Одинаково испорченные

Островский оказался пунктуальным человеком и ровно в семь часов уже стоял на пороге моей квартиры. Должен признаться, что мне понравилась сама идея его визита. Я вынужден включиться в новую жизнь, почему бы не начать ее со столь экстравагантного приключения? Картина маслом. Бывшие враги протягивают друг другу руки и, в знак примирения, обмениваются понимающими улыбками. Отличная придумка. Не сомневаюсь, что предстоящий разговор подарит новые идеи и позволит взглянуть на мир другими глазами. А что еще писателю нужно?

Островский поздоровался — этот коротко подстриженный здоровяк был трогательно смущен.

— Вот, что я хочу сказать. Не держите на меня зла, господин Хримов. Работа, только работа. Признаюсь, там, в метро, я все равно не стал бы вас бить по-настоящему. Мне было приказано не допустить передачи вашего рассказа начальникам. Ну, вы, наверное, уже знаете об этом. Вам, наверняка, рассказали. Я бы обязательно справился, но тут появилась Настасья. Ситуация моментально изменилась. По инструкции я не имею права вмешиваться в ваши энэновские дела, так что бить вас я не собирался, отвесил бы щелбана для порядка, если бы вы папку отдать отказались, но этим бы и ограничился.

— Но рассказ все равно попал к начальникам!

— Я же говорю, после того, как в поле зрения появилась Настасья, дело автоматически перешло в сферу ответственности энэнов. Если они посчитали, что рассказ можно передать начальникам, значит, пусть так и будет. Людей это уже не касается. Помогать мы друг другу помогаем, но в чужие дела стараемся не вмешиваться. Так что, вам ничего не угрожало, — подумал и добавил: — Но прошу прощения, если что не так.

— Да ладно, чего уж там копить старые обиды. Проходите.

Однако Островский застыл на пороге, его голова стала поворачиваться справа налево и обратно, напоминая плавностью перемещения перископ подводной лодки. Я понял, что он ищет подходящий стол, чтобы разгрузить пакет с бутылками и продуктами.

— Захотелось с вами посидеть, как положено, по-человечески, поговорить без спешки, — сказал он, открыто улыбнувшись. — Надеюсь, я не сказал ничего обидного? Мне трудно найти подходящее определение. Упоминание о людях не кажется вам оскорбительным?

— С чего бы это?

— Простите, но среди энэнов иногда попадаются чрезвычайно эмоциональные индивидуумы. Не все, конечно. Слова им лишнего не скажи. А я что? Я ничего. Это они неправильно интерпретируют.

— Со мной, в этом смысле, можно быть проще. Меня разговоры на общие темы оскорбить не могут.

— Прекрасно. А куда бы мне пакет разгрузить?

— Кухонный стол подойдет?

— Лучше и не придумаешь!

Островский очень быстро освободился от своего груза. На столе появилась бутылка армянского коньяка «Наири», потом бутылка дорогой водки «Финляндия», мясная нарезка, пластмассовая баночка с сельдью в укропном соусе, банка соленых грибов домашнего приготовления и баночка маринованных баклажан.

— А вот красной икры не захватил. Не люблю ее.

— Ну и ладно.

— От вас попрошу хлеб и рюмки.

— Хрустальные подойдут?

— А почему бы и нет!

— Будем оперировать холодными закусками?

— К сожалению, я ограничен во времени.

Я сразу решительно отказался от коньяка. Налил себе водки, Островский поддержал меня.

— Ну, будем, — сказал он, выпил, подцепил на вилку грибок и с удовольствием закусил. — Хорошо пошла, дай Бог не последняя!

Я решил ограничиться двумя рюмками, в общем, мне это удалось.

Островский внимательно разглядывал меня. Я впервые понял, как смотрят люди на чужих. Чтобы хоть как-то разрядить обстановку, пришлось рассказать анекдот про двух пьяниц.

— Однажды вечером двое пьяниц принялись хвалиться друг перед другом своими способностями. «Я могу выпить пол-литра, и мне ничего не будет», — сказал один. «А я могу выпить целый литр, и мне ничего не будет»! — сказал другой. Тут к ним подошел циник и спросил: «А по пятьдесят граммов сможете»?

Посмеялись.

Островский тоже решил рассказать анекдот.

— На крыше высотного дома сидели девочка Добро и девочка Зло и кидали камешки вниз. Девочка Зло попала в пятерых прохожих, а девочка Добро в семерых. Потому что Добро всегда побеждает Зло.

А что, мне анекдот понравился. Смешно.

— Разрешите закурить? — спросил Островский.

— Простите. Нежелательно, — грустно сказал я, есть ситуации, когда надо сразу, не стесняясь, твердо говорить нет, чтобы потом не усугублять неловкость. — Я плохо переношу табачный дым. Вообще не люблю навязчивые запахи.

Островский с интересом посмотрел на меня. Мой запрет почему-то произвел на него хорошее впечатление, будто бы подтвердились его самые положительные предположения о моей сущности.

— Я знаю об этой особенности энэнов. Занятно. Причудлива природа.

Не хотелось обижать Островского, но я действительно ненавижу табачный дым, духи, одеколоны, дезодоранты и, конечно, выхлопные газы автомобилей. Это ведь он сам спросил меня, можно ли закурить? Почему я должен был ответить согласием? Я просто сказал правду. Что тут может быть обидного?

Вот Островский и не обиделся. Мы выпили еще. Закуска была хороша. Довольно быстро мне стало ясно, что для Островского я теперь один из энэнов. Ужас, который он испытывал всякий раз, когда я заглатывал очередные свои десять граммов водки, не помешал, впрочем, поддерживать приятную беседу. Мы мило поболтали о новинках литературы, Островскому показалось удивительным, что в последнее время в киосках у станций метро появились странные книги, составленные из комментариев посетителей интернетовских сайтов.

— Их интересно читать? — спросил я.

— Обычно нет.

— Значит, они скоро отомрут. Никто и не заметит, как их заменит какой-нибудь другой проект.

— Знаете ли, мне неприятно, что литературу пытаются подменить второсортным эрзацем, — возмутился Островский, он потреблял водку правильными пятидесятиграммовыми порциями, но я не смог заметить ни малейшего признака того, что принято называть опьянением.

— Не волнуйтесь вы так, — сказал я. — История человечества — это постоянные попытки заменить литературу эрзацем, по счастью, неудачные. Прорвемся и на этот раз.

— Уважаю, — сказал Островский с чувством.

Потом мы поговорили о предстоящем завоевании Луны. Я полагал, что первую постоянную станцию на поверхности Луны построят американцы, Островский считал, что китайцы или индусы. Спорить мы не стали, каждый остался при своем мнении. Следующий вопрос поставил меня в тупик.

— А вот скажите, почему энэны так мало внимания уделяют проблеме бессмертия?

— Не знаю, — честно признался я. — Никогда не задумывался. А и верно, почему? Не знаю. Меня бессмертие не интересует, потому что… не интересует.

— Энэнов совсем не интересуют люди?

— Я-то откуда знаю? Мне сообщили, что я энэн, всего лишь неделю назад. Сомневаюсь, что мои представления о сложных философских теориях можно распространять на весь вид.

— Можно, можно, — перебил Островский.

— Продолжу. Так вот, опыта межвидового общения у меня нет, а потому я намерен относиться к людям, как привык, к хорошим буду относиться хорошо, а к плохим — плохо. что-то не так?

— Звучит разумно.

— Надо признать, что антропоцентризмом я и прежде не страдал, считал людей странными созданиями, но, как бы это сказать, без фанатизма, без заламывания рук. Равнодушен к социуму, вообще к социальным группам. Проще говоря, типичный асоциальный тип. Мне легче общаться с мыслящими индивидуумами, чем с классами и сообществами.

— Я правильно понял, что для вас хороший человек и хороший энэн равноценны?

— Да, конечно.

— А плохой энэн хуже хорошего человека?

— Естественно.

— Это очень сильное утверждение.

— Зачем вы все это спрашиваете?

— Хочу узнать вас лучше. Мне важно понять, могу ли я считать вас другом.

— Зачем вам это?

— О, это просто. Своего друга я не смогу убить ни при каких обстоятельствах. Мы — люди и энэны — союзники. Так решило наше руководство. Отлично. Меня это вполне устраивает, но мы взрослые люди и должны понимать, что договоры не вечны, приказ на ликвидацию может поступить в любой момент. И пока обстоятельства не изменились, мне хочется лично разобраться — друзья мы или так, погулять вышли?