Страница 3 из 71
Роджер особо интересовался Тарой, брал на пикники на природу, покупал особые подарки. У Тары начались ночные кошмары, нервные припадки, она перестала есть. В конце концов, она попросила, чтоб я не оставляла ее наедине с Роджером.
Мама пришла в неописуемую ярость, когда Тара попыталась ей пожаловаться. Она даже наказала нас за то, что мы лжем. Мы боялись рассказать об этом кому-то постороннему, считая, что если наша собственная мать нам не верит, то другие и подавно не поверят. Единственное, что мне оставалось — защищать Тару по мере своих сил. Когда мы были дома, я оставалась с ней каждую минуту. Ночью она спала рядом со мной, а я засовывала ножку стула в дверную ручку, чтобы к нам нельзя было зайти.
Однажды ночью Роджер стоял под нашей дверью почти десять минут.
— Подойди, Тара. Впусти меня, или я не буду больше покупать тебе подарков. Я только хочу поговорить с тобой. Тара… — Он сильнее толкнул дверь, и стул протестующе заскрипел. — Нам же было хорошо на днях вместе, не так ли? Я говорил, как я тебя люблю. Но я больше не буду с тобой хорошим, если ты не уберешь этот стул от двери. Открой, Тара, или я скажу твоей маме, что ты капризничала. Ты будешь наказана.
Моя маленькая сестра сжалась в клубок возле меня, ее била дрожь. Она закрывала уши руками.
— Не впускай его, Элла, — шептала она. — Пожалуйста!
Я тоже боялась. Но, укрыв поплотнее Тару одеялом, все же встала с кровати.
— Она спит, — сказала я этому монстру достаточно громко, чтобы он хорошо меня услышал.
— Открой сейчас же, ты, маленькая сучка!
Петли двери заскрипели — он еще сильнее налег на дверь. Где была в это время моя мать? Почему ее не было рядом, чтобы сделать хоть что-нибудь?
При неясном свете ночника, я в отчаянии стала искать под кроватью корзинку для рукоделия, где лежали наши принадлежности для шитья. Мои пальцы наткнулись на холодный металл ножниц. Мы использовали их для того, чтобы вырезать из журналов одежду для бумажных кукол, всякие картинки и логотипы с коробок от воздушной кукурузы.
Я услышала глухой звук удара, когда Роджер плечом стал выбивать дверь, отчего ножка стула стала соскальзывать. Между каждым его ударом о дверь я слышала рыдания своей сестры. Адреналин в моей крови достиг максимума, приводя меня в состояние бешеной ярости. Набрав побольше воздуха в легкие, я пошла прямо к двери, сжимая в руке ножницы. Следующий глухой удар сопровождался треском расколовшейся древесины. Яркий свет из прихожей проник в нашу комнату через расстояние, достаточное, чтобы Роджер мог просунуть свою руку. Но когда он стал пытаться вытащить ножку стула из дверной ручки, я бросилась вперед и ударила по его руке ножницами. Я чувствовала, как металл вонзился во что-то живое. Прозвучал приглушенный рев боли и ярости, а затем… ничего, кроме звука отступающих шагов.
Все еще держа ножницы в руке, я вернулась в кровать к Таре.
— Я боюсь, — сквозь рыдания шептала моя маленькая сестра, орошая мою ночную рубашку горючими слезами. — Не позволяй ему забрать меня, Элла.
— Он никогда тебя не получит, — сказала я жестко и уверенно. — Если он вернется, то я заколю его, как свинью. А ты постарайся теперь заснуть.
И она заснула, крепко прижимаясь ко мне всю ночь, в то время как я бодрствовала до самого утра, с замиранием сердца прислушиваясь к малейшему шуму.
Утром Роджер оставил наш дом навсегда.
Мама никогда не спрашивала нас ни о той ночи: ни о том, что случилось, ни о том, почему на наш взгляд, Роджер резко ушел из нашей жизни. Единственное, что она сказала по этому поводу, было:
— У вас никогда не будет нового папы. Вы его не заслуживаете.
Были и другие мужчины после этого, некоторые хуже, некоторые лучше, но уже никогда столь же плохие, как Роджер.
И что самое странное из всего этого, это то, что Тара совершенно не помнила Роджера, или ту ночь, когда я ударила его по руке ножницами. Она была искренне изумлена, когда несколько лет спустя, я рассказала об этом.
— Ты уверена? — спросила она с озадаченным хмурым взглядом. — Возможно, тебе это только приснилось.
— Мне пришлось отмывать ножницы на следующее утро, — ответила я. Меня испугало, что она выглядела искренне недоумевающей. — На них была кровь. И стул был сломан в двух местах. Ты совершенно ничего не помнишь?
Тара отрицательно покачала головой, совершенно заинтригованная.
После такого опыта, после всего того парада мужчин, которые, как в калейдоскопе, появлялись ненадолго в нашей жизни, я стала замкнутой и настороженной, боясь довериться другому человеку. Но когда подросла Тара, она пошла совершенно по другому пути. У нее было бесчисленные поклонники и много секса. Я часто задавалась вопросом, сколько удовольствия на самом деле она получает от этого, если вообще получает.
Уверенность в необходимости моей защиты и заботы о Таре никогда не покидала меня. В течение всего подросткового периода, в каких только местах мне не пришлось побывать, чтобы забирать ее, когда очередной ухажер бросал ее… Я отдавала свои карманные деньги, чтобы она могла купить себе очередной наряд… Я отвела ее к доктору, чтобы ей выписали противозачаточные таблетки. Ей в то время исполнилось пятнадцать.
— Мама говорит, что я — бесстыжая, — шептала мне Тара в приемной врача. — Она сходит с ума от того, что я больше не девственница.
— Это — твое тело, — шептала я ей в ответ, сжимая ее ледяную руку. — Ты можешь делать с ним все, что пожелаешь. Но не беременей. И… Я думаю, что ты не должна позволять мальчику делать это с тобой, если ты не уверена в том, что он тебя любит.
— Они всегда говорят, что любят, — ответила мне Тара с горькой улыбкой. — Как можно узнать, когда кто-то на самом деле имеет это в виду?
Я беспомощно покачала головой.
— Ты все еще девственница, Элла? — пораженно спросила Тара.
— Угу.
— Поэтому Брайан бросил тебя на прошлой неделе? Потому что ты ему отказала?
Я покачала головой.
— Это я бросила его, — глядя в ее мягкие синие глаза, я попыталась выдавить из себя улыбку, но получилась лишь жалкая гримаса. — Я пришла со школы и застала его с мамой.
— Что они делали?
Я поколебалась мгновение, прежде чем ответить:
— Вместе выпивали.
Это было все, что я сказала. Я думала, что уже столько слез выплакала, что их уже и не осталось, но они снова выступили у меня на глазах, поэтому я лишь кивнула. И хотя Тара была младше, она положила руку мне на голову и прижала к своему плечу, предлагая утешение. Так мы и сидели, прижавшись друг к другу, пока не пришла медсестра и не назвала имя Тары.
Я не думаю, что смогла бы пережить свое детство без Тары, или она без меня. Мы были друг у друга, были связаны прошлым… в этом была наша сила, но, в то же время, и источник нашей слабости.
Справедливости ради, нужно сказать, что Хьюстон мне нравился бы гораздо больше, если бы я не воспринимала его сквозь призму воспоминаний. Хьюстон был плоский, влажный, как мокрый песок и удивительно зеленый, находясь на окраине огромного лесного массива, начинающегося в Восточном Техасе. В паутине его просторов яростно росла стройка: дома и квартиры, служебные и офисные строения. Это был очень жизнерадостный город: роскошный и захватывающий, грязный и деловитый.
Со временем выжженные солнцем пастбища сменились на океаны асфальтового покрытия с островками огромных коробок офисов и торговых центров. Тут и там одинокий небоскреб выстреливал в небеса, как побег, посланный из густых зарослей центра делового Хьюстона.
Мама жила на юго-западе города, в районе среднего класса, построенного вокруг городской площади, которую когда-то занимали рестораны и магазинчики. Теперь вместо них площадь поглотил огромный супермаркет Хоум-Дипо. Дом моей матери выглядел, как типичный колониальный дом ранчеро, с тощими колонами на переднем крыльце, и имел две спальни. Я вела машину по этой тихой улочке, боясь того момента, когда придется выключить двигатель.