Единственная революция

На днях, когда мы поднимались по глубокому каньону, лежащему в тени между горами по обеим сторонам, он был полон птиц, насекомых и тихой деятельности мелких животных. Вы понимались по отлогому склону всё выше и выше на огромную высоту – и уже оттуда обозревали все окрестные холмы и горы, освещённые закатным солнцем. Казалось, будто они освещены изнутри и никогда не погаснут. Но по мере того, как вы их наблюдали, свет угасал, и на западе всё ярче разгоралась вечерняя звезда. Это был прекрасный вечер, и вы как-то чувствовали, что вся вселенная находится здесь, подле вас и странное спокойствие окутывало вас.

Мы не имеем света внутри себя – у нас есть искусственный свет, идущий от других; свет знания, свет, который дают талант и способности. Весь свет подобного рода угасает и становится болью. Свет мысли превращается в собственную тень. Но свет, никогда не угасающий, глубинное внутреннее сияние, который на рынке не купить, не может быть показан другому. Вы не можете искать его, не можете культивировать его; вам невозможно вообразить его или размышлять о нём, ибо для ума он недостижим.

Это был довольно известный монах; он жил и в монастыре и в уединении вне монастыря; то был ищущий, глубоко серьёзный человек.

«То, что вы говорите о медитации, кажется истинным; она недостижима. Это означает, что не должно быть никаких исканий, никаких желаний, никаких жестов в её сторону – будь то в виде преднамеренного сидения в одной позе или в виде особого отношения к жизни или к себе, не так ли? Так что же делать? Зачем тогда какие-либо слова вообще?»

– Вы ищете от пустоты, стараясь заполнить эту пустоту или убежать от неё. Это внешнее движение, порождённое внутренней нищетой, оказывается надуманным, рассудочным, двойственным. Это – конфликт и он не имеет конца. Поэтому – не стремитесь! Но энергия, которая устремлена наружу, обращается внутрь, выискивая, исследуя, требуя чего-то, что она называет "внутренним". Эти два движения – по существу одно и то же. Оба они должны прийти к концу.

«Вы предлагаете просто довольствоваться этой пустотой?»

– Конечно, нет.

«Так что пустота остаётся – и неизменное отчаяние тоже. Это отчаяние даже будет больше, если нам нельзя искать!»

– Отчаяние ли это, если вы видите истину того, что как внутреннее, так и внешнее движение не имеют смысла? Является ли это довольством тем, что есть? Является ли это приятием пустоты? Ничего подобного. Итак: вы отвергли движение вовне, движение внутрь, приятие; вы отвергли все движения ума, стоящего перед этой пустотой. И тогда сам ум пуст – потому что это движение и есть сам ум. Ум пуст от всякого движения, – и поэтому нет никакой сущности, чтобы инициировать какое-то движение. Пусть он и остаётся пустым. Дайте ему быть пустым. Ум очистил себя от прошлого, от будущего и от настоящего; он очистил себя и от становления, но становление – это время. Поэтому нет никакого времени, нет измерения. Тогда – является ли это пустотой?

«Такое состояние часто приходит и уходит. Даже если это и не пустота, это, несомненно, и не экстаз, о котором вы говорите».

– Забудьте всё, что было сказано. Забудьте и то, что оно приходит и уходит. Когда оно приходит и уходит, оно – от времени; тогда есть наблюдающий, который говорит: «Вот оно здесь, вот оно ушло». Этот наблюдающий – это тот, кто измеряет, сравнивает и оценивает. Поэтому здесь нет пустоты, о которой мы говорим.

«Вы погружаете меня в бесчувствие?» И он засмеялся.

– Когда нет ни меры, ни времени – есть ли тогда у пустоты граница или очертания? Тогда назовёте ли вы её пустой или "ничем" вообще? Тогда в ней есть всё и нет ничего.

-5-

Ночью прошёл совсем небольшой дождь, и сейчас, ранним утром, просыпаясь, вы чувствовали сильный запах сумаха, шалфея и влажной земли. Это был краснозём, а краснозём, кажется, издаёт более сильный запах, чем бурая почва. Солнце окрашивало сейчас холмы необыкновенным красно-коричневым цветом, и каждое дерево, каждый куст сверкали, омытые дождём прошлой ночи, – и всё взрывалось радостью. Дождей не было уже шесть или восемь месяцев, и можете себе представить, как ликовала земля, и не только земля, но и всё на ней – огромные деревья, высокие эвкалипты, перечные деревья и виргинские дубы. Казалось, будто в это утро и птицы поют по-иному; когда вы смотрели на холмы и далёкие синие горы, вы как бы терялись в них. Вы не существовали – и не существовало никого вокруг вас. Была только эта красота, эта безмерность, только распростёртая во всю ширь земля. В это утро от холмов, тянувшихся на многие мили, пришло спокойствие, которое встречалось с вашим собственным спокойствием. То было подобно встрече земли с небесами, и этот экстаз был благословением.

