Страница 85 из 105
Разведчик
Капитан Курт Биргер, он же советский разведчик Глеб Эдуардович Серьговский, шел по перрону Берлинского вокзала, направляясь к пассажирскому составу поезда. Дорогу к вагону ему преградил патруль железнодорожной охраны. Молоденький лейтенант, козырнув, вежливо попросил предъявить документы. Серьговский поставил свой чемодан, затем, не торопясь, снял перчатки, достал из внутреннего кармана шинели документы и протянул их начальнику патруля. Ему не о чем было беспокоиться, документы подлинные, а печать на его вклеенной фотографии так искусно подделана, что этого даже не заметили в комендатуре, куда он заходил отмечать свой отъезд на фронт после отпуска. Лейтенант, внимательно изучив документы, возвратил их Серьговскому и, пожелав ему счастливого пути, направился к другому офицеру, спешащему на поезд. В купе Серьговский с педантичной немецкой аккуратностью разложил свои вещи и сел к окну.
Поезд тронулся. Глядя на проплывающие мимо окна предместья Берлина, он вспоминал довоенную Германию и невольно сравнивал с сегодняшним днем. Затем мысли его вернулись вновь к предстоящей операции. Задание было для него необычное. Такого опыта работы у него еще не было. Более десяти лет работы в Европе на «нелегалке», это конечно неплохой опыт для разведчика. Но, одно дело выступать в роли мирной профессии журналиста, а другое — самому перевоплотиться в немецкого офицера, стать одним из них, да так, чтобы поверили. Страха не было. Скорее было чувство беспокойства: справится ли с заданием, оправдает ли высокое доверие? Вообще Серьговского можно было бы считать человеком бесстрашным. Но один раз в жизни страх все же завладел его сердцем, да так, что сковал всю волю и довел до состояния безысходного отчаяния. Это было, когда он попал в подвалы собственного ведомства на Лубянке, перед самым началом войны. Отозвали его из Германии после того, как он передал сведения о готовящемся скором нападении Германии на Советский Союз. Уже первые допросы убедили его, что живым он отсюда не выйдет. Вот это полное бессилие что-либо изменить в своей судьбе, полная абсурдность положения и приводили в отчаяние, поселяя в душе липкий холодный страх обреченной жертвы. Сидя в камере после вынесения смертного приговора, 21-го июня 1941 года, он вспомнил, как сам, будучи молодым следователем ЧК, подводил под расстрел бывших офицеров царской армии, священников и профессоров, дворян и купцов только за то, что они являлись классовыми врагами. Он верил, или вернее хотел верить, что если подследственные ничего не совершили в данное время, то при благоприятной возможности обязательно бы совершили, а коли так, значит они контра. Времена изменились, теперь НКВД отдыхало в выходные дни. Работа была отлажена, торопиться было некуда. Расстрелять можно и 23-го июня. Но 22-го началась война и это спасло Серьговского. А вскоре он, по ходатайству самого Судоплатова, уже трудился в аналитическом отделе разведки генштаба армии.
В купе постучали, и сразу же ввалился полный лысоватый оберстлейтнант. Отирая вспотевшее лицо платком и отдуваясь, он буквально повалился на диван:
— Простите, господин капитан, но этот патруль меня чуть до инфаркта не довел. Видите ли, ему не понравилось, что у меня нет отметки комендатуры. Этот лейтенант видимо здесь шпионов ищет. Пришлось звонить в канцелярию Канариса, чтобы поставить этого сопляка на место.
— Что же поделать, господин оберстлейтнант, — развел руками Серьговский, — идет война, бдительность необходима.
— Да это я понимаю, — махнул тот платком, — сам шпионов выявляю, — и с усмешкой добавил, — только ведь когда на поезд опаздываешь, своя же собственная национальная черта: пунктуальность и исполнительность — начинает действовать на нервы. Ладно, не будем больше об этом. Простите, не представился. Эрих фон Кюхельман, — протянул он для пожатия свою потную руку.
— Курт Биргер, — пожал ему руку Серьговский.
— Куда держите путь, господин Биргер, — поинтересовался Кюхельман.
— Был в отпуске после ранения, теперь возвращаюсь на восточный фронт, под Сталинград.
