Страница 20 из 105
— Нет, возьми вместо него меня, — говорил Гришка, — ему еще рано, а я уж давно жду. Нет, так нельзя, Гришку возьми, а Леху оставь. Лешку оставь, а меня возьми вместо него.
Я понял, что разговор идет обо мне, и повернулся к Григорию. Тот стоял на коленях, крестился после каждой фразы, преклонялся лбом до земли. Я догадался, что это он так молится за меня.
— Гриша, — позвал я, — что со мной было?
— Спать разлегся так, что не добудишься тебя, и еще спрашиваешь, что было. Пойдем, хватит лежать, уже немного осталось.
Я поднялся с земли, и мы пошли дальше. Я шел в полной уверенности, что молитва Гришки спасла мне жизнь. Только вот что означает «Гришку возьми, а Леху оставь», я не мог сообразить.
К селу Образово подошли уже к вечеру третьего дня пути. Я видел, как вся семья отца Михаила искренне радуется Гришкиному приходу. Меня они тоже встретили с радушием и любовью. Поужинали картошкой в мундире с солеными огурцами и помидорами. Гришка с нами за стол не сел, а взяв только две картофелины, ушел.
— Он никогда с нами за стол не садится, — пояснил мне отец Михаил после его ухода, — сколько его ни уговаривал, у него один ответ: «За стол легко садиться, да трудно вставать, а я трудностей ой как боюсь».
Уложили меня спать в небольшой комнате на постель с целой горой мягких пуховых подушек. Утром я проснулся, когда солнце уже взошло высоко. Матушка предложила чаю. Когда я спросил, где отец Михаил, она сказала:
— Да Вы садитесь, его не ждите, он никогда не завтракает. Сейчас ушел в сарай — клетки для кроликов мастерить.
— А где Гришка ночевал? — спросил я.
— Он всегда на чердаке ночует, в своем гробу спит.
— Как это — в гробу? — удивился я.
— Да, видать, вычитал, что некоторые подвижники в гробах спали, чтобы постоянно помнить о своем смертном часе и быть к нему готовыми, вот сам выстругал себе гроб и спит в нем.
Вечером мы все пошли на всенощное бдение в честь праздника Казанской иконы Божией Матери. Я помогал матушке петь на клиросе, а Гришка стоял недалеко от входа в храм по стойке «смирно», лишь изредка осеняя себя крестным знамением. Делал он это очень медленно: приставит три пальца ко лбу и держит, что-то шепча про себя, потом — к животу в районе пупка и опять держит и шепчет, затем таким же образом на правое плечо и левое. Когда запели «Ныне отпущаеши», он встал на колени. На следующий день за Божественной литургией Гришка причастился. Когда после службы пришли домой, Гришка сел вместе с нами за стол, чему были немало удивлены и обрадованы отец Михаил с матушкой. Правда, ничего он есть не стал, кроме просфорки, и попил водички из источника. Гришка сидел за столом, радостно глядел на нас и улыбался:
— А у меня сегодня день рождения, — вдруг неожиданно заявил он.
Отец Михаил с матушкой растерянно переглянулись.
— У тебя же день рождения в январе, — робко заметил отец Михаил.
— Ну да, — согласился Гришка, — появился на свет я в январе, а сегодня у меня будет настоящий день рождения.
Все мы заулыбались и стали поздравлять Григория, поддерживая шутку, за которой, мы не сомневались, скрывается какой-то смысл.
— Ну я пойду полежу перед дальней дорогой, — сказал Гришка после обеда.
— Куда же ты, Гриша, уходишь? — спросил отец Михаил.
— Эх, Мишка, хороший ты человек, да уж больно любопытный. Ничего тебе не скажу, сам скоро узнаешь, куда я ушел.
Отца Михаила ответ вполне удовлетворил:
— Ну что ж, иди, Гриша, куда хочешь, только возвращайся, мы тебя ждать будем.
— Я тоже буду вас ждать, — сказал Гришка и ушел к себе на чердак.
До вечера он с чердака так и не явился. Но когда Гришка не пришел на следующий день, отец Михаил забеспокоился и решил проведать Григория. С чердака он спустился весь бледный и взволнованный:
— Ушел Гришка от нас навсегда, — сказал он упавшим голосом.
— С чего ты решил, что он навсегда ушел? — вопросила матушка. — Он что, записку оставил?
— Нет, матушка, он здесь свое тело оставил, а душа ушла в вечныя селения, — и отец Михаил широко перекрестился. — Царство ему Небесное и во блаженном успении вечный покой.
Гроб с его телом мы спустили с чердака и перенесли в храм.
Отец Михаил отслужил панихиду. На завтра наметили отпевание и погребение. А ночью решили попеременно читать Псалтырь над гробом.
Вечером с отцом Михаилом мы сидели у гроба Григория, а матушка готовила поминки дома. Григорий лежал в гробу в своем стареньком двубортном пиджаке на голое тело и в заплатанных коротких брюках, из которых торчали босые ноги. Перед тем как нести Григория в церковь, я предлагал отцу Михаилу переодеть его.
— Что ты, — замахал тот руками, — он мне сам наказывал, как помрет, чтобы его не переодевали: «Это, — говорит, — мои ризы драгоценные, в костюме я буду походить на покойника Григория Александровича». — А ведь, думаю, он знал о своей смерти, когда говорил за обедом, что пойдет далеко.
— Он знал об этом, еще когда к вам шел, это ведь он за меня умер. У меня сердце в дороге прихватило, а он молился: «Возьми лучше Гришку, а Лешку оставь». Я тогда не понял, о чем он просит.
— Вот оно, какое дерзновение имеют блаженные люди, — вздохнул отец Михаил, — а мы, грешные, все суетимся, все чего-то нам надо. А человеку на самом деле мало чего надо на этом свете.
Первым остался читать Псалтырь я. Когда стал произносить кафизмы, то почувствовал необыкновенную легкость. Голос мой радостно и звонко раздавался в храме. Ощущения смерти вовсе не было. Я чувствовал, что Гришка стоит рядом со мной и молится, широко и неторопливо осеняя себя крестным знамением. Мне вдруг припомнилось, как увидел Гришку в первый раз, читающего на ходу книгу. Эти воспоминания ворвались в мою душу, когда я читал девяностый псалом: «На руках возмут тя, да некогда преткнеши о камень ногу твою», — это был двенадцатый стих.
Волгоград, февраль 2002 г. -
Самара, ноябрь 2003 г.
Нерушимая стена
60-летию Победы в двух величайших битвах —
Сталинградской и Курской — посвящается.
В День Победы, 9 Мая, настоятель и священники ушли после службы возлагать венки на холм Славы, а я задержался в храме, чтобы подготовить ноты к вечернему богослужению, и тут мое внимание привлек статный пожилой мужчина, вошедший в полупустой храм. По наградным планкам и ордену на лацкане пиджака в нем можно было безошибочно угадать ветерана Великой Отечественной войны. В одной руке он держал сумку, а в другой — букет цветов и как-то беспомощно оглядывался кругом. Затем он подошел к свечному ящику и стал разговаривать со свечницей. Она ему показала на дальний левый угол храма, где располагался канон с панихидным столиком. Купив свечей, он пошел в указанном направлении. Проходя мимо иконы Божией Матери «Нерушимая Стена», мужчина вдруг остановился как вкопанный, устремив взгляд на икону.
Я закончил разбирать ноты и спустился с хоров, чтобы идти домой, а он все еще стоял перед иконой. Когда я проходил мимо, то увидел, что по лицу ветерана текли слезы, но он, по-видимому, их не замечал. Мне вдруг захотелось подойти к нему и что-нибудь сказать утешительное. Подойдя к иконе, я встал рядом с ним. Когда он повернулся ко мне, я приветствовал его легким поклоном:
— С праздником Вас, с Днем Победы.
Я был в подряснике и он, по-видимому, принял меня за священника:
— Спасибо, батюшка. Скажите мне, пожалуйста, что это за икона?
— Я не священник, а регент церковного хора. Это икона Божией Матери, именуемая «Нерушимая Стена».
— Теперь мне все ясно, именно она была с нами на Курской дуге, под Прохоровкой.
— Расскажите, пожалуйста, это очень интересно, — попросил я.
— Как Вас зовут, молодой человек?
— Алексей Пономарев, а Вас?
— А меня Николай Иванович. Я приехал в ваш город, чтобы повидаться со своим боевым товарищем. Но немного опоздал. Мне сказали, что он недавно умер и похоронен здесь, на кладбище, недалеко от храма. Вот я и зашел в церковь, чтобы свечку поставить за упокой его души.