В тот вечер, когда вы поднимались по каньону к горам, красная земля под вашими ногами была влажной и мягкой, податливой и полной обещания. Много миль вы поднимались вверх по крутому уклону, затем внезапно спускались вниз. За поворотом вы неожиданно оказывались посреди этого полнейшего безмолвия, которое уже опускалось на вас, и по мере того, как вы входили в глубокую долину, оно становилось всё более проникающим, более настоятельным, более настойчивым. Мысли не было – было лишь это безмолвие. Когда вы шли вниз, казалось, что оно покрывает всю землю, и было удивительно, какими тихими стали каждое дерево и каждая птица. Не чувствовалось ни малейшего ветерка среди деревьев, и с наступлением темноты деревья замыкались в своём уединении. Странно, как днём они приветствуют вас, а теперь, в своих фантастических очертаниях, стали далёкими, отстранёнными и замкнутыми. Прошли три охотника, со своими мощными луками и стрелами, на лбах у них были укреплены электрические фонари. Они отправлялись убивать ночных птиц – и как будто совершенно не воспринимали окружавшие их красоту и безмолвие. Они были поглощены только убийством, и казалось, всё наблюдает за ними с ужасом и сожалением.

Этим утром в дом пришла группа молодых людей. Их было около тридцати, студенты разных университетов. Они выросли в этом климате; они были сильными, плотными, высокими, полными энтузиазма людьми. Только один или двое из них сели на стулья, большинство же разместилось на полу, и девушкам в их мини-юбках сидеть было неудобно. Говорил один из юношей – его губы дрожали, а голова была опущена.

«Я хочу жить другой жизнью. Я не хочу быть захваченным сексом, наркотиками, бешеной конкуренцией. Я хочу жить вне этого мира, но всё-таки я захвачен им. Я занимаюсь сексом, а на следующий день оказываюсь в глубокой депрессии. Я знаю, что я хочу жить мирно, с любовью в сердце, однако меня разрывают на части мои страсти, на меня оказывает давление общество, в котором я живу. Я хочу повиноваться этим страстям, и всё же восстаю против них. Я хочу жить на горной вершине, однако я всегда спускаюсь в долину, потому что моя жизнь там. И я не знаю, что мне делать. Мне всё надоело. Родители не в состоянии мне помочь, не могут помочь и профессора, с которыми я иногда пробую обсуждать эти вопросы. Они так же несчастны, как и я; они пребывают в таком же смятении, фактически, даже в большем, поскольку они гораздо старше меня».

– Что важно, так это не делать заранее каких-либо выводов, не принимать решения в пользу секса или против него, не быть втянутым в умозрительные идеологии. Давайте взглянем на всю картину нашего существования. Монах принял обет безбрачия, полагая, что для обретения небес ему нужно остерегаться контакта с женщиной; но всю оставшуюся жизнь он борется против своих физических потребностей, он в конфликте с небом и землёй и проводит остаток дней во тьме, стремясь к свету. Каждый из нас втянут в эту идеологическую борьбу, в точности так же, как ей захвачен и монах, сжигаемый желанием, и пытающийся подавить это желание ради обещанных небес. У нас имеется физическое тело – и оно предъявляет свои требования. Их поощряет и на них влияет общество, в котором мы живём, реклама, полунагие девицы, настойчивая погоня за весельем, развлечениями, забавами, сама мораль этого общества, мораль общественного порядка, который есть беспорядок и безнравственность. Наше физическое возбуждение стимулируется – более вкусной и обильной пищей, напитками, телевидением. Всё современное существование фокусирует ваше внимание на сексе. Вас возбуждают всеми дозволенными способами – книгами, разговорами, всем этим обществом крайней вседозволенности. Всё это окружает вас, нет смысла просто закрывать глаза на это. Вам необходимо увидеть весь этот образ жизни в целом, с его абсурдными верованиями, разделениями, крайней бессмысленностью жизни, проводимой в какой-нибудь конторе или на фабрике. А в конце всего этого – смерть. Вам нужно очень ясно увидеть всю эту путаницу.