Страница 7 из 26
Кныш скривился и пошёл прочь. Как жаль, что нам не до него, что у нас переэкзаменовка, что не можем мы сейчас вывести его на чистую воду. Но берегись! Мы ещё доберёмся до тебя, Кныш! Мы всё раскроем!
ГЛАВА V. КАК ЯВА СТАЛ РОБИНЗОНОМ КУКУРУЗО.
Я поехал в Киев.
Ну, что вам сказать? Этот месяц, ясное дело, был очень интересный Побывал я, конечно, прежде всего в Историческом музее. Был я там с дядей своим, который много рассказывал мне об истории нашей Украины, об истории Киева. Целый день бродили мы по залам музея И вообще побывал я в Киеве везде, где только можно было. Даже катался по Днепру на "Ракете", что на подводных крыльях.
Очень я скучал по Яве этот месяц. Всё время вспоминал Яву и жалел, что его нет рядом со мной Что бы я ни увидел, всегда думал "Вот это б Яве понравилось! Вот бы Ява обрадовался, если б увидел!" Я даже написал ему из Киева письмо, но он не ответил. Может, боялся, что ошибок наделает. Кто его знает. Гордый он, Ява И вот я возвратился домой. Только с мамой, с папой поздоровался и - к Яве. В кармане электрический фонарик лежит, "динамический" (рукой нажимаешь, в середине что-то визжит и крутится и загорается лампочка - никаких батареек не нужно). Это подарок Яве из Киева. Иду я, а у самого сердце стучит, словно колёса поезда, - ту-тук, ту-тук, ту-тук. Волнуюсь. Целый месяц же не виделись Подхожу смотрю, а он как сидел перед моим отъездом на завалинке над корытом, так и сидит и картошку чистит. Кино прямо! Будто он целый месяц с завалинки не вставал.
Кашлянул я, он голову поднял, меня увидел Бросились мы друг к другу. Вот радость!
- Ну! Здоров! - хлопаю я его по спине.
- Здоров! Ну! - толкает он меня в плечо. Не целоваться же нам. Вытащил я из кармана фонарик.
- На, - говорю, - это тебе. Смутился он, растерялся:
- Да зачем! Вот ещё!..
А у самого глаза так и горят. Ещё бы! Такой фонарик! Вечный!
Ява тут же стал пробовать, как он действует. А я начал рассказывать про Киев. Мне не терпелось поделиться с ним своими впечатлениями. Это же закон - если не поделишься впечатлениями, и радости по-настоящему не почувствуешь. Я всё время говорил, а он молча кивал головой или поддакивал: "Ага", "Ты смотри", "Да ну?", "Интересно". И это было как-то непривычно. Потому что всегда он говорил, а я слушал. Фантазии у него было больше, чем у меня. А тут вышло наоборот. Сперва я увлёкся и ничего не замечал. А потом заметил, что он становится всё грустнее и мрачнее.
Я словно споткнулся, оборвал себя на полуслове:
- А вообще... а вообще ничего особенного. Ну, а у тебя как? Как тут Кныш? Ты что-нибудь новое выследил?
- Не-а. - Ява махнул рукой. - Я его почти не видел.
- Ну, а у тебя у самого как дела? Он пожал плечами и отвернулся:
- Никак.
- Ну всё-таки? На рыбалку. В футбол. В цурки-палки. Да?
- Нет.
- Что - нет?
- Ни разу я на рыбалке не был. И в футбол не играл. И в цурки-палки.
- Да ну?
- Вот тебе и ну. Не пускает меня мать никуда. Только уроки и только возле свиней да возле коровы вожусь. Настоящим крепостным стал. Как Тарас Шевченко. Прямо хоть стихи пиши - "Менi тринадцятий минало...".
- Да-а, - как только мог сочувственно, протянул я.
Ява вздохнул:
- Замучился я, Павлуша. Не могу больше. Бежать думаю.
- Куда?
- На какой-нибудь необитаемый остров.
- Вот дуралей! Где же ты возьмёшь этот необитаемый остров? Теперь таких островов и не бывает.
- Бывает. Это ты не знаешь.
- Как же ты убежишь, когда мы и до моря с тобой доехать не сумели? Тебя же на первой станции поймают.
- А я и не пойду на станцию. Зачем мне станция?
- А как же?
- В плавни[3] подамся. Знаешь, сколько там островов!
Это я знал. Плавни у нас знаменитые. Начиная от нашего села на много-много километров тянутся они на юг. Как заедешь, куда ни кинь глазом - всюду плавни, от края до края.
