Мертвый шар

Характеристика произвела впечатление. Нил Нилыч осведомился с почтением:

– Наверное, уже титулярный, не меньше?

– Нет, пока еще коллежский секретарь.

– Сколько же ему?

– Двадцать три года.

– Не слишком ли молод? – проскользнуло сомнение в талантах юнца.

«В самом соку!» – уже хотел выпалить полковник, но вовремя спохватился. Все-таки чиновник полиции, а не спелая ягода.

– Совсем недавно ему удалось распутать сложнейшее дело. Можно сказать, вывел на чистую воду опасного убийцу, а другого помог задержать по горячим следам. Прямо-таки дуплетом.

– Ишь ты, шустрый. Значит, не скиксует.

– Не то слово. Такой клапштос заложит – только подивитесь. Если, конечно, есть какого шара играть.

Поклонники русской пирамиды отлично поняли друг друга. Но Нил Нилыч все же поинтересовался: неужели у юноши нет слабости или какого-нибудь завалящего недостатка? Оскар Игнатьевич собрался было посплетничать, но вовремя сдержался: посетитель мог неправильно понять. Или, вернее, принять на свой счет.

Дело в том, что единственным недостатком юноши, по мнению начальства, был его семейный статус. Точнее – полное отсутствие такового. К своим зрелым годам энергичный чиновник полиции был еще преступно не женат. И это возбуждало смутную тревогу. В самом деле: как можно доверить охрану самого дорогого, что есть у каждого чиновника, – власти – тому, кто никогда не управлял своей женой? Достаточно ли крепка рука его, если никогда не знала вожжей, которыми управляется, во всяком случае в теории, любезная супруга? Можно ли доверить ему российскую государственность, если ни одна женщина не доверила руководить ею? Не имея других, более важных вопросов, начальство скрытно и пристально следило за семейной коллизией чиновника, но терпение могло закончиться. А вместе с ним и карьера удальца. Но все это касалось исключительно отношений между начальством и чиновником. И никого больше.

Нил Нилыч же был совершенно удовлетворен. Пока Вендорф набрасывал на фирменном бланке рекомендательное письмецо, гость развлекал его подробностями недавно сыгранной партии, в которой обыграл заезжего зазнайку на червонец. А получив конверт, сообщил, что для такого замечательного друга готов на любую услугу.

– Значит, я могу надеяться? – скромно потупившись, спросил Оскар Игнатьевич.

– Не просто надеяться, теперь я ваш должник! Все, что угодно!

– В ближайшее воскресенье удобно?

– Да хоть завтра! Надеюсь, больше суток вашему герою не потребуется, чтобы раскрыть тайну.

Полковник искренне на это надеялся. И добавил:

– Не мазу ведь жалко, тут дело принципа. И уж, кажется, метко кладу, а он, подлец, летит куда захочет.

Кто бы мог подумать, что грозный полицеймейстер и вообще четвертинка полицейской власти столицы мечтал не о чинах и наградах, а о самом желанном, после варенья, невинном счастье: обучиться хитрому рокамболю, которым Нил Нилыч одержал не одну победу в пирамиде. Чтоб шара класть в лузу так… Ну, в общем, что тут поделать: наши слабости – вторая натура.

3

Садовой улице по чести следовало зваться Рыночной: садов на ней раз и обчелся, а торжищ целых пять. Потому аромат кипящего варенья овевал ее из конца в конец. Особо густой дух скопился как раз посредине, в промежутке между Сенным рынком и Никольским, что ничуть не мешало обывателям наслаждаться занятной картиной, одной из тех, что украшает неметеные тротуары и облезлые стены.

Напротив подъезда доходного дома стояла пролетка, на козлах которой восседал излишне смуглый извозчик, украшенный не суконным цилиндром с пряжкой, а восточным тюрбаном, замызганным до степени удивления. Рядом с пролеткой восстоял господин среднего роста, в одной руке которого имелась вязанка толстых книг, стянутых сырой бечевкой, а в другой болтался потертый саквояж. Господин был несколько молод, прямо скажем, юн, слегка тучноват, но в самую меру, на крепкой шее сидела довольно крупная голова, подстриженная аккуратно, но коротковато, что позволяла заметить лихо сдвинутая на затылок шляпа. Одет по-летнему просто и неброско, так что трудно заметить что-то выдающееся в костюме. Выдающееся было в другом. Начать с того, что лицо украшала парочка черных, как крыло коршуна, усов, да таких пушистых и густых, что укрощать их пришлось при помощи помадки, сворачивая концы в стрелки. Несмотря на титанические старания цирюльника, казалось, что в любую минуту усы эти готовы непослушно выпрыгнуть и распушиться во всю удаль.

Но самое большое впечатление производил взгляд молодого господина. Не то чтобы он был наглым или вызывающим, однако блестело в глубине зрачков нечто такое, что чуткого человека заставляло понять: перед ним не абы кто, а большая умница, обладающий недюжинной волей, хоть и скрытой за мешковатой внешностью. Такой взгляд, пожалуй, мог свернуть в бараний рог впечатлительную натуру, а уж женскую половину человечества приводил в трепет наверняка. Многие барышни, попав под этот взгляд, озадаченно спрашивали себя: что это было? Домогается он меня втайне или пронзительно видит самую душу мою? Демон или ангел в упитанном обличье? Если бы барышни знали ответ, то ни за что бы не стали заглядывать в эти зрачки, цвет которых и не описать. В конце концов, не женские глаза, чего там расписывать, и так ясно. А вот другой его орган описать стоит. Это был юноша со стальным сердцем. И никак иначе. Ну, вы понимаете: со стальным сердцем. Сердце, значит, у него было практически из стали, то есть не пробиваемое чувствами. Такое вот крепкое и выдержанное, что просто дальше некуда. Во всяком случае, он в это искренно верил.

Молодой господин явно испытывал силу своего взгляда на извозчике, при этом не забывая отчаянно ругаться. Дело шло о цене поездки. Пассажир с мелким багажом требовал отвезти до Царскосельского вокзала по тарифу, на что извозчик, печально ухмыляясь, отвечал:

– Э-э-э, барин кароши! Какой такой тарифа, что ти! Коня кармит нада? Нада. Детэй кармит нада? Нада. Да еще жена кармит нада, две штука. Тарифа их кармит будет, да? Давай рубь, паехали.

Как видно, извозчик недавно перебрался в столицу из восточных окраин империи, быть может, из Туркестана, и отчаянно пытался огрести деньгу. Но молодой господин был на этот счет другого мнения.

– Тариф для извозчиков утвержден градоначальством. Это закон. Так? – закричал он. – А закон надо исполнять, нравится вам это или нет.

– Э-э-э, барин, такой маладой, а такой жадни!.. Давай рубь, паехали, – канючил извозчик, пропустив мимо ушей неслыханно вежливое обращение на «вы».

– Я не жадный, но требую соблюдения закона! Тридцать копеек и ни копейкой больше.

Шарманка спора закрутилась по новой, что доставило истинное удовольствие прохожим и бездельничающим обывателям.

Пора уж приоткрыть завесу тайны над этим скандалом. Молодой господин не был скрягой, жмотом или скопидомом, а в обыденной жизни служил легкой добычей наглых приказчиков и домовладельца особенно. В практических вопросах домашнего хозяйства или закупки провизии был наивен на удивление. Откуда же взялось это яростное упорство базарного торгаша? Извозчику, что называется, повезло попасть под руку в самое неудачное время.

Со вчерашнего дня юный господин кипел возмущением. Все началось с пустяка. Заглянув на обед к матушке, обнаружил он, к крайнему удивлению, что его собираются женить. Да не просто женить, а на милой барышне с большим приданым и, конечно, из благополучной семьи. Матушка его, женщина добрая, но одержимая идеей видеть младшего сына под венцом, раз уж со старшим ничего не вышло, накинулась со всей материнской беспощадностью. Сыночку была представлена фотография невесты, девушки милой, но совершенно незнакомой и нелюбимой, после чего заявлено, что завтра они отправляются на смотрины, после которых он обязан официально просить руки и даже сердца своей избранницы.

Поначалу юноша был так занят окрошкой с пирожками, что слушал вполуха, а вернее, не слушал вовсе, принимая эту речь за очередное материнское наставление, которые научился блистательно не замечать. Но под конец окрошки вдруг осознал, что дело принимает неожиданно серьезный оборот. Его не просто хотят женить силком, но уже и силки расставили. Попытавшись образумить матушку, обнаружил он, что скован по рукам и ногам. Осталось подставить шею под ярмо. А вот этого в ближайшем обозримом будущем он делать как раз не собирался. Не так давно пришлось ему пережить болезненное крушение страстной любви. Внешне это никак на нем не отразилось, виски не поседели, он не начал заикаться, но душевные раны были свежи и кровоточили, так что при слове «женитьба» бросало его то в страх, то в трепет. Говорить с ним нынче о женитьбