Страница 13 из 86
И в конце той тропы, в темноте, пропитанной запахом яблок и одетой в белое, вы встретитесь с такими чудовищными порождениями сна наяву, что и эта зима покажется вам уютной и теплой. И я знаю, вы уже ступили на эту тропу.
Потому что вы люди. И этим сказано все.
— Сколько понадобится времени, чтобы привести его в порядок?
— Привести в порядок? О чем ты?
— Мы должны привести в порядок его лицо, — объясняет Малин. — Чтобы дать фотографию в газетах. Может быть, кто-то действительно его ищет. Или, по крайней мере, узнает.
— Понимаю. Могу позвонить Скуглунду в бюро ритуальных услуг «Фонус». Может, он сумеет побыстрее восстановить его. Во всяком случае, должно получиться вполне приемлемо.
— Звони Скуглунду. Чем скорее у нас будет снимок, тем лучше.
— Ну, мы пойдем, — объявляет Зак, и по тону его хриплого голоса Малин понимает, что с него довольно — и этого трупа, и этой стерильной комнаты, но прежде всего Карин Юханнисон.
Малин знает: Зак считает, что Карин корчит из себя значительную изящную особу. Может быть, его несколько раздражает то, что она никогда не спрашивает о Мартине, в то время как другие делают это постоянно. Отсутствие у Карин интереса к восходящей хоккейной звезде, то есть его сыну, является в глазах Зака доказательством ее надменности. Без сомнения, он устал от вопросов о Мартине, но все же недоволен, если их совсем не задают.
— Принимаешь солнечные ванны? — спрашивает Зак Карин по выходе из прозекторской.
— Нет, загорала в Таиланде на Рождество. Солярий использую, только чтобы поддерживать загар. Здесь есть одно место на Дроттнинггатан, где можно принимать солнечные ванны, но я не знаю… Это так вульгарно, по-моему. Разве только лицо?
— Таиланд? Ты была там на Рождество? — спрашивает Зак. — Говорят, в эту пору там все особенно дорого. Знающие люди предпочитают ездить в другое время.
9
— Малин, ты поливаешь цветы? Иначе они не переживут зимы.
«Вопрос настолько естественный, — думает Малин, — что не нуждается в постановке. Плюс одно излишнее утверждение: он предпочитает добиваться своего педагогическими методами».
— Именно за этим я и направляюсь сейчас в вашу квартиру.
— А раньше ты не поливала?
— Нет, с тех пор, как мы разговаривали последний раз.
Она только что покинула полицейский участок и ждала, когда загорится зеленый свет на углу у кладбища и старой пожарной станции. Сегодня «вольво» изволила завестись, хотя мороз все тот же.
Лишь только раздался звонок, она словно услышала папин голос. Злой, любящий, требовательный, эгоистичный, милый: все внимание на меня, я не перестану мешать тебе, пока не ответишь, я не помешал?
Собрание розыскной группы в полицейском участке зависло в режиме ожидания.
Ждали опаздывающего Бёрье Сверда: что-то случилось с его женой.
Ждали разговора о руке Нюсверда — он сломал ее, когда на него с дерева упало тело.
— Две с половиной недели на больничном, — сказал Свен Шёман. — Он как будто был в хорошем настроении, когда я говорил с ним, хотя пока не полностью отошел от потрясения.
— Еще бы — на него свалился промороженный труп весом в полторы сотни килограммов. Жуть! Могло быть и хуже, — заметил Юхан Якобссон.
Потом ждали, когда кто-нибудь скажет то, что и так все знают: расследование застопорилось. Приходилось терпеть, пока сотрудник похоронного бюро Скуглунд закончит свою работу, сделает фото и позвонит.
— Что я говорил! — заявляет Бёрье. — Никто не узнает его на этих снимках.
Ожидание новых ожиданий, выжимающее последние соки из усталых полицейских, которые понимают, что надо спешить, но которым мало что остается, кроме как только восклицать, всплескивая руками: «Мы еще себя покажем! Мы выясним, что же произошло и кто преступник, и каждый гражданин, каждый журналист узнает об этом!»
Ждали Карима Акбара, но даже он опоздал. Точнее, ждали, когда он подойдет к телефону в своем доме в районе Ламбухов. Ждали, пока смолкнет стереомагнитофон его сына на заднем плане, потом ждали, когда смолкнет голос Карима в динамике.
