Преступления прошлого

Джексон раздумывал, не плюнуть ли на эту копушу Николу, дабы явиться по вызову Бинки, но тут дверь дома распахнулась. Джексон сполз пониже на сиденье и притворился, что погружен в «Le Nouvel Observateur». С пятидесяти ярдов он углядел, что Никола не в духе, но это, в принципе, было для нее дефолтным режимом. В наглухо застегнутой уродской форме стюардессы она явно умирала от жары. Костюм ей не шел, а в этих лодочках, как у королевы Елизаветы, у нее были толстые лодыжки. Без макияжа, au naturel[24] Джексон видел ее только во время пробежек. Она столько бегала, как будто готовилась к марафону. Джексон сам любил бегать — каждое утро по три мили, подъем в шесть, сразу на улицу, прежде чем большинство вылезет из постели, кофе по возвращении. Вот что значит армейская закалка. Армия, полиция и изрядная доза шотландских пресвитерианских генов. («Ты все бегом, Джексон, — говорила Джози. — Если бежать вечно, то вернешься туда, откуда начал: ты когда-нибудь слышал о кривизне пространства?»)

В спортивной одежде Никола выглядела намного лучше. В униформе она была серой мышью, но во время пробежек по лабиринтам соседних улиц казалась подтянутой и сильной. Для бега она надевала спортивные штаны и старую футболку с эмблемой «Голубых соек»[25] — наверное, купила в Торонто, хотя за то время, пока Джексон вел за ней слежку, она ни разу не летала за океан. Три рейса в Милан, два в Рим и по одному в Мадрид, Дюссельдорф, Пергшньян, Неаполь и Фару.

Никола села в маленький девчачий «Форд-К» и рванула в Станстед. Нельзя сказать, чтобы сам Джексон ездил медленно, но Никола носилась просто на дикой скорости. Он намеревался предупредить дорожную полицию, когда закроет это дело. До отдела расследований Джексон поработал на дорогах, и теперь ему то и дело хотелось прижать Николу к обочине и арестовать.

Движение замедлилось, они подъезжали к аэропорту. У Джексона снова зазвонил телефон. На этот раз — его секретарша Дебора.

— Ты где? — строго вопросила она, как будто ему надлежало быть совсем в другом месте.

— У меня все в порядке, спасибо, а у тебя как дела?

— Тут звонили, можешь заодно заехать поговорить, раз ты все равно не в конторе.

«Не в конторе»! Можно подумать, он в баре клеит цыпочек.

— А подробнее нельзя?

— Нет. У кого-то там что-то пропало.

В аэропорту Никола строго следовала заведенному ритуалу. Она припарковала машину и вошла в терминал. Джексон следил, пока она не скрылась из виду. Потом сходил в туалет, выпил двойной эспрессо, который не слишком спас от жары, купил сигарет, прочитал заголовки в газете, покупать которую не стал, и уехал.

К тому времени как самолет Николы, следовавший в Прагу, взмыл над равнинами, Джексон уже шагал к большому дому на Оулстон-роуд, пугающе близко от жилища Бинки Рейн. Дверь открыла женщина, заплутавшая где-то на пятом десятке. Она сощурилась на Джексона поверх очков-полумесяцев. Преподша, подумал он.

— Миссис Ленд?

— Мисс Ленд. Амелия Ленд. Спасибо, что пришли.

Амелия Ленд угостила его отвратительным кофе. Джексон уже чувствовал, как эта дрянь разъедает ему желудок. Теперь хозяйка бродила по заброшенной кухне в поисках печенья, хотя Джексон дважды повторил: «Спасибо, не нужно». Наконец она обнаружила пачку отсыревших крекеров в глубинах шкафа, и Джексон прожевал одну печенюшку, чтобы ее порадовать. По вкусу крекер напоминал мягкий слежавшийся песок, но Амелия Ленд, похоже, была довольна, что выполнила обязанности гостеприимной хозяйки.

Вид у нее был растерянный, даже слегка не в себе, но Джексон давно привык к кембриджской университетской публике, хотя она сказала, что живет «в Оксфорде, а не в Кембридже» и «там все совершенно по-другому», и Джексон подумал: «Ну да, ну да», но ничего не сказал. Амелия Ленд все лепетала о голубых мышах, и, когда он мягко сказал ей: «Мисс Ленд, начните с самого начала», она опять завела про голубых мышей, сообщив, что с них все и началось, и добавила: «Пожалуйста, зовите меня Амелия». Джексон вздохнул про себя, предчувствуя, что из этой особы все придется тянуть клещами.

