Страница 23 из 26
- Зачем? - лукаво взглянула она на меня. - На папиросы?
- Да какие там папиросы! Очень нужно... Я на рыбалку на ночь еду. Крючков купить, а то сельмаг закроется. Чес-слово отдам. Одолжи.
- Только у меня девяти нету, у меня целых пятьдесят. Монеткой. Мать на книжку дала. Хорошая книжка продаётся: "Путешествие на "Кон-Тики". Про то, как на плоту океан переплывали...
- Я сдачу принесу. Я быстро.
- Подожди, я вынесу.
Короче говоря, скрипачей я купил, Гребенючке сдачу отнёс, а когда мать пришла, и долг вернул. Всё вышло хорошо. Даже не пришлось долго просить у матери девять копеек. Сразу дала. И на ночь отпустила. Вот что значит быть хорошим и выполнять всё, что тебе наказывает мать! Ещё и харчей напаковала полную торбу - будто я на месяц путешествовать еду.
И когда зашло солнце, я отправился в плавни. По дороге в сенях захватил ещё длинную толстую верёвку, которой мать когда-то телёнка привязывала. "Кто его знает, может, придётся связывать..." - подумал я, ощущая при этом неприятный холодок в животе.
ГЛАВА XIV. "РУКИ ВВЕРХ!".
Кукурузо с удочкой в руках торчал по пояс в воде у берега. Торчал, должно быть, давно, потому что уже посинел и лязгал зубами.
- Я думал, что ты вовсе не приедешь, - сердито пробормотал Кукурузо, но я видел, что он прячет радостную улыбку. Видимо, он и вправду боялся, что я не приеду.
Кукурузо вышел из воды и стал приседать и в обнимку хлопать себя руками по спине, как извозчик на морозе, - согревался. Потом спросил:
- Ну как там?.. Что нового?.. Как мой дед? Ещё в милицию не заявил?
- Да что ты! Сидит себе спокойненько и косу точит. Про тебя и не думает.
Кукурузо нахмурился, и я понял, что ему неприятно это слышать. Ему, наверное, казалось, что он уже давно-давно на этом острове, а, оказывается, никто даже не заметил его отсутствия.
- Ну и правильно. Хорошо. Скоро вообще все забудут, что был такой я... И всё будет в порядке, - бодро говорил он, но в голосе слышалась грусть и тоска. Кому же хочется, чтоб его все забыли!
Я вынул из кармана кулёк со скрипачами и протянул ему.
- О, привёз! Вот спасибо! Ох, я соскучился! - И он тут же со скрипом впился зубами в пряник.
- Ну, а ты что же делал? Вчера и сегодня весь день? - спросил я.
- Да что - рыбу удил и просто так...
- Ну, а дневник свой ты хоть пишешь?
- Не-а, не пишу, - легкомысленно произнёс он, грызя скрипач. - Бросил. Это же всё равно что уроки готовить. Для того, что ли, я на необитаемый остров уплыл.
Я ничего не ответил: я ведь знал, что там, в дневнике.
- Слушай, давай в цурки-палки сыграем. Я так давно не играл! - предложил вдруг Кукурузо.
- А что - можно, - согласился я.
И старые селезни-крыжаки, и пучеглазые жабы, и шустрые камышовки, и другие обитатели плавней впервые, наверное, в своей жизни услышали отчаянное и протяжное:
- Цурки-палки-накувалки накую-у-у-у...
Дотемна играли мы с Кукурузо. Перестали только тогда, когда уже не только цурки, но и палки не стало видно.
Ещё во время игры чем больше темнело, тем сильнее беспокойство охватывало меня. Я, конечно, старался не показывать этого Кукурузо, но с каждой минутой что-то всё противнее щемило у меня внутри. А когда совсем стемнело, я уже был, что называется, готов: едва сдерживался, чтоб не стучать зубами...
- Ну, теперь тихо, теперь - ни звука. Скоро он приедет, поставит сети, и тогда... - прошептал Кукурузо. Именно это "тогда" больше всего меня и страшило...
Ночь, как назло, опять была облачная, беззвёздная.
- Значит, план такой, - шептал Кукурузо. - Задерживаем с лодки. Я сижу на корме с ружьём, ты на носу с фонариком. Я говорю: "Р-руки вверх!" - ты в это время светишь фонариком и кричишь: "Товарищ Валигура, заходите справа, Николай Павлович, заходите слева". Чтоб он думал, что нас много. Так даже настоящие пограничники делают, когда задерживают шпиона...