— Вы понимаете, что так дело не пойдет. Свен, собери завтра утром новую пресс-конференцию, мы объявим, что уже знаем, и успокоим их.
«А у тебя будет лишняя возможность покрасоваться, — подумала Малин, и тут же ей пришло в голову другое. — Ты возьмешь на себя их вопросы, их агрессию, а мы будем работать в тишине и покое. Ты тоже чего-то стоишь, Карим! Ты понимаешь: сила группы в том, что каждый играет строго определенную роль».
— Нам нужен свой специальный руководитель информационной службы, — звучит усталый голос Свена, когда Карим кладет трубку. — Как в Стокгольме.
— Тебя ведь учили обращаться с журналистами, — говорит Зак. — Тебе и карты в руки.
В зале раздался смех, все немного расслабились.
— Скоро на пенсию, а ты хочешь бросить меня на растерзание гиенам? — отвечает Свен. — Мило.
Красный свет сменился зеленым. «Вольво» медлит, но потом все-таки продолжает движение вниз по Дроттнинггатан.
— Папа, как там мама? С цветами все будет в порядке, обещаю.
— Она спала после обеда. Здесь плюс двадцать пять и солнечно. Как у вас?
— Не будем об этом.
— Но я хочу знать!
— Не надо, папа.
— Здесь, на Тенерифе, во всяком случае, солнечно. Как Туве?
— Она у Яна Эрика.
— Малин, я кладу трубку, иначе выйдет дорого. Не забывай про цветы!
«Цветы, — думает Малин, останавливаясь возле дома рубежа прошлого века, цвета охры, на улице Эльзы Брэннстрём, в котором находится четырехкомнатная квартира ее родителей. — Цветы прежде всего».
Малин блуждает по квартире родителей, как призрак своего собственного прошлого. Здесь мебель, с которой она выросла.
Неужели я такая старая?
Запахи, цвета, контуры — здесь все должно действовать на меня, пробуждать воспоминания, заставляющие, в свою очередь, вспоминать что-то другое.
Четыре комнаты: гостиная, столовая, зал и спальня. Не предусмотрено ни малейшей возможности оставить на ночь собственных внуков.
Они заключили контракт на эту квартиру тринадцать лет назад, когда продали дом в Стюрефорсе, неподалеку отсюда. Тогда на рынке недвижимости в Линчёпинге все было по-другому. Если доходы позволяли, арендовать приличное жилье было нетрудно. Теперь иначе: получить контракт можно только взятками или имея очень хорошие связи.
Малин смотрит в окно гостиной.
С третьего этажа открывается прекрасный вид на Инфекционный парк, названный так в честь клиники, которая раньше располагалась в тех многоквартирных домах. Сейчас они сдаются под жилье.
Диван, на котором ей не разрешалось сидеть.
Кожа на нем коричневая, блестящая, до сих пор как новая. Стол — когда-то он казался шикарным, а теперь выглядит претенциозно. Полка, на корешках названия «хороших книг»: Майя Ангелу, Ларс Йерлестад, Ларе Виддинг, Анне Тюлер.
Обеденный стол и стулья. Друзья, дети, которым полагается в это время есть на кухне. Ничего удивительного. Так было у всех: дети не сидели за общим столом.
Папа — сварщик, назначен руководителем, а потом стал сотрудником фирмы, занимающейся укладкой кровельного железа. Мама — секретарь в управлении лена.[17]
Так пахнет старость. Даже когда Малин открывала окно, запах не развеивался. Может, думает она, хоть мороз очистит здесь воздух.
Цветы поникли, но ни один не погиб. Этого она не допустит. Она разглядывает фотографии в рамках на бюро. Здесь нет ни ее самой, ни Туве, только родители в разных видах: на берегу, в городе, в горах, в джунглях.
«Ты поливаешь?»
Разумеется, я поливаю.
«Приходите и живите, если будет нужно».
На какие деньги?
Кресло в зале. Она усаживается, и тело сразу вспоминает тугие пружины. Ей снова пять лет, она болтает ногами, обутыми в сандалии. За спиной она слышит голоса мамы и папы. Они не ругаются, но, слушая их, она будто бы проваливается в пропасть. В промежутках между словами мелькает что-то такое, что причиняет ей боль, чему пятилетняя девочка не может найти названия, хотя и ощущает.
17
Лен — территориально-административная единица в Швеции.