Русалка в старинном пруду

Элли Блейк

РУСАЛКА В СТАРИННОМ ПРУДУ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Хадсон Беннингтон Третий остановился напротив входа в старинный особняк «Клодель», не сводя с него пристального взгляда.

Плющ, увивавший искусную кладку фасада, оживлял унылое строение. Мраморные ступени, истертые временем, с прожилками и мелкими расщелинами по-прежнему выглядели монументально. Окна были грязными, на стеклах отчетливо видны следы былых ураганов и ливней.

Несмотря на унылый внешний вид особняка, Хадсон Беннингтон Третий ясно помнил былые счастливые деньки особняка «Клодель». Каждое лето беззаботного детства Хадсон навещал здесь свою тетушку, в то время как его родители отправлялись на археологические раскопки.

Он помнил себя растянувшимся во дворике на ухоженном газоне, когда утреннее солнце только начинало припекать. Тетя Фэй, восседая в своем любимом плетеном кресле, читала ему «Хроники Нарнии» Клайва Стэйплза Льюиса. И живое детское воображение без труда уносило Хадсона в неведомые края, где он становился то фавном, то бесстрашным львом, и жизнь его наполнялась невероятными приключениями.

Хадсон тяжело вздохнул. В детстве все казалось возможным, но прожитые годы изрядно охладили юношеский пыл. Однако никакие разочарования не омрачали его красочных воспоминаний, связанных с восхитительным садом тетушки. За садом ухаживало сразу несколько садовников, и он в любое время года выглядел по-королевски. Настоящее украшение особняка.

Хадсону незачем было ступать на усыпанные гравием дорожки, чтобы увидеть бархатный газон, белоснежные садовые скульптуры, зеленые галереи, площадку для крикета, кажущийся хаос кустарников, который переставал казаться таковым, если смотреть на него из окон особняка.

И розы…

Всюду заросли роз. От невысоких кустиков, сплошь усыпанных бутонами, до непроходимых зарослей с огромными дурманящими гроздьями соцветий. Розы были всех возможных цветов и оттенков. Тетушкина страсть, тетушкина гордость, тетушкино спасение. Хадсон с улыбкой вспомнил, как часто ранил руки об острые шипы.

Только все это, увы, не более чем идеалистические воспоминания. Дом и сад давно пришли в запустение, и тетушка умерла бы еще раз, увидев, во что превратились ее владения.

Хадсон потянул носом воздух. Он был прохладен и наполнен ароматами растений. Слух улавливал отчетливое жужжание любителей сладкой пыльцы. Кроны деревьев умиротворяюще шелестели.

Сейчас Хадсон был фотографом «Вояжер Интерпрайзис». Он мастерски умел подмечать эффектные панорамы и завораживающие виды. У него также был большой опыт работы в качестве оператора документальных фильмов. Он запечатлел на пленке множество уголков земли — облагороженных рукой человека и нетронутых, прекрасных в своей девственной красоте. Он определенно имел наметанный глаз. Каждый кадр, пойманный его видоискателем, навечно запечатлевался в его цепкой памяти.

Он бывал в непроходимых джунглях, где опасно появляться без огнестрельного оружия, и в королевских садах, предварительно освоив правила придворного этикета. Он остро переживал нещадное истребление лесов — особенно тех, где ему довелось побывать. И никогда не отказывался от командировок в живописные предместья, где ему представлялась возможность поснимать спокойную красоту ухоженных особняков. Хадсон был фанатиком своего дела.

Молодой мужчина откашлялся и проделал оставшиеся шаги к крыльцу особняка «Клодель». Его изрядно удивило собственное волнение. Когда это он стал относиться к усадьбе тетушки Фэй как к святыне, а не родному дому? С легкой улыбкой он вдруг вспомнил сумасбродного ирландского волкодава леди Фэй, который, рассекая воздух, носился по саду, пугая заглядывавших в особняк гостей.

Так и не войдя в дом, Хадсон решил сначала обойти его. Солнце ударило ему в глаза, и мужчина загородился от слепящих лучей, приставив ладонь ко лбу. Помочи рюкзака сильно давили на плечи, и он решил снять его.

Да, конечно. Как он мог забыть? Старый пруд в обрамлении разросшегося кустарника. Хадсон печально улыбнулся — он-то привык считать, что ничто не ускользает от его внимания. А ведь он не один час провел за бестолковым бросанием плоских камушков вдоль водной глади. Он и теперь, невзирая на зрелые годы, с удовольствием проделал бы то же самое.

Он помнил пруд кристально чистым, ведь тот был не только полигоном для метательных упражнений, но и маленьким океаном для исследовательских погружений юного океанолога. А также простором для экспедиций начинающего морского разбойника или заплывов подающего надежды молодого спортсмена. Этот пруд был отдельным миром, хранившим от чужого ока свои тайны, которые поддавались только жадному до открытий юному Хадсону Беннингтону Третьему.

Когда он рос, то был полон амбициозных надежд и планов. Повзрослев же, с легкой грустью осознал, что приключения — это та же работа, порой довольно изнурительная. И потому еще сильнее удивлялся тому постоянству, с которым его родители предпочитали оставлять сына на попечение тетушке Фэй, а сами устремлялись в дикие места, из которых возвращались обветренными, покусанными, а то и серьезно переболевшими, но бесконечно счастливыми. Поездив по миру, Хадсон так и не смог найти объяснение такой странной тяги родителей к приключениям.

Однако исследовательский пыл долго не ослабевал и в нем самом. Свою двадцать первую годовщину Хадсон Беннингтон Третий встретил в Боснии, привлеченный запахом пороха и свистом снарядов. Двадцать шестой день рожденья застал его в беспамятстве в лагере высоко в горах Каракорума, после чего он очнулся в лондонской больнице, где провел два месяца, ослабевший настолько, что с трудом мог попросить медсестру принести воды.

Хадсон встал у самой кромки соснового бора, который с трех сторон окружал особняк «Клодель». В воздухе отчетливо чувствовался запах смолы и хвои.

Освободившись от рюкзака, Хадсон размял поясницу, ноги, плечи, руки, кисти, как тяжеловес перед выходом на ринг, и инстинктивно потянулся к профессиональной фотокамере, которую неизменно носил с собой. С фотоаппаратом за долгие годы у него сложились удивительно трепетные отношения.

— Даже если память меня и подводит, время сделало свою работу. Усадьбу не узнать, — сказал Хадсон самому себе перед тем, как снять крышку с массивного объектива.

Однако этого так и не произошло. Уже несколько дней Хадсон замечал за собой странное безразличие. Увидев приглянувшееся ему явление в окошке видоискателя, он словно перегорал, не ощущая больше непреодолимого желания запечатлеть этот миг на пленку.

Хадсон по-хозяйски огляделся, прошел через кустарник к пруду и застыл. Бог ты мой! Не каждый день ему приходилось видеть русалку, беззаботно плещущуюся в наполовину заросшем пруду. А именно такое зрелище предстало его взору.

Хадсон даже дыхание затаил. Происходящее захватило его целиком, поскольку русалка, явно не ощущая его пристального взгляда, продолжала невозмутимо скользить по темной водной глади. Ее распущенные мокрые пряди были красивого темно-орехового цвета, а сухой пробор отливал на солнце янтарно-коньячными оттенками.

Женщина грациозно плыла к противоположному от Хадсона берегу, ее гибкие руки неспешно поднимались из воды и вновь в нее погружались.

Хадсону стало не по себе от мысли, что он подглядывает за раздетой женщиной. Но тем не менее он не мог двинуться с места. Словно завороженный, он ждал, как будут развиваться события дальше. Ибо незнакомка, почти достигшая противоположного берега, вот-вот должна была либо ступить на сушу, либо повернуть в обратном направлении.

Он замер в ожидании. В любом случае, думал Хадсон, в его возрасте, при его жизненном опыте и искушенности, его ничто не в состоянии смутить. Да и отказать себе в удовольствии понаблюдать за красивой женщиной он не мог. Ведь подобный шанс выпадает нечасто. А обыденная жизнь так скучна.

Из воды показались гладкие плечи бледнокожей нимфы, густые волосы облепили гибкую спину и точеную талию, затем над водной гладью появились округлые бедра. Незнакомка ступила на берег, и взору Хадсона предстали умопомрачительно длинные ноги.