Страница 4 из 62
— А вы сами какие выбрали? — сочла нужным уточнить вторая профессиональная поэтесса.
— Эти же… — не шибко уверенно ответила девушка.
— У вас хороший вкус, — сдержанно похвалила ее председатель.
Я задумалась. Фраза была такая… лишней скромностью поэтесса явно не страдала.
Девица кивнула и торопливо отлистнула половину объемистой рукописи. Я подивилась такой продуктивности ее таланта — страниц в рукописи было никак не меньше двадцати — и, предварительно отодвинувшись от витрины, приготовилась слушать.
В этот момент дверь тихонечко заскрипела. Я посмотрела туда; на пороге стояла женщина, зашедшая в комнату секунду назад. По виду она была стопроцентной эльфийкой: зеленоглазая, остроухая, с блестящими каштановыми волосами, собранными в тугую косу. На гостье был серый дорожный плащ, скрепленный изумрудной фибулой, а потрепанные сапоги явно служили хозяйке не первый год. Это были очень хорошие сапоги: несмотря на явную интенсивность эксплуатации, они все равно не собирались разваливаться на части.
В чем, в чем, а в дорожных сапогах я знала толк.
Я не совсем поняла, что она здесь вообще делает. Быть чьей-нибудь родственницей эльфийка не могла по чисто техническим причинам: среди начинающих поэтов не имелось ни одного эльфа. Известно, что дар к стихотворчеству встречается одинаково редко среди всех рас, зато талант к таковому определенно предпочитает эльфов. Конечно, хорошие человеческие поэты ни в чем не отставали от хороших поэтов эльфийских, но хороших человеческих поэтов еще следовало найти, а эльфы обычно очень остры на язык. Именно поэтому в отборочный тур их не допустили. Эльфы, как мне поведала Полин, начинались только со второго тура.
Хотя, с другой стороны, разве в смешанном человеко-эльфийском браке не мог родиться человек? Зря я так, может, в самом деле чья-нибудь родственница…
Она огляделась, выбирая себе место. Везде было занято, только на заднем ряду, где вместо стульев стояли длинные пуфы, оставалось много свободных мест. Я пододвинулась, освобождая половину пуфика; эльфийка села рядом, благодарно мне кивнув. На колени она положила странной формы кожаный футляр.
Девица между тем начала читать.
…К концу второго стихотворения я стала сомневаться — а точно ли то, что она читает, называется поэзией. Похоже, что я понимала под ней нечто другое, нежели все остальные, ибо они-то слушали адептку довольно внимательно, не иначе как вникая в каждую строчку. Я тоже попыталась было вникнуть — ну не отставать же от коллектива! — но для этого мне, видно, просто недостало мозгов. Испытываемые девицей эмоции совершенно меня не трогали; про рифмы она явно слышала в первый раз, а ритм, худо-бедно удерживаемый в первом стихотворении, во втором окончательно исчез. Нет, Ларисса-Чайка мне нравилась определенно гораздо больше.
Дальше было хуже. Я совершенно не могла отличить одного автора от другого: все они были абсолютно одинаковые, точно отлитые из одной формы. Проза, стихи; стихи, проза, — видно, авторы руководствовались принципом: «Что не проза, то стихи». И в самом деле, чего добру пропадать, раз уж написалось. Обратно ведь не запихнешь… Родной город, несчастная любовь, терзания юности. Правда, иногда попадались более чем запоминающиеся перлы. Допустим, имелось стихотворение, главными героями которого были Он, определяемый двумя словами — «парень» и «ты» — и Она (соответственно «девушка» и «я»). Кто-то кого-то бросил (я не совсем поняла, кто именно и кого). Она в растрепанных чувствах уезжает в почтовой карете, но в последний момент в эту карету вскакивает Он — почему-то одетый «в черный фрак». Видение в лице этакого лубочного лыкоморского парня, в зеленых шароварах, лаптях, обутых поверх портянок, и, в завершение картины, в черном фраке потрясло меня до глубин неискушенной души.
Эльфийка, сидевшая рядом со мной, тихо всхлипывала, уткнувшись в кружевной платочек. То ли она так трепетно отнеслась к издевательству над словесностью, то ли пыталась замаскировать рвущийся наружу смех, — по крайней мере, доносившиеся из платочка звуки больше походили на безудержное хихиканье.
Еще бы. Рифмы вроде «слезы — грезы», «розы — морозы» и «кровь — любовь» оказались далеко не худшим вариантом. Встречались идеи и покруче. После молодого человека, смело зарифмовавшего «могу» и «должен», я не удивлялась уже ничему.
— Читайте выразительнее, — то и дело требовала председательствующая поэтесса, хотя, по мне, основная проблема здесь была все-таки не в этом. — Читайте громче! Что же вы так не любите свои стихи?
— Лю-у-убим… — робко соглашались юные дарования, комкая в лапках пергаментные листки.
«Любовь, конечно, зла — полюбишь и такой вот стих», — философски подумала я после очередного обмена репликами. Мысль мне понравилась, ее хотелось высказать общественности. Можно даже не слишком широкой — просто, будучи по натуре очень деятельным существом, я начинала опасаться, что помру со скуки еще до выступления Полин.
Обращаться к юным пиитам я как-то не рискнула. «Побьют», — настырно зудел в голове печальный опыт детства. Критику, знаете ли, никто не любит… но высказаться хотелось, и потому я, ни к кому в отдельности не обращаясь, пробормотала в окружающее пространство:
— Ну я-то вообще думала, что здесь не конкурс чтецов. Здесь вроде как конкурс этих… как их там… а, писцов! Или это теперь одно и то же?
Эльфийка посмотрела на меня с некоторым интересом. Подумав, она продемонстрировала мне большой палец.
Была какая-то дева, читавшая отрывок из своего рассказа. Речь в нем шла от первого лица; главный герой мучился тяжелой депрессией (так, наверное, предполагала оная дева). Но лично мне, как существу циничному и злому, описанные симптомы больше напомнили тяжелое похмелье: герой мучается тошнотой и головной болью, не рискует телепортировать до музея и половину рассказа ищет, чего бы такого выпить. Про закусь речи там не шло.
Вместо выпивки герою попалась девица. Девица герою понравилась: еще бы, имя у нее так и наталкивало на соответствующие ассоциации. Звали девицу Изабелла — в точности как марку известного эльфийского вина.
Следующим этапом была адептка нашей же Академии Магических Искусств. По-моему, алхимичка, курса так со второго. В рассказе ее речь шла от лица кошки; кошка эта путешествовала по улицам и заглядывала во все попадавшиеся по дороге окна. Одно из двух: или кошка была родственницей Фенрира Волка и не уступала ему в размерах, или она сумела отрастить крылья, потому что за все время моего проживания в столице я не видела здесь не единой избы, древней до такой степени, чтобы по самые окна врасти в землю. Картины, наблюдаемые кошкой, поддавались кратенькому анализу; так, в одном из домов наблюдательное животное увидело грубо сколоченный стол, уставленный бутылками и тарелками с остатками еды, а рядом приметило кровать, где под одним одеялом спали две личности разного пола. «Счастливые», — прокомментировала эту картину кошка. Не иначе как сама она страдала хронической бессонницей или — тоже вариант! — похмельем.
Эльфийка всхлипнула особенно звучно. Я тихо хихикала в ладонь, прикрываясь ею за неимением платка.
Далее зверь, помимо летучести обладавший еще и прыгучестью, постучался в окно к своему хорошему знакомому-эльфу. Эльф в тот момент тоже лежал на кровати, но партнера у него, увы, не имелось. Как подобает одинокому высококультурному существу, Перворожденный читал книжку, и его длинные волосы, что мгновенно отметила зоркая кошка, ложились на страницы, мешая чтению.
— Может ли летучая кошка съесть летучую мышку? — шепотом процитировала эльфийка. Замечание было весьма своевременное: ее длинноволосый соотечественник как раз услышал кошкин призыв и открыл форточку, впуская животную внутрь.
Рассказ близился к концу, эльф наконец заснул в обнимку с книгой, «и светлые волосы его в беспорядке разметались по подушке». Боги, что ж ее так на шевелюре заклинило? Может, ей братья аунд Лиррен нравятся? А что, тоже эльфы и тоже блондины… да и прическа похожая…