Жены-мироносицы

Слуги стали торопливо зажигать светильники. Колеблющееся пламя масляных лампад осветило мертвенным светом хмурые лица членов синедриона. Что их удерживало здесь, этого объяснить не мог никто, но все чувствовали: дело не довершено. Надо было дождаться известий от посланного к Пилату начальника храмовой стражи. Ему было велено умолить игемона завершить казнь преступников как можно быстрее. Нехорошо оставлять тела на крестах в Великую субботу. А пока сидели и решали, что делать с деньгами, которые возвратил им ученик Казненного, Иуда из города Кариот. Для всех его приход был полной неожиданностью. Он вел себя как ненормальный, кричал, что предал кровь Неповинного, потом, бросив деньги к ногам первосвященников, убежал из дворца. Деньги не такие уж большие, решили члены синедриона, но ими куплено спокойствие израильского народа, совращаемого то одним, то другим самозванцем, объявляющим себя Мессией. Теперь покончено с Проповедником из Назарета, смущавшим умы многих иудеев. Однако эти деньги нельзя возвращать в храмовую казну, раз они замешаны в кровавом деле, решили священники. Как же быть?

После недолгих споров пришли к решению приобрести на серебро, возвращенное Иудой, небольшой участок земли для погребения безродных странников.

К этому времени прибежал вестовой из храма и сообщил о разрыве завесы в Святую Святых. Сообщение взволновало членов Синедриона, и в их души холодной змеей вползло чувство страха и неуверенности.

Наконец-то прибыл посланный к Пилату. Он рассказал, что игемон охотно согласился ускорить казнь и послал воинам приказ перебить голени у повешенных[50]. Вестовой также сообщил, что Иисус из Назарета к этому времени уже умер Сам, потому воины перебили голени только у двух оставшихся преступников. Все члены синедриона облегченно вздохнули и засобирались домой. Вдруг подал голос первосвященник Анна, тесть Каиафы. Во время заседания он сидел, молча наблюдая за всеми и иногда ухмыляясь, но продолжал оставаться в тени, хотя хорошо знал, что его мнение, решись он его высказать, имело бы вес не меньший, чем мнение зятя. Он хоть и бывший первосвященник, но бразды правления, не мнимые, а настоящие, продолжал держать в своих старческих, но еще крепких руках. Вот и сейчас стоило ему заговорить, как все умолкли и устремили на него ожидающие взгляды.

— Глупцы, вы думаете, дело закончено? Как бы не так! Сказанное живет дольше сказавшего. Разве вы забыли, как Назарянин говорил, что восстанет в третий день из мертвых. Или, может быть, вы не придали значения Его словам? А что если тело своего Учителя украдут Его ученики, а потом скажут, что Он воскрес? Что тогда будет? Вы не подумали? А я вам скажу: это будет для нас намного хуже, чем было при Его жизни.

Оторопелые члены синедриона смотрели на Анну в недоумении в начале его речи, но потом, когда до их сознания дошла эта простая, но бесспорная мысль, они заговорили все сразу, повторяя на разные лады уже высказанное Анной.

— Что же ты можешь нам предложить? — обратился наконец к тестю Каиафа, когда члены синедриона несколько успокоились.

— Нет ничего проще, — с самодовольством ответил Анна. — Нужно поставить у гроба стражу на три дня, тогда ученики не смогут украсть тело Иисуса и утверждать, что Он воскрес.

