Страница 22 из 25
Глава 8
1
— Вчера по телевизору сказали, что все люди — идиоты, — засмеялась Настасья.
— По телевизору не считается, — улыбнулся я в ответ.
Настасья мечтательно закатила глаза и облизала губы.
— Я хочу научиться любить людей, но это так трудно. У меня не получается.
— Не понимаю, о чем вы?
— Люди думают, что я злая, а мне это неприятно. Разве я виновата в том, что у меня с детства хорошо поставленный удар ногой? Вот вы — известный писатель, мы разговариваем с вами, неужели, вы ни на минуту не забываете, что я хорошо дерусь?
— Нет.
— Вот видите, жаль, вот и люди никогда не забывают про мои способности. Я понимаю, что вы — другой случай. Но все равно обидно. Почему они ко мне так относятся? Не понимают, разве, что работа — это работа, и ее надо делать хорошо. Почему-то считается, что драться легко. Кто это придумал, не знаю. А вот попробовали бы сами. Получили бы пару плюх по уху, тогда бы и говорили. Четыре часа каждый день уходит на тренировки, а это и силовая подготовка, и кроссы, и отработка приемов, и спарринги с другими девчонками. А работа, думаете, у меня сахар?
— Догадываюсь, что нервная.
— Нет, я не жалуюсь. Только занятие спортом помогло мне посмотреть мир. Я побывала в Париже, в Лондоне, в Риме... Красивые города. А три сотрясения мозга — дело житейское. Это лечится. Ерунда. Главное, что травмы не мешают мне читать книги. Ваши мне нравятся. Они смешные и грустные одновременно, читать их легко.
— Спасибо.
— А о чем вы сейчас пишете?
Обычно я отвечаю на этот вопрос без раздумий, честно выкладываю свои планы, мне скрывать нечего. Но на этот раз задумался, что-то показалось мне в заданном вопросе неправильным. Ну, конечно, обычно спрашивают — что, а не о чем. Что я пишу? Фантастическую пьесу о жизни космонавтов на первой постоянной лунной станции. О чем я пишу? О том, как опасны бывают люди с устоявшимися представлениями о мире. События реальной жизни интересуют их только, когда подтверждают их мнения, в противном же случае, отбрасываются за ненадобностью. Поступают, одним словом, как какие-нибудь современные читатели. Молодец, Настасья, хороший вопрос задала. На него интересно отвечать.
— Хочу показать, что бывают случаи, когда человек с устоявшимся мировоззрением может быть опасен. А знание о предмете всегда лучше представления о нем.
— Очень сложно.
— Вовсе нет, честно говоря, я стараюсь писать просто и доходчиво: лунная станция, космонавты, таинственные убийства, одним словом, детектив. Хорошо, если один читатель из тысячи поймет, о чем, собственно, я написал. Надеюсь, что у остальных мои размышления отложатся в подкорку, не исключено, что они потом выстрелят. Буду рад.
— Очень любопытно. Обязательно прочитаю, когда закончите.
Мы надолго замолчали. Присутствие Настасьи стало меня утомлять. Почему она не уходит? Боится, что вежливый полицейский вернется? Или ждет, когда подействует яд, который она подсыпала мне в кофе, чтобы потом инсценировать самоубийство? Почему бы не спросить у нее об этом прямо? Неприлично? А травить фантастов в их собственном доме прилично?
— Настасья, а что вы мне подсыпали в кофе?
— Заметили? Не бойтесь, вашему здоровью ничего не угрожает.
— Это хорошо. Но все-таки, что вы мне подсыпали?
— Мы же договорились, что на все вопросы ответит ваш отец.
— Через три года, если буду хорошо себя вести?
— Нет-нет, он должен подойти с минуты на минуту.
Ради такого известия и яду не грех выпить, тем более, обещано, что моему здоровью ничего не угрожает. Забавно, я так долго думал о встрече с отцом, а вот сейчас оказался совершенно не готов к ней. Вот-вот откроется дверь, и он появится на пороге, что я ему скажу? «Здравствуй, папа! Ну, я пошел». Нет, сначала я заставлю его ответить на множество вопросов, которые накопились у меня за последнее время. Наверняка, и у него найдется о чем меня спросить. Впрочем, я размечтался, отец привык отвечать и объяснять, он готов расспрашивать только людей, которые знают что-то лучше него, я, естественно, не из их числа. Будет смешно, если наш разговор превратится в отцовский монолог, изредка прерываемый моими вопросиками. Да, скорее всего, так и будет, сейчас мне отец все разъяснит.
