Страница 12 из 15
Альбина высморкалась, вытерла глаза, отдышалась и принялась рассказывать.
Мать у меня тоже дура была, вроде той, Лолитиной. Отец нас бросил, и жили мы вдвоем на ее зарплату. Жили под Ленинградом, около Луга, в поселке Толмачево. Мать учительницей работала.
Я хорошенькая росла, просто ужас! По улице с мамой идем — все заглядываются, пристают. А нам нравилось. Как я теперь понимаю, у матери радости только и было, что дочка такая куколка. В школе я первые годы хорошо училась, при маме-то. Потом уж все под откос пошло, но это дальше…
Помните, девочки, как начался всеобщий кайф на фигурном катании? Все родители только и мечтали, чтобы своих детей устроить в школу фигурного катания, Черноусовых и Беложоповых из них вырастить. Моя тоже коньки мне купила и стала возить по воскресеньям в Ленинград, в воскресную школу фигурного катания. У меня здорово получалось, девочки! Если бы не эта сволочь Каюров, я, может, сейчас бы не разносила в самолете соки с улыбочками, а сама по Европам каталась, чемпионкой бы стала.
Так про Каюра. Приходит раз на каток известный тренер Каюров, который уже много талантов на лед выпустил. Поглядел он на наше катание и выбрал меня: «Талант у этой девочки несомненный. Но заниматься надо систематически и с более опытным тренером. Данные и фактура редкостные». Фактура, бля! И мать, и тренерша уши развесили, а я тем более. А он дальше обрабатывает: «Надо вам для счастья дочери перебираться в Ленинград. И время упускать никак нельзя, каждый месяц тренировок сейчас — это годы успеха впереди». Дал он матери поахать, порасстраиваться, а потом и говорит: «Вы ищите обмен с Ленинградом, а я поговорю с женой: думаю, она согласится, чтобы Альбиночка пока пожила у нас и занималась у меня в спортивной школе»; «Альбиночкой» я у него уже стала… Ну, мы чуть не руки целовать ему кинулись за такую доброту. Доброта, бля!
Простите, девочки, что ругаюсь — не выкипело. Да и не выкипит. Вы только послушайте, что этот гад надо мной вытворял.
Жена у него, точно, была. Только приходящая, для отвода глаз. Чем он ее заставлял такую роль при себе играть, не знаю, но только женой она ему не была. Мы с матерью ни о чем не догадывались. Приехали к Каюру, встретила нас та мадам как самых дорогих гостей: «Ах, деточка! Ах, милочка!» Угощают нас деликатесами, мама даже рюмочку согласилась выпить. А сама на краешке стула сидит, за мое будущее трепещет. Каюр, слово за слово, сразу к делу: «Незачем ей возвращаться, время терять. Завтра пойдет в школу, начнем тренировки. Аллочка, приготовь девочке комнату!» Жена эта его подставная, Аллочка, повела меня показывать мою будущую комнату. Не знала я тогда, что это тюрьма моя будет на целых три года. И не тюрьма даже, а камера пыток. Зашла в комнатку эту и от счастья чуть не описалась: все новенькое, мебель как игрушечная, кроватка как раз для меня, а на ней большая кукла импортная сидит, меня ждет. Алла соврала, что это ей кто-то подарил, а вот теперь для меня пригодилась. Потом я узнала, что Каюр все заранее рассчитал и приготовил.
Простилась я с мамой, уехала она. Каюр и говорит Алле: «Девочка устала, уложи ее. Когда разденется, посмотришь мускулатуру и скажешь мне, все ли в порядке». А эта дрянь под него вовсю работала. Разделась я перед ней в своей новой комнате, она оглядела меня, пощупала руки-ноги и говорит: «Не знаю, деточке, выйдет ли толк. Мне кажется, у тебя мускулы на ногах затянуты. Или я ошибаюсь?..» Вроде раздумывает, стерва. А я так и замерла: неужели чемпионки из меня не выйдет? Смотрю на нее во все глаза и вот-вот зареву. Она погладила меня по голове и успокаивает: «Семен Ильич очень хороший тренер, не расстраивайся. Может, еще не все потеряно. Позвать его, чтобы сам посмотрел?» Я, дурочка, обрадовалась; «Позовите, тетя Алла!» Ох, как у них все продумано было, как отработано!
Явился Каюр, уже в халате, ноги волосатые, кривые торчат. «Ну, что тут у вас?» Алла ему про ноги мои говорит, сомнение разыгрывает. Начал он мне ноги, попку ощупывать, по письке пару раз провел рукой, погладил. «Да, — говорит, — придется поработать. Все будет зависеть от самой Альбиночки: отнесется к тренировкам серьезно, тогда все недостатки постепенно выправятся. Будешь стараться, девочка?» Я ему со слезами: «Буду, дядя Семен!» Он меня на руки взял, будто чтоб успокоить, на голые ноги к себе посадил, халатом прикрыл, к себе жмет. Успокаивает! А его Алла рядом стоит, меня по головке гладит, что-то говорит — отвлекает. Что уж у него там под халатом делалось, я тогда ничего не поняла. А как эту «Лолиту» вашу читала, так меня будто огнем обдало: он же кончал тогда со мной, это как пить дать!
Но скажите мне, девочки, откуда такие бабы берутся, как эта его Аллочка? Вот еще кому я простить не могу. Делай ты сама с мужиком что хочешь, двадцатый век, везде прогресс, но чего ж над ребенком глупым измываться по-подлому?
Дальше еще страшнее было. Вы думаете, он меня изнасиловал и все? Как бы не так! На такие вещи Каюр не шел, тут он понимал, что я бы матери пожаловалась, а та могла и засудить. Мало бы ему, подлецу, не дали. Он тоньше сделал, умнее. Он так устроил, что два года пользовался мной, а я и знать об этом не ведала! Да еще и не один, а с товарищем.
Не верите? А вы послушайте дальше. На другой день отправились мы с ним в спортивную школу. Там каток был с искусственным льдом. Девочки, мальчики катаются. Каюр меня сразу на лед выпустил, другим тренерам показать. Я показала, что умею. Похвалили. Потам Каюр мигнул одному: «Как тебе кажется» Витя, мускулы у нее на ногах не слишком затянуты? Алла говорит, что почти безнадежно». Этот разговор у них так шел, что только я одна слышала, других тренеров поблизости не было, когда они говорили. Велели мне еще покататься, ласточку сделать. Витя поглядел и говорю: «Да, неважно. Работы с ней, я вижу, много будет». Окликнул он одну девочку и попросил показать, что она умеет. Девчонка эта здорово каталась, крутилась, как юла, в шпагат прямо на лед садилась. «Помнишь, — говорит Витя, — тоже ведь почти безнадежная была, а теперь?» Тут Каюр ему и говорит: «Ты приходи ко мне после работы, позанимаемся с ней, с Альбиной». Тот — «А как же! Девчонка явно талантливая, надо спасать положение».
Что, не догадываетесь еще, как они со мной поступили? Привели домой, раздеться велели, щупали, смотрели, а потом велели на стол сесть и ноги расставить. «Эге! — говорит Витя, вроде как бы более опытный тренер. — Да у нее вот где затянуто все! Надо операцию небольшую сделать, связки освободить», И начали они при мне обсуждать, класть меня в больницу на операцию или самим попробовать справиться? Говорят, что в больнице врачи-то опытные, но могут лишние связки затронуть, и тогда конец всем надеждам на большой спорт. А самим бы сделать лучше, но права нет. Тут я разревелась, уж вконец они меня расстроили, и прошу: «Дядя Семен: Дядя Витя! Сделайте сами, Я никому не скажу, даже маме!» Ну, они мне и сделали операцию «Чемпионка мира по фигурному катанию»: один держит и целует, вроде бы успокаивает, а другой шурует там, выворачивает наизнанку. По очереди. Кровью стол залило, на пол течет. Я реву, но терплю, только за руки хватаюсь да к ним же, фашистам, жмусь, чтоб не так больно было. Один терзает, другой целует, слюнявит, гладит. Сделали они свое дело не знаю по сколько раз, я уж стала сознание терять — тогда только прекратили. Каюр меня в ванну снес, вымыл, потом в кровать уложил. Я в слезах уснула, но в надежде, что теперь уж все у меня в порядке.
Наутро Каюр меня в школу не повел, велел в кровати лежать, «отдыхать после операции», а сам отправился на тренировку. К обеду вернулся вместе с Витей — проверить, как больная, идет ли на поправку? Догадываетесь, как они проверяли? Да, опять на том же столе, только уже крови столько не было. Но больно было все так же. И всегда эта боль была, всегда зубы мне, будущей чемпионке мира, стискивать приходилось. Потом у них это «массажем затянутых связок» называлось. Прямо так на тренировках в открытую и говорили: «Ты Альбиночке массаж делал? Что-то она опять на шпагатик плохо садится. Я сегодня зайду, сам помассирую». Но кататься они меня тоже, конечно, учили, успехи были. Тренеры они были толковые.