Чистоводье чередуется с топью, покрытой кочками, с островками, заросшими осокой и вербами. Но в основном плавни - это камыши. В тех камышах люди прорезали так называемые стружки - узкие извилистые коридоры чистоводья, по которым можно проехать лодкой. Заблудиться в этих стружках - раз плюнуть.
Недаром во время войны плавни наши были партизанским краем. Сотни партизан скрывались здесь, и немцы ничего не могли с ними сделать.
А дичи в плавнях, как мошкары, - темно. И кряквы, и чирки, и бекасы, и дикие гуси... Чего только нет!
Для охотников наши плавни - настоящий охотничий рай. "Эльдорадо" - край чудес, как говорит учитель географии Николай Павлович, тоже заядлый охотник.
Да, знаменитые у нас плавни. И, конечно, найти какой-нибудь необитаемый остров там очень просто.
- Но как же ты там жить будешь? Пропадёшь. Помнишь, как Гунька пропал?
...Жил в нашем селе когда-то блаженненький Гунька. Пришелец-бродяжка. Никто не знал, как он в селе появился. Зимой босиком ходил, без шапки. Старухи его святым считали. Тихий был, никого не трогал. Ходит себе по селу и смеётся: "Ги-ги... ги-ги". Любил в плавнях бродить. Уйдёт - два дня нету. Потом является - худой, голодный, заросший рыжей щетиной. Даже зимой в плавни ходил, по льду. В трескучий мороз пойдёт, разожжёт на острове большущий костёр; люди уже думают, плавни горят. Приходит. "Фу, - говорит, - натопил. Теперь в селе тепло будет". Два года назад пошёл Гунька в плавни и не вернулся - то ли Действительно погиб, утонул где-то в болоте, то ли просто ушёл из села, так никто и не знает. Больше его не видели.
- Неужели хочешь пропасть, как Гунька? - повторил я.
- Не пропаду, - уверенно сказал Ява и вытащил из-под рубашки книгу. - Вот жил же человек на необитаемом острове, и ничего. Не пропал.
- Что за книга? - спрашиваю.
- "Робинзон Крузо". Читал?
- Нет. Что это за Кукурузо?
- Крузо, а не Кукурузо, чудак. Очень интересная книга.
- Книга книгой а плавни плавнями. Ты лучше подумай.
- Я уже думал. И решил окончательно. Ты меня знаешь. Я только тебя ждал, чтобы посоветоваться и чтоб ты мне немного помог.
Это меня обезоружило. Раз человек обращается к тебе за помощью, отговаривать его - свинство.
- И надолго ты собираешься на тот остров? - спросил я.
- Робинзон пробыл на необитаемом острове двадцать восемь лет, два месяца и девятнадцать дней, - вздохнув, сказал Ява.
- Ого-го! Это же сколько тебе тогда будет? Сорок с хвостиком. Это мы все уже школу окончим и институты. Карафолька академиком станет, Гребенючка агрономом. Я лётчиком... если получится. А ты...
- Что ж поделаешь, - опять вздохнул Ява.
- Слушай, а кто же будет за Кнышом следить? Кто будет его разоблачать, выводить на чистую воду? Может, он и в самом деле опасный преступник?
Ява смутился. Я уже торжествовал, считая, что он сейчас откажется от своей затеи, но он сказал:
- Нет, ничего я не забыл. Но придётся тебе самому следить за Кнышом и разоблачать его. А я не могу тут больше жить. Не могу.
Я помолчал.
- А может, всё-таки не будешь бежать? Перетерпишь, перемучишься как-нибудь.
- Нет, раз я решил - всё!
- А чтоб он сгорел, тот Кукурузо, что надоумил тебя на остров бежать! Что же, мы до старости так и не увидимся? - с отчаяньем сказал я. - С кем же я в цурки-палки играть буду? С Карафолькой что ли?
Ява сморщил лоб, посмотрел на меня, что-то соображая. И, помолчав немного, сказал:
- Почему это не увидимся? Ты один будешь знать про остров. И будешь иногда приезжать... Робинзон тоже не совсем один был. Потом он спас дикаря Пятницу и вдвоём с ним жил. Так что...
- Выходит, я буду у тебя дикарём, - нахмурившись, сказал я. - Ты, значит, герой... А я дикарь. Вот Кукурузо!
- Да Крузо, а не Кукурузо. Робинзон Крузо. Понятно?
- Это он был Крузо, а ты - Кукурузо. Как раз подходящее для тебя имя. Помнишь, как мы в кукурузе... - И я хихикнул.
3
Плавни - поросшие камышом и кустарником низкие берега и островки, затопляемые весной.