Страница 68 из 86
Он доволен статьей в сегодняшнем номере и порадовал себя свежими булочками с корицей из пекарни «Шелинс» на площади Тредгордсторгет. Старикашка Бенгтссон пишет вяло, ему не хватает энергии, которая требуется для такого случая, как убийство Бенгта Андерссона. Нужен хорошо сбалансированный заряд, усиливающий драматичность события.
Город, похоже, впал в депрессию, онемел от мороза. Но в откликах на статью Даниэль Хёгфельдт чувствует беспокойство. Страх пробудился в Линчёпинге, а вместе с ним и недовольство полицией, которая топчется на месте.
«Мы отчисляем пятьдесят процентов на налоги, а полиция не выполняет своих…»
Два дня Даниэль провел в Стокгольме. Жил в новом отеле «Англе» на площади Стюреплан, в номере с видом на всевозможные красоты этого бестолково разросшегося гриба.
Центральная газета «Экспрессен».
Он встретился даже с главным редактором, этим льстивым психопатом. Но в целом дело не показалось Даниэлю стоящим: да, крупная газета, высокие заработки. А дальше что?
«Экспрессен».
Стокгольм.
Не сейчас. Не время.
Сначала сделать то, что сделала та женщина из «Мутала тиднинг»: раскопать скандал в мэрии и получить Большую журналистскую премию.
В Стокгольме я бы был королем или, во всяком случае, принцем.
Почти как здесь.
Интересно, чем сейчас занимается Малин Форс?
Могу себе представить.
Конечно, она измотана, сердита и полна желания. Совсем как я, когда слишком много работаю и мало сплю. Таков человек.
«Экспрессен».
Сегодня я должен написать главному редактору. Поблагодарить и отказаться.
Юхан Якобссон пытается уговорить трехлетнюю малышку открыть рот, та упирается. Голубой кафель ванной мутнеет в его глазах.
— Мы должны чистить зубы, — убеждает он. — Иначе придет зубной тролль.
Он пытается говорить строго и в то же время ласково, но чувствует, что получается занудно и устало.
— Открой рот.
Девочка хочет убежать, но он крепко держит, разжимая, хотя и несильно, ее челюсти пальцами. Но все-таки она вырывается и выбегает из ванной, а Юхан обессиленно опускается на унитаз. К черту зубного тролля!
Работа. Когда расследование сдвинется с места? Когда наконец хоть что-нибудь всплывет? Они прочесали жесткий диск Рикарда Скуглёфа вдоль и поперек и ничегошеньки не нашли. Конечно, есть письма тем, кто повесил животных на дереве, и другим чокнутым язычникам, но в них ничего противозаконного. И это все. Осталось еще проверить пару закрытых папок.
И вся его жизнь — словно эта попытка разжать закрытый рот. А Малин и Зак, похоже, еще больше разочарованы. И Бёрье, которого отстранили. Но он, должно быть, проводит время со своей женой, с собаками или на стрельбище. Хотя, понятное дело, стрелять — последнее, чего ему сейчас хочется.
Карим Акбар протягивает пятисотенную купюру приемщику в прачечной. Он пользуется химчисткой в универмаге «Рюд сентрум» по двум причинам: они рано открываются и лучше стирают.
За его спиной — помещение «Сентрума», тесное и обшарпанное. Кооперативный магазин, газетный киоск, изготовление ключей и ремонт обуви, а также сувенирная лавка, либо еще не открывшаяся, либо уже прогоревшая.
Три костюма в пластиковых пакетах на шаткой вешалке, один от Корнелиани, два от Хьюго Босса. Десять белых рубашек сложены в стопку.
Мужчина за стойкой берет купюру, благодарит и отсчитывает сдачу.
— Спасибо, — говорит Карим.
Ему известно, что хозяин прачечной — иммигрант из Ирана, бежал со своей семьей во времена Саддама.
Кто знает, через что ему пришлось пройти?
Однажды, когда Карим сдавал костюмы, мужчина хотел рассказать о себе: о том, что по образованию он инженер, и о том, что пережил. Но Карим сделал вид, будто очень спешит. Как бы он ни восхищался человеком, борющимся за свою семью, этот человек лишь часть общей проблемы. А она состоит в том, что и в нем самом, и во всех людях иностранного происхождения видят граждан второго сорта, которые должны работать в сфере обслуживания, мало прельщающей шведов. «Следовало бы запретить иммигрантам держать пиццерии или химчистки, — думает Карим. — Так мы разрушим этот стереотип. Будут протесты из соображений политкорректности, но такова действительность. Хотя, конечно, это невозможно. А я сам? Я ничем не лучше его, кто бы там что ни думал».
Отчуждение порождает изоляцию.
Изоляция порождает насилие.
Насилие порождает… что?
Бездонную пропасть между людьми. Между семьей Мюрвалль, которая только и желает того, чтобы ее оставили в покое, и теми, кто стремится жить в обществе и быть его частью. Хотя мечты и действительность редко идут рука об руку.
«Вот мой отец, — думает Карим, покидая прачечную. — Это пассивное насилие толкнуло его на самоубийство. Но я никогда ни с кем не говорил о нем. Даже со своей женой».
Мороз ударяет в лицо Кариму, когда он открывает дверь.
Черный «мерседес» сверкает даже при скудном зимнем освещении.
И вот он думает об убийцах или убийце, за которым они охотятся.
Чего он, собственно, добивается? К чему стремится?
Зак открывает дверь полицейского участка.
Подходит к регистрационной стойке, где пахнет потом и перегретыми батареями. Его окликает коллега в форме, спускающийся по лестнице в подвал:
— Как дела у Мартина, он играет в следующем матче? Или у него что-то с коленом?
Папа хоккеиста — так они меня воспринимают?
— Насколько я знаю, он играет.
Мартин получил предложение из НХЛ, но что-то там не складывается, они, похоже, пока не желают считать его своим. Зак знает: хоккей рано или поздно сделает парня богатым. Таким богатым, что трудно себе представить.
Но и все сокровища мира не заставят Зака уважать эту игру. Панцирь, защитное снаряжение — все это несерьезно.
Вот Бенгт Андерссон — это серьезно. Как и все зло там, снаружи.
«И никакая броня не спасет, когда приходится иметь дело с худшим, что есть в человеке, — думает Зак. — То, чем мы здесь занимаемся, — не игра».
— Ты видела меня здесь? — Карим Акбар возле стойки в буфете тычет в свой снимок в газете. — Они не могли выбрать другое фото?
— Не так уж и плохо, — отвечает Малин. — Могло быть хуже.
— То есть? Ты что, не знаешь, как я выгляжу? Они выбрали эту фотографию, чтобы продемонстрировать наше отчаяние.
— Карим, забудь об этом. Завтра ты опять будешь в газете, обязательно. И мы ведь не отчаялись, или как?
— Малин, никогда нельзя отчаиваться, ни за что.
Малин заходит в свою электронную почту. Обычные административные рассылки, немного спама и вот — письмо от Юхана Якобссона.
«До сих пор на жестком диске ничего не нашли. Осталось проверить всего несколько папок».
А вот письмо, помеченное красным: «Позвони мне».
От Карин Юханнисон.
Разве она не может позвонить сама?
Но Малин знает, как это бывает. Иногда почему-то легче отправить письмо.
Она пишет ответ: «Что-нибудь новое?»
Кликает на «отправить». Проходит не более минуты, и в папке «входящие» появляется новое сообщение от Карин: «Ты можешь ко мне подъехать?»
Ответ: «Буду в лаборатории через десять минут».
В кабинете Карин Юханнисон в ГКЛ нет окон. За исключением стеклянной перегородки, отделяющей комнату от коридора, стены от пола до потолка увешаны простыми книжными полками, а на письменном столе кучи папок. Бросается в глаза толстый ковер на желтом линолеуме — красный в крапинку, настоящий дорогой ковер, который, насколько известно Малин, принесла сюда сама Карин. Он придает комнате, несмотря на царящий здесь беспорядок, благородный и уютный вид.
Карин сидит за письменным столом, такая же неправдоподобно свежая, как всегда.
Она приглашает Малин сесть, и та опускается на маленькую скамеечку прямо у двери.