Страница 70 из 86
Где-то там есть дверь.
И она заперта.
63
Преступления.
Малин, когда это все началось? Когда закончится? Или это движение по кругу? Становится ли зла больше с течением времени или его количество постоянно? Распределяется ли оно заново с рождением каждого человека или его накапливается все больше?
Вот над чем стоит мне поразмыслить, летая над этой землей.
Я вижу дуб, на котором меня подвесили.
Здесь так одиноко. Вероятно, дереву нравилось мое общество.
Мячи. Я ловил их и бросал обратно, а они возвращались снова и снова.
Мария?
Ты знала?
В этом ли была причина твоей доброты? Родственная связь между нами сыграла здесь роль? Я так не думаю.
Воздух надо мной и воздух подо мной, я отдыхаю в своей собственной пустоте. И мертвые вокруг меня шепчут: «Продолжай, Малин, продолжай».
Это еще не конец.
И я опять чувствую страх.
Должен же быть какой-нибудь выход?
Должен быть.
Просто спроси женщину там, внизу. Женщину, к которой сзади подкрадывается человек, одетый в черное, прячась за рядами кустарников.
Ранний вечер тих и холоден. Темно. Ворота гаража никак не хотят открываться. Они скрипят и щелкают, и звук будто застревает в стынущем воздухе. Она снова нажимает кнопку на стене. Ключ на месте, и электричество, во всяком случае, есть.
Позади нее жилые дома, мерзлая растительность. В большинстве окон горит свет, почти все вернулись с работы. Ворота гаража не поддаются. Придется открывать вручную. Как-то раз она уже делала это. Тяжело, но получается, а ей надо спешить.
Шорох в кустах за спиной. Птица? В это время года? Может, кошка? Но и они в такой холод не гуляют.
Она оборачивается и тут видит его, черную тень, которая устремляется к ней, делает два-три шага — и потом набрасывается. Она машет руками, кричит, но никто не слышит. Ощутив во рту какой-то неестественный химический привкус, она рвется и отбивается, но варежки смягчают удары, делая ее борьбу похожей скорее на любовную ласку.
А вы глядите из своих окон.
Смотрите, что происходит.
У него — ведь это наверняка он — черный капюшон. Она видит темно-карие глаза, наполненные злобой и болью. Но сейчас ее мозг пропитан химическим запахом. Сознание живое, ясное, но она исчезает, мышцы расслабляются, и она больше не чувствует своего тела.
Она может видеть, но у нее двоится в глазах.
Она видит человека, людей, стоящих вокруг. Вас несколько?
Нет, постойте, только не здесь.
Бороться бесполезно. Как будто все уже случилось и она побеждена.
Глаза.
Его, ее, их?
«Они не здесь, — думает она. — Глаза где-то там, далеко, в другом месте».
Сладковатое и жаркое дыхание. Оно должно казаться чужим, но это не так.
Потом химические испарения добираются до зрения и слуха. Звуки и образы исчезают, мир исчезает, и она не знает, просто спит или уже умерла.
«Не сейчас, не сейчас, — думает она. — Ведь я все еще нужна. Его лицо там, дома, мое лицо. Не сейчас, не сейчас».
Она не спит.
Она знает это. Потому что глаза открыты, а голова болит, хотя все вокруг как в тумане. Или все же это сон? Мысли спутались.
Я мертва?
И это моя могила?
Я не хочу оставаться здесь. Хочу домой, к своим. Но не боюсь. Почему я не боюсь?
Это, должно быть, гудит мотор. Мотор в хорошем состоянии делает свою работу с радостью, несмотря на мороз. Она чувствует жжение на запястьях и в ногах. Ими не получается пошевелить, зато можно лягаться, выгибая тело дугой, биться о четыре стены, ограничивающие это тесное пространство.
Или мне закричать?
Конечно. Но кто-то — он, она или они — залепил ей рот скотчем, и тряпка упирается в небо. Какой у нее вкус? Печенье? Яблоко? Масло? Сухо, суше, совсем сухо.
Я могу бороться.
Я всегда это делала.
И я не мертва. Я лежу в багажнике автомобиля и мерзну, лягаюсь, протестую.
Тук-тук-тук.
Слышит ли меня кто-нибудь? Я еще существую?
Я тебя слышу.
Я твой друг. Но ничего не могу сделать. Во всяком случае, не так много.
Возможно, мы увидимся потом, когда все это закончится. Мы будем парить рядом, бок о бок. Сможем любить друг друга. И бегать, бегать вокруг яблонь, источающих аромат, в то время года, которое, вероятно, и называют вечный летом.
Но это потом. А сейчас…
…автомобиль мчится вперед, и ты лежишь в багажнике. Вот он останавливается на пустынной стоянке, и ты получаешь новую порцию «химии». Слишком активно работаешь ногами, а автомобиль пересекает поле, все дальше и дальше погружаясь в непроницаемую темноту.
64
Рамсхелль.
Самая светлая, парадная сторона Линчёпинга.
Вероятно, это лучшая часть города, куда закрыта дверь для большинства, и здесь живут самые известные люди.
«Потому что таков человек, — думает Малин. — Сознательно или бессознательно, при каждом удобном случае он напускает на себя важный вид, будь то в большом или в малом».
Смотрите, мы живем здесь!
У нас есть средства, мы короли округа 0–13.
Дом родителей Маркуса находится в Рамсхелле. Среди домов директоров «Сааба», удачливых предпринимателей, хорошо обеспеченных докторов и успешных деятелей малого бизнеса.
Эти дома расположены неподалеку от центра Рамсхелля, они поднимаются по склону холма с видом на стадионы «Фолькунгаваллен» и «Тиннис». Большой муниципальный бассейн на открытом воздухе, на который бросают жадные взгляды торговцы недвижимостью со всех концов страны. У подножия склона строения пропадают в лесу или сворачивают на маленькие улочки внизу, где струится река Тиннербекен и начинаются грязно-желтые коробки больничных корпусов. Лучше всего жить на склоне, ближе к городу и с видом на него, и именно там стоит дом родителей Маркуса.
Малин и Туве идут бок о бок, в свете уличных фонарей отбрасывая длинные тени на аккуратно присыпанные гравием тротуары. Конечно, местным жителям хотелось бы выстроить забор вокруг своего района, может, даже с колючей проволокой, по которой пропущен электрический ток, и охранником у ворот. Идея закрытых районов не чужда кое-кому из консерваторов в городском совете, и забор вокруг Рамсхелля не так уж немыслим, как может показаться.
Стоп. Здесь и не далее. Мы и они. Мы против них. Мы.
От их дома до Рамсхелля идти пешком не более пятнадцати минут, и поэтому Малин решила пройтись по морозу, несмотря на заявление Туве: «Я пойду за тобой. И мы будем вместе».
— Я помню, ты говорила, что это должно быть здорово?
— Это будет здорово, Туве.
Они проходят мимо виллы Карин Юханнисон — желтого здания постройки тридцатых годов с деревянным фасадом и верандой.
— Холодно, — жалуется Туве.
— Свежо, — уточняет Малин.
С каждым шагом она чувствует, как беспокойство проходит и крепнет уверенность, что все пройдет хорошо.
— Мама, ты нервничаешь, — вдруг замечает Туве.
— Нервничаю?
— Да, из-за этого.
— Нет, почему я должна нервничать?
— Ты всегда нервничаешь в таких случаях, когда мы идем к кому-нибудь. А ведь это доктора.
— Какая разница кто.
— Там. — Туве показывает вперед по улице. — Третий дом слева.
Малин видит двухэтажное здание из белого кирпича с подстриженными кустами в саду, окруженное невысокой оградой.
Но сейчас ей представляется не дом, а укрепленный тосканский город, который не под силу взять одинокому пехотинцу.
Внутри тепло, пахнет лавровым листом и такая чистота, какую может навести только старательная польская горничная.
Чета Стенвинкель стоит в прихожей. Они пожали Малин руку так, что теперь ее, не готовую к столь безудержному излиянию дружелюбия, качает из стороны в сторону.