Страница 33 из 36
- Конечно... Накидали тут каких-то арбузных корок... И канатоходец поскользнется...
Режиссер хмурится и молчит. Главных героев фильма режиссеры не ругают. Режиссеры ругают только статистов.
Жандарм вылезает из воды, грозит кулаком Артему, но уже не усмехается и не подмаргивает. Идет за тонваген переодеваться.
И вот снова:
- Внимание!.. Начинаем... Мотор! Щелк! - "шлагбаум".
- "Артем"... Двести девяносто седьмой... Дубль третий... ...Бац! Шлеп! Бултых!
- Ура! Га-га-га! Го-го-го! - как скаженные, по-настоящему радуемся мы, радуемся не столько "по роли", сколько потому, что наконец-то нас снимают.
Видим, режиссер улыбается, кивает нам, довольный. Ну, все!
- Стоп! - кричит вдруг оператор. - Не годится! Ветка закрывает девочку...
Вот еще!.. Мы враждебно смотрим на Вальку, как будто она виновата, что ее закрывает какая-то ветка.
- Срубить ветку!.. Немедленно. Что за свинство! Не могут подготовить съемку! Срываете мне работу! Черт те что делается на этой студии! - кричит режиссер неизвестно на кого.
Мы сидим, гордо поглядывая вокруг. Мы не виноваты. Мы хорошо сыграли. Режиссер нам кивал и улыбался. И правда свинство, что этот дубль испорчен. Выходит, даром мы радовались.
Жандарм вылезает из воды, ни на кого кулаком не грозится, но про себя что-то бормочет - видно, ругается... Что ж, мы его понимаем. Падать в воду не легче, чем радоваться.
- Внимание!.. Начали... Мотор!..
"Шлагбаум".
Щелк!
- "Артем"... Двести девяносто седьмой... Дубль четвертый...
Бац! Шлеп! Бултых!
- Га-га-га! Урра! Го-го-го!.. И-и-и!..
- Стоп! Еще раз! Жандарм недостаточно выразительный. Будешь тут выразительным - четвертый раз в воду шлепаться!..
- Внимание!.. Начали... Мотор!..
"Шлагбаум".
Щелк!
- "Артем"... Двести девяносто седьмой... Дубль пятый... Бац! Шлеп! Бултых!
- Стоп!
У жандарма отклеился один ус... А что же вы хотите! Таких испытаний настоящие усы не выдержат, не то что приклеенные.
Идет за тонваген мокрый жандарм. Выходит из-за тонвагена сухой жандарм.
- Внимание!.. Начали... Мотор!..
"Шлагбаум".
Щелк!
- "Артем"... Двести девяносто седьмой... Дубль шестой... Бац! Шлеп! Бултых!
- Га-га!.. Го-го! Ох-ох-о!.. Хи-хи!.. - стараемся мы.
- Стоп! Молодцы! Наконец-то. Кажется, теперь все! Порядок! - довольно говорит режиссер. (Мы расплываемся в радостной улыбке.) И вдруг он застывает, вытаращив глаза: - Что это?! На руке?!
Я не понимаю, что это ко мне относится, и какое-то время еще радостно улыбаюсь. Будка толкает меня в бок. Я смотрю на свою руку и все понимаю...
- Ча-сы... - бормочу я.
- Что-о?! Убийца! Где ты видел, чтоб дети бедняков до революции носили часы! Ну! Зарубил мне все дубли. Ну! - каким-то плаксивым голосом кричал режиссер, потом поднес к губам рупор и уже обычным своим голосом закричал:
- Все остаются на местах! Пересъемка! Пересъемка! - А потом плаксиво мне:
- Снимай немедленно часы и отдай на берег! Немедленно!
У меня сразу онемело внутри, я опустил голову и сказал:
- Не отдам!
- А?! Что?! - не поверил своим ушам режиссер.
- Не отдам... Это не мои часы... Они уже раз пропадали. А я их сегодня хозяину отдать должен.
- Так что же, ты мне всю съемку испортить хочешь?!
- Если так, я лучше сниматься не буду. Я на берег пойду.
Мокрый жандарм, что стоял по пояс в воде недалеко от нас и слышал весь разговор, сказал:
- Ну давай уж мне эти несчастные часы...
- Ого... Какие быстрые! - говорю я и прячу руку с часами за спину, как будто жандарм хочет их силой отнять.
- Не доверяешь? - усмехается жандарм.
Я молчу.
И вдруг жандарм тихо так, тихо говорит:
- А я тебе на пляже доверил... Не побоялся... Будто меня палкой по спине трахнули - рванулся я и рот разинул.
- Что-о?
- Не узнаешь? - улыбается жандарм.
Я вглядываюсь, вглядываюсь, вглядываюсь... Нет, не может быть. Не похож ведь совсем. Обернулся я к Яве - он только плечами пожимает; тоже не узнает.
Смотрит жандарм вокруг, кого-то глазами разыскивая, остановился взглядом на Людмиле Васильевне в белом халате, кулаком ей погрозил - его излюбленный жест - и крикнул:
- У-у... Размалевала меня так, что хлопцы собственных часов возвратить не хотят.
Вижу - все кругом смеются: и Людмила Васильевна, и режиссер, и оператор, и все-все, кто на озере. И Валька, вижу, смеется, и Будка, и Ява уже рот растягивает. Значит, это он!.. Он, наш незнакомец из тринадцатой квартиры!
Ну, я и сам начал улыбаться, а потом и говорю:
- А почему же вы такой... Сказали: "царь, царь..." - а на самом деле обыкновенный жандарм. А мы, дураки, по всему Киеву царя искали.
Еще пуще засмеялись все.
- Все правильно, - сказал жандарм-незнакомец. - Что касается царя - никакой с вашей стороны ошибки нет. Царя я таки играю. В этом же самом фильме. И царя, и жандарма - две роли. Это вот Евгений Михайлович так задумал. А вообще извините, дорогие, что я вам столько хлопот задал своими часами. Поверьте, совсем не хотел... Очень я тогда спешил... На репетицию. Мне Максим Валерьянович рассказал про ваши переживания... Что же вы не догадались зайти в милицию пляжа? Я же туда специально забежал - предупредил и адрес свой оставил...
- Ну хватит, хватит... - улыбаясь, перебил его режиссер. - Потом побеседуете. У вас то хорошо кончилось, а вот у меня... Бегите переодевайтесь. Пересъемка! И все из-за ваших часов.
- Боюсь, что ничего с переодеванием не выйдет, - вздохнув, сказал царь-жандарм. - Это был последний сухой мундир. - И он двумя пальцами взял себя за край галифе, с которых стекала вода.
- Как?! Клава! (Клава! Где сухие мундиры для жандармов? Чтоб сейчас же мне были сухие мундиры! Жду! Немедленно! Вы срываете мне съемку!
- Евгений Михайлович! В костюмерной было шесть мундиров. Все шесть подмочены - Клава засмеялась. - Больше взять негде. Нужно ждать, пока высохнут.
- Что ждать? Что ждать? Солнце не будет ждать. Солнце вон уже садится! - кричал режиссер, хотя солнце еще и не думало садиться.
- Евгений Михайлович, - спокойно сказал оператор, - я думаю, переснимать нет необходимости... Я уверен, что часов в кадре не было. Я бы их заметил... Вот проявим пленку, и вы убедитесь...
- А если были?
- Тогда переснимем. Оператору все-таки посчастливилось уговорить режиссера, и тот объявил перерыв на обед
- После перерыва снимаем эпизод "Встреча Артема с Марией".
- Вы, друзья, не убегайте, - сказал нам царь-жандарм. - Я сейчас переоденусь и выйду. Я сегодня больше не снимаюсь. Марию играю не я... Так что не убегайте... Сегодняшний день нам нужно отметить. Максим Валерьянович, вы подождите меня у проходной. Хорошо?
Максим Валерьянович, который уже давно, с третьего дубля, сидел на стуле около тонвагена, закивал, улыбаясь.
Мы пошли переодеваться. А потом подошел ассистент, тот самый, который приезжал за нами, и вручил нам всем по три рубля. Оказывается, артистам, которые принимают участие в съемке, платят в день по трешке. Вот это здорово! Мало того, что ты в кино снимаешься, славу добываешь, тебе еще и платят за это!
Прощаясь с нами, Евгений Михайлович сказал:
- Спасибо вам, дорогие друзья! За помощь. Молодцы! Создали очень убедительные образы революционно настроенных детей бедняков периода 1905 года. Если придется переснимать, мы вас вызовем. До свидания!
И он каждому из нас пожал руку. Эти рукопожатия плюс трешки произвели на нас очень хорошее впечатление. Настроение у нас было блестящее. По-моему, с такого настроения начинается счастье.
У памятника Пушкину Олег Иванович - так звали нашего незнакомца из тринадцатой квартиры - взял такси, и мы поехали. Поехали туда, куда не только "до шестнадцати не...". а, наверное, и "до восемнадцати не..." - мы поехали в ресторан. В тот самый, что стоит на горе над Крещатиком, в наивысшей, как говорят, точке Киева, в ресторан "Москва". И через все шестнадцать этажей поднялись скоростным лифтом на самую крышу.