- А... а что мы потом будем делать, когда задержим его? - спросил я.
- Как - что?.. Передадим в милицию. Товарищу Валигуре передадим.
- Так, значит, ты свой остров бросишь и не будешь больше Робинзоном? Рассекретится же всё...
Ох и зачем я это сказал!
- Нет, ни в коем случае! - категорически прошептал Кукурузо. - Я останусь на острове. А ты повезёшь его в милицию.
Мне стало совсем плохо.
- Да что... да как... да ну... - залепетал я.
- Подумаешь! Отведёшь к милиционеру товарищу Валигуре, и всё.
- Да Валигура же ещё спать будет, - чуть не заплакал я. - Что же я с этим бандюгой сам ночью буду делать? Он же меня задушит.
- Не бойся. Я дам тебе ружьё. Потом привезёшь.
- Н-не надо! Н-не давай! - теперь уже категорически прошептал я. - Я б-боюсь. Я ружья боюсь ещё больше, чем Кныша. Стрельну нечаянно, убью его, и меня расстреляют...
Я уже окончательно понял, что у Кукурузо никакого плана не было. Он всё продумал только до того момента, когда скажет: "Руки вверх!" - и Кныш встанет, шатаясь, в лодке с поднятыми руками. А дальше, выходит, всё должен делать я. Дудки!
- Не! Так не будет! Я сам Кныша не повезу, как хочешь...
- Да ладно уж! Чего слюни распустил! До села вдвоём довезём, а потом я вернусь. Не знал я, что ты такой трус!
Мне стало стыдно. Кукурузо был намного храбрее меня. Ишь как уверенно держится! Я решил взять себя в руки.
Несколько минут мы молчали. И вдруг услыхали тихий шелест. Потом - плюх!.. А затем - ляп-ляп-ляп!.. Мы замерли. Сомнений не оставалось - Кныш забрасывал сети.
Мы напряжённо ждали. Наконец воцарилась абсолютная тишина. Кныш уехал. Мы подождали ещё немного. Тишина. Ни звука. Кныша нет.
- Ну, теперь на лодку и в засаду, - шепнул Кукурузо. Он зарядил ружьё, дал мне фонарик, мы сели в лодку и тихо поплыли под берегом.
- О! Есть! - шепнул я. Я сидел на носу и первый увидел поплавки рыбачьей сети, которые белели на воде.
Мы загнали лодку в камыши как раз против поплавков. Замаскировались. Теперь нам осталось одно - ждать, долго ждать, может быть, даже всю ночь, до самого рассвета, пока не приедет Кныш выбирать рыбу.
- Спать нельзя. Ни минуты. А то начнём клевать носом, разморит - будем как мокрые курицы, и ничего не выйдет, - сказал Кукурузо.
- Ты прав, - вздохнул я. И мне тут же захотелось спать. Я широко раскрыл глаза, всматриваясь в темноту, в которой еле-еле можно было различить на фоне неба очертания камышей, но глаза сами собой слипались, и приходилось время от времени окунать руку в воду и протирать их.
Наверное, нет ничего труднее, чем не спать, когда хочется спать. И, наверное, нет более длинных минут, чем те томительные минуты полусонного ожидания в темноте...
- Не спи, потому что прозеваем, - шипит с кормы невидимый Кукурузо.
Если бы он знал, как мне хочется именно прозевать! Да разве с ним прозеваешь, с таким упрямым! Неужели он в самом деле не боится?
Фантазия рисует мне страшные картины: Кныш, хищно оскалившись, бьёт меня веслом по голове, я падаю с лодки, глотаю воду, задыхаюсь, водоросли опутывают меня и... Мне даже вправду становится тяжело дышать. И зачем мы влезли в это дело! Действительно, кто знает, что может быть! А что, если случится то, о чём я только что думал... Это ещё хорошо, если найдут наши тела. Тогда будут торжественные похороны, с музыкой, с речами и выступлениями. Хоронить будет вся школа, всё село. И все будут плакать. И Гребенючка, размазывая по щекам слезы, будет говорить: "А я же видела его накануне. Он был такой хороший, такой вежливый - помогал мне вытаскивать ведро из колодца. И Ганей называл. Я ещё ему девять копеек одалживала. Знала бы - и пятьдесят отдала ему насовсем. Какой был хлопец!"
Мне становится так жалко себя, так жалко, и я сам кажусь себе таким несчастным, что начинает щемить в горле.
Но Кукурузо ничего этого не понимает. Он опять шипит с кормы: