдает не только лично, но существует бесконечное человеческое страдание. Это вещь, пропитывающая вселенную. Человек страдал физически, психологически, духовно, страдал всячески века за веками. Мать плачет, так как ее сын убит, жена плачет, так как ее муж искалечен на войне или в аварии. В мире есть бесконечное страдание. И это действительно огромнейшая вещь — осознавать это страдание.
А. Да.
К. Я не думаю, что люди осознают или даже чувствуют ту бесконечную печаль, которая существует в мире. Они настолько озабочены своей личной печалью, что не замечают печали того бедного человека в маленькой деревне в Индии или в Китае, или где-то в восточном мире, там где люди никогда не едят досыта, не имеют чистой одежды, удобной кровати. И есть печаль тысяч людей убитых на войне, или в тоталитарном мире — миллионов уничтоженных за идеологию, тирания, ужас всего этого. Итак, в мире есть вся эта печаль. И так же существует личная печаль. И без действительно очень, очень глубокого понимания и разрешения ее, страсть не придет из печали. А без страсти, как вы можете видеть красоту? Вы можете интеллектуально ценить картину или стихотворение, или статую, но вам нужно это великое ощущение взрывающейся внутри страсти, взрыва страсти. И это само по себе рождает чувствительность, которая может видеть красоту. Поэтому я думаю, что это важно, — понимать печаль. Я думаю, что они связаны: красота, страсть, печаль.
А. Меня заинтересовал порядок этих слов: красота, страсть, печаль. Если приходить к красоте в отношении той трансформации, о которой мы говорили, то проход идет от печали к страсти, к красоте.
К. Это верно, сэр.
А. Да. Пожалуйста, продолжайте. Я понимаю.
К. Вы понимаете, в христианском мире, если я не ошибаюсь, печаль передана личности, и через эту личность или…, мы каким-то образом убегаем от печали, то есть, мы надеемся убежать от печали. А в восточном мире слово «печаль» рационализирована через понятие кармы. Вы знаете это слово «карма». Оно означает «делать». И они верят в карму. То есть, за то, что вы сделали в прошлой жизни, вы платите или вознаграждаетесь в настоящей и т. д. и т. п. Итак, это две категории бегства. И есть тысячи способов бегства: виски, наркотики, секс, посещение мессы и т. п. и т. п. Человек никогда не остается с вещью. Он всегда либо ищет удобства в вере, в действии, в отождествлении с чем-то более великим, чем он сам и т. п. и т. п., но никогда не говорит: «Посмотри, я должен увидеть, что это. Я должен постичь это, а не передавать это кому-то другому. Я должен углубиться в это, я должен встретить это. Я должен посмотреть на это, я должен узнать, что это такое». Итак, когда ум не убегает от этой печали, как от личной, так и от человеческой печали, если вы не убегаете, не рационализируете, если не пытаетесь выйти за ее пределы, если вы не боитесь ее, тогда вы остаетесь с ней. Так как любое движение от того, что есть, или любое движение прочь от того, что есть, является рассеиванием энергии. Оно не позволяет вам действительно понять то, что есть. То, что есть, — это печаль. И у нас есть способы и пути, и хитрость для побега. Теперь, если нет побега ни в какой форме, то вы остаетесь с ней. Я не знаю, делали ли вы это когда-либо. Так как в жизни каждого человека бывает происшествие, приносящее ему потрясающую печаль, случай. Это может быть происшествие, слово, авария, разрушающее чувство абсолютного одиночества и т. п. Эти вещи случаются, и с ними приходит чувство крайней печали. Теперь, когда ум может оставаться с ним, не убегать от него, из этого приходит страсть. Не культивированная страсть, не искусственная попытка быть страстным, но движение страсти рождается из этого «неотхождения» от печали. Это целиком полное нахождение («оставание») с ней.
А. Я думаю, что так же когда мы говорим о ком-то в печали, мы говорим, что они безутешные.
К. Да. Безутешные.
А. Безутешные. И мы немедленно думаем, что противоядие от этого в избавлении от этого «без», в том, чтобы не оставаться с этим «без». В одной из прошлых бесед мы говорили о двух вещах, связанных друг с другом подобно двум сторонам одной монеты, и когда вы говорили сейчас, я увидел взаимосвязь в полярном смысле между действием и страстью. Страсть быть способным пройти, способным измениться. Тогда как действие — это действие произведения изменения. И это будет движением от печали к страсти именно в той точке, там, где я становлюсь быть способным пройти то, что там есть. Если я правильно вас понимаю.
К. Да. Итак, когда нет побега, когда нет желания искать удобства в уходе от того (вне того), что есть, тогда из этой реальности, от которой совершенно невозможно убежать, приходит этот огонь страсти. И без него нет красоты. Вы можете написать бесчисленные тома о красоте или быть великолепным художником, но без этого внутреннего качества страсти, которая есть результат глубочайшего понимания печали, я не вижу, как красота может существовать. Так же мы можем видеть, что человек потерял связь с природой.
А. О, да.
К. Полностью, особенно в больших городах и даже в маленьких городах и деревнях. Человек всегда идет в сторону внешнего, подталкиваемый свой собственной мыслью, и поэтому он, в большей или меньшей степени, потерял связь с природой. Природа для него ничего не значит. Она очень мила, очень красива. Однажды много лет назад я стоял с друзьями и братом у Гранд-Каньона, глядя на эту удивительную вещь, невообразимую, на цвета, глубину и на тени, и тут подошла группа людей и одна дама сказала: «Не правда ли, это прекрасно». А вслед за этим: «Пойдемте, выпьем чаю». И они ушли оттуда. Вы следите? Это то, что происходит в мире. Мы полностью потеряли связь с природой. Мы не знаем, что это означает. И мы, также, убиваем. Вы следите? Мы убиваем для пищи, мы убиваем для развлечения, мы убиваем, что называется, для спорта. Я не буду углубляться во все это. Итак, существует отсутствие внутренней связи с природой.
А. Я помню шок, глубокий шок, который испытал во для учебы в колледже. Я стоял на ступеньках административного здания и смотрел на очень, очень красивый закат, когда один из моих знакомых по колледжу спросил, что я делаю. И я ответил, что, в общем-то, ничего, просто смотрю на закат. И вы знаете, что он мне ответил? Это шокировало меня настолько, что стало одной из тех вещей, которые никогда не забудешь. Он сказал: «Ну, этому ничего не мешает, так ведь?»
К. Ничего…?
А. «Этому ничего не мешает, так ведь?» Да, я знаю, я слежу за вами.
К. Итак, сэр, мы становимся все более и более искусственными, более и более поверхностными, более и более вербальными, прямолинейными, не вертикальными, а линейными. И поэтому естественно, что искусственные вещи становятся более важными: театры, кино… Вы знаете все, что происходит в современном мире. И очень немногие имеют в себе это чувство красоты, красоты поведения. Вы понимаете, сэр?
А. О, да.
К. Красоты в поведении, красоты использования языка, голоса, способа ходьбы, чувства смирения. Вместе с этим смирением все становится таким нежным, тихим, полным красоты. У нас ничего этого нет. И, тем не менее, мы ходим в музеи, мы получаем образование с помощью музеев, с помощью картин, и мы потеряли утонченность, чувствительность ума, сердца, тела. И поэтому, когда мы потеряли чувствительность, как мы можем знать, что есть красота? А когда у нас нет чувствительности, мы идем куда-то для того чтобы научиться, как быть чувствительным. Вы знаете это.
А. О, я знаю.
К. Идем в колледж или в какой-то ашрам, или в какую-нибудь гнилую дыру и там собираемся научиться, как быть чувствительным. Чувствительным через прикосновение, через… Вы знаете. Это становится отвратительным. Итак, теперь, как мы, как вам в качестве профессора и учителя обучить — это становится очень, очень важным — студентов обладанию этим качеством? Поэтому человек спрашивает, для чего мы получаем образование? Все получают образование.