Появилась ее сестра, затем исчезла и появилась снова с какой-то старой куклой в руках. Никто бы не принял их за сестер: одна — высокая, крупная, седеющие волосы выбиваются из пучка на затылке, а другая — маленькая и фигуристая, из тех, что кокетничают со всеми, кто носит брюки (о да, знакомый тип). Губы у маленькой были накрашены ярко-красной помадой, а ее многослойный наряд состоял из поношенного на вид и не сочетавшегося друг с другом экстравагантного тряпья; свою необузданную гриву она скрутила в узел, из которого торчал карандаш. Обе были одеты тепло, несмотря на знойный день. Немудрено — Джексон и сам поежился, ступив с залитой солнцем улицы в этот зимний сумрак.

— Наш отец умер два дня назад, — сказала Джулия (так звали вторую из сестер) таким тоном, словно это была заурядная неприятность.

Джексон взглянул на лежащую на столе куклу. Потрепанное махровое тельце, длинные тонкие ручки и ножки и мышиная голова. Кукла была голубая. Ну вот, что-то начало проясняться.

— Голубая мышь, — сказал он Амелии, кивнув на игрушку.

— Нет, Голубой Мышонок, — возразила та, как будто это меняло дело.

Амелии Ленд так и просилась на лоб татуировка «Меня никто не любит». Судя по наряду, она перестала покупать одежду лет двадцать назад, а тогда затаривалась исключительно в «Лоре Эшли». Джексону вспомнились старые фотографии торговок рыбой: грубые башмаки с шерстяными чулками, широкая вельветовая юбка в сборку, а на плечах шаль, в которую она зябко куталась, и неудивительно — в комнате было как в Балтике. У дома был свой собственный климат.

— Наш отец умер, — резко произнесла Амелия, — два дня назад.

— Да, — осторожно отозвался Джексон, — ваша сестра только что сказала. Примите мои соболезнования, — добавил он вскользь, поскольку ни та, ни другая явно особенно не скорбели.

Амелия нахмурилась:

— Я хочу сказать, что… — Она взглянула на сестру, ища помощи.

«Вечная проблема ученого люда, — подумал Джексон, — никогда не могут сказать то, что думают, и в половине случаев имеют в виду не то, что говорят».

— Давайте я попробую, — пришел он на выручку. — Ваш отец умер… — (Сестры энергично кивнули, будто от облегчения, что Джексон ухватил суть.) — Ваш отец умер, — продолжил он, — и вы начали разбирать вещи в старом семейном доме… — Он запнулся, потому что на их лицах отразилось сомнение. — Это старый семейный дом, так?

— Гм, да, — ответила Джулия. — Просто… — Она поежилась. — Это звучит так тепло, понимаете? «Старый семейный дом».

— Ну, тогда давайте мы лишим эти три слова всякого эмоционального содержания и будем рассматривать их просто как два прилагательных с существительным. Старый. Семейный. Дом. Так или нет?

— Так, — нехотя отозвалась Джулия.

— Строго говоря, — произнесла Амелия, безотрывно глядя в кухонное окно, словно разговаривала с кем-то в саду, — не «семейный», лучше будет «родовой».

Джексон решил пропустить эту реплику мимо ушей.

— Значит, вы не были близки со своим стариком? — обратился он к Джулии.

— Нет, не были, — заявила Амелия, повернувшись и посмотрев на него в упор. — И мы нашли это в запертом ящике у него в кабинете.

Снова эта голубая мышь. Голубой Мышонок.

— И что означает этот Голубой Мышонок? — подтолкнул ее Джексон.

Он надеялся, разгадка не в том, что их папаша был фетишистом, помешанным на мягких игрушках.

— Вы когда-нибудь слышали про Оливию Ленд? — спросила Джулия.

— Вроде что-то припоминаю, — ответил Джексон. Припоминал он очень смутно. — Родственница?

— Она была нашей сестрой, — сказала Амелия. — Исчезла тридцать четыре года назад. Ее похитили.

Похитили? О нет, только не инопланетяне, тогда день точно пройдет не зря. Джулия достала сигареты и предложила ему закурить. Она предлагала сигарету, но намекала на секс. Джексон почувствовал неодобрение ее сестры, но не был уверен, относилось оно к никотину или к сексу. Скорее всего, и к тому, и к другому. От сигареты Джексон отказался — он никогда не курил в присутствии клиентов, — но, когда закурила Джулия, сделал глубокий вдох.

24

В естественном виде (фр.).

25

«Торонтские голубые сойки» — канадский профессиональный бейсбольный клуб.

Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.