Члены синедриона расходились по домам. Вышел из зала заседаний и Иосиф Аримафейский. Он постоял некоторое время в задумчивости, а затем решительно зашагал в сторону крепости Антония. Когда он пришел к Пилату с просьбой разрешить ему взять тело казненного Иисуса, прокуратор на некоторое время задумался. Каким бы странным ему ни показался этот проповедник из Галилеи, но своим поведением Иисус вызвал невольное уважение у прокуратора. «Если я похороню Его в общей яме с преступниками, — подумал Пилат, — это не сделает мне чести как благородному римлянину». Он тут же послал с Иосифом своего вестового распорядиться отдать тело казненного Иисуса из Назарета. Возле Голгофы уже находился Никодим, тайный ученик Иисуса. Женщины наблюдали, как два израильских мужа с помощью Иоанна снимали тело Учителя с креста и, наскоро пропитав миром принесенное Никодимом полотно, завернули в него тело Иисуса. Иоанна, видя, как поспешно хоронят ее любимого Учителя, шепнула Сусанне:

— Сердце мое разрывается оттого, что нельзя соблюсти все необходимые обряды погребения. Пойдем в город, пока не закрылись все лавки, и купим драгоценного мира.

Они вместе с другими женами из Галилеи быстро зашагали в Иерусалим. Иоанна подбежала к первой лавке, которая встретилась им на пути. Хозяин уже собирался ее закрывать. Узнав, что нужно женщинам, он поворчал, что поздно пришли, но миро продал. Взяв алавастр с миром, женщины пошли в дом Марка, чтобы там ожидать утра первого дня недели.

Матерь Иисуса Дева Мария проводила тело Своего Сына до самой пещеры в саду Иосифа Аримафейского. Грот для погребения Иосиф сделал не так давно для себя самого, теперь же с грустью думал, что все это приготовил для Того, в Ком чуть было не признал Мессию. Но, несмотря на это, он хранил в своем сердце глубокое уважение к Иисусу из Назарета, а потому был рад, что может достойно похоронить Праведного Человека. Как только Иисуса положили в гроб, Иоанн с Марией Клеоповой и Саломией проводили Матерь Иисуса домой.

Напротив гроба оставались сидеть только Мария Магдалина и Мария Иаковлева. Сумерки сгущались над садом Иосифа, находившимся вблизи Голгофы, но они хорошо видели, как Иосиф с Никодимом возятся возле входа в каменную гробницу. Вот они подкатывают большой камень и закрывают им вход в пещеру.

— Все, — тихо говорит Мария Магдалина.

Мария Иаковлева поворачивается и смотрит вопросительно на свою подругу. Магдалина сидит неподвижно, и ее большие темные глаза совершенно сухи. Они уставились в одну точку, и казалось, ничего не замечают. Мария Иаковлева нагнулась к Магдалине и заглянула в ее глаза. В глубине этих глаз она увидела такую боль и отчаяние, что ей стало не по себе. Мария испугалась, что у подруги опять начнутся припадки безумия, от которых когда-то исцелил ее Учитель. Она слегка тронула Магдалину за плечо. Магдалина не сразу, но все же очнувшись, повернулась к ней. В ее глазах снова появилось живое выражение.

— Ты знаешь, Мария, — с жаром зашептала она, — Учитель наш не должен был умереть, что-то здесь не так. Он не мог умереть. Ты меня понимаешь? Не мог и не должен. Ведь Он истинный Мессия, а Мессия не должен умереть.

— Магдалина, о чем ты? Ты сама все видела.

— Да, верно, я видела то, чего не должно и не могло быть никогда. Но все же...

Магдалина отвернулась от Марии Иаковлевой, и ее взгляд вновь застыл в глубокой скорби.

Мария Иаковлева посмотрела на подругу долгим участливо-беспокойным взглядом и, вновь тронув ее за плечо, сказала:

— Магдалина, пойдем, уже началась суббота.

Взявшись за руки, они сиротливо побрели к стенам Иерусалима, над которым спустился вечерний сумрак. Начиналась суббота — день великого покоя. 

50

Пригвожденный на кресте висел от трех до пяти-шести суток, его ноги упирались в специально сооруженное подножие, и таким образом сохранялось кровообращение. Он перемещал тяжесть тела с рук на ноги. Когда же перебивали голени, то распятый уже не мог опираться на ноги, провисал на руках, и вскоре наступала смерть от отека легких.