— Ого! — присвистнул Кюхельман. — И какого черта вас туда несет, ведь армия Паульса уже окружена, все только и мечтают, как бы оттуда выбраться, а вы наоборот стремитесь прямо в лапы к русским.
— Что за пессимизм я слышу от немецкого офицера, — с деланным негодованием произнес Серьговский. — Нас окружили, но трехсоттысячная армия продолжает геройски сражаться, это еще не конец, фюрер пришлет подмогу.
— Не будьте наивны, господин капитан. Окружение очень плотное. Чтобы сражаться, нужно подвозить боеприпасы и продовольствие. Завтра нечем будет воевать, а послезавтра нечего будет жрать. Я думаю, фюрер уже осознал, что эта битва проиграна, и будет готовиться взять реванш за Сталинград в другом месте.
При этих словах у Серьговского замерло сердце, ведь его главное задание узнать, в каком месте необъятного восточного фронта Гитлер готовит наступательный прорыв. Но вида он не подал, а с пафосом в голосе произнес:
— Может быть, вы и правы, господин фон Кюхельман, но у меня нет другого предписания и долг солдата мне велит возвращаться в свою армию. А уж погибать вместе с ней или побеждать, пусть решит судьба.
— Хороший ответ, господин Биргер, если бы так рассуждали все немцы, мы бы давно одолели русских. Как же вы предполагаете добираться до Сталинграда?
— Поездом до Смоленска, а оттуда уже самолетом, хотя я не очень-то люблю этот транспорт.
— Полностью с вами солидарен, — обрадовался Кюхельман, — меня просто мутит от этих самолетов. Мой шеф после совещания в Берлине возвратился на самолете, а я сразу сюда на вокзал, потому и не поставил отметки в комендатуре. Ехать мне собственно недалеко, до города Волуйска.
При этих словах Серьговский еле сдержал свое радостное ликование. Такой удачи он никак не мог ожидать. Теперь-то у него появилась уверенность, что задание он выполнит. Хотя в его воинском требовании на проезд значился город Смоленск, но истинной целью его был город Волуйск, с его штабом Восточной резервной армии. Из разговора с Кюхельманом он уже сумел сделать вывод, что тот является сотрудником штаба армии, и скорее всего, работает в контрразведке, раз обмолвился о том, что выявляет шпионов. Возможность завести приятельские отношения с Кюхельманом была не просто большой удачей, это была уже половина самого сложного дела во всей операции. Серьговский сразу же полез в свой чемодан и достал бутылочку французского коньяка.
— Подлечивался на курортах Франции и прихватил оттуда пару бутылочек хорошего коньяка.
При этих словах Серьговского Кюхельман облизнул свои губы и, радостно потирая руки, воскликнул:
— Что же мы с вами, господин капитан, напрасно теряем время?
Первую рюмку коньяка Кюхельман проглотил сразу, в два глотка. А вторую, тут же налитую ему Серьговским, смаковал уже не торопясь.
— Вот вы, капитан, наверное думаете, что мы в тылу отдыхаем, а вы воюете. Ошибаетесь, дорогой, в России нет тыла, везде фронт. Партизаны так обнаглели, что я даже сомневаюсь: доедете ли вы до Смоленска.
— Все так серьезно, — ухмыльнулся Серьговский. А про себя подумал: Кюхельман как в воду глядит.
— Не ухмыляйтесь, Биргер, все на самом деле очень серьезно. Даже у нас под носом в Волуйске эти бандиты орудуют, и никакие меры не помогают. Осведомители их действуют четко, передавая информацию о всех наших передвижениях. А потом ищи их в этих непроходимых лесах с проклятыми болотами.
Серьговский, незаметно наблюдавший за Кюхельманом, делал вывод, что тот не так прост, как хочет казаться. «Человек он наверняка умный и наблюдательный, — отмечал про себя Серьговский, — просто, по всей видимости, относится к той породе людей, которые, разыгрывая из себя простачков, ловят на этот крючок наивных собеседников, вызывая на ответную откровенность. Потому надо быть с ним начеку».
— А вы, Биргер, человек скрытный, — неожиданно переменив тему разговора, сказал Кюхельман, — но честный. Я физиономист, сразу вижу.