Мне показалось, что было бы не плохо предсказать вопрос, который бы отец мог задать мне. Хотя бы один. И я придумал. Почему, сын, ты называешь свои произведения текстами? О, вне всяких сомнений, я один знаю правильный ответ на этот вопрос. Пока есть время, надо как следует подготовиться, чтобы мое объяснение было четким и ясным.
— А вы, Настасья, знаете, почему мои произведения следует называть текстами?
— Да. Знаю. Традиционные жанры: рассказы, повести, романы тяготеют к хроникальному сюжету, то есть, к развернутой во времени истории жизни персонажей. У вас не так, вы не рассказываете историю, вы рассматриваете ситуацию, как правило, статичную. По возможности полно, с разных сторон. Правильно? Потому и текст, — нравоучительно закончила Настасья.
— Правильно, — я был сражен.
— Это мне ваш отец рассказал.
Это же надо! Ну, что ты будешь делать! Отец умудрился обыграть меня еще до начала соревнования. А кто сказал о соревновании? Никакого соревнования не будет. Это было единственной возможностью избежать поражения. Известная мудрость: не соревнуйся и не проиграешь!
Раздал звонок в дверь. Ну, началось. На пороге стоял мой отец. Он изменился, но ошибиться было трудно. Десять лет не прошли бесследно, отец погрузнел и стал совсем седым, но, по обыкновению, был бодр и улыбчив. Не сомневаюсь, что он обрадовался нашей встрече, но мне этого было мало. Для начала я должен быть уверен, что он не станет называть меня «мой мальчик». Это был бы явный перебор. А еще в голове промелькнула дурацкая мысль — если я буду, как в детстве, спорить с ним, будет ли он сердиться и психовать?
— Здравствуй, Ив! Ты стал таким... внушительным. Мне это нравится.
Пронесло. Отец не назвал меня «своим мальчиком». Я возликовал. Он протянул мне руку, я крепко пожал ее, а потом не удержался и обнял его, уткнувшись носом в его ухо.
— Привет, папа! Как странно ты меня назвал.
— Так тебя называет Анна, твоя жена. Мне понравилось. Я запомнил, вот и пригодилось. Настасья, приготовь кофе, я сегодня не завтракал.
Я смотрел на отца и чувствовал, как меня переполняет нежность. Мне так его не хватало эти десять лет. И вот он сидит за моим столом, доедает бутерброды, а я не знаю, о чем с ним говорить. Заранее заготовленные вопросы вылетели из головы. Хотелось знать одно — отец действительно вспомнил, что я его сын, или я могу быть ему полезен?
— Мне так много нужно у тебя спросить.
— Спрашивай, в чем же дело?
— Вопросы вылетели из головы.
— Ну и не переживай.
— Я могу быть тебе полезен?
Отец едва не поперхнулся, отложил бутерброд, внимательно посмотрел на меня, а потом рассмеялся:
— Скорее уж, это я могу тебе помочь. Не потому, что я умный, а ты дурачок. Вовсе нет. Просто я больше знаю. Знание — сила. Пройдет совсем немного времени, ты будешь знать больше, и мы станем равноправными партнерами. А потом, когда я стану стареньким, мне понадобится твоя помощь. Так устроена жизнь.
— И что же такого важного я не знаю?
— Ты пока ничего не знаешь.
— Ерунда.
— Разве ты не хочешь расспросить меня о тайнах, которые в последнее время окружают тебя?
— Пожалуй.
— Так спрашивай.
Я задумался. Интересно, с чего начать?
— Не волнуйся, Ив, подробно расскажи обо всем, что произошло с тобой в последнее время, так нам будет проще разобраться, где ты столкнулся с настоящей тайной, а где с пустышкой. А потом уж, чем могу…
Отец был прав, и я рассказал ему все. Стараясь ничего не пропустить. О Пугачеве и его безумной радости по поводу сокращения поголовья людей. О странных обменщиках. О начальниках, построивших свои дома-штыри, и настойчивых слухах, что они спустились к нам с небес. О странном интересе Пермякова к моему фантастическому рассказу. О загадочной любительнице литературы Нине. О внезапно покинувшей меня любимой жене Анне. О квасном патриоте писателе Гольфстримове, пытающемся начать новую жизнь в деревенской общине. И, конечно, о Михалыче, стрелявшем в меня из своего «Вальтера». Об Островском, напавшем на меня в метро. О Настасье, защитившей меня. О вежливом полицейском, посетившем меня по пустяковому делу в неурочное время. И, наконец, о том, как Настасья скормила мне какую-то таблетку, чем напугала чрезвычайно. Все рассказал. Вроде как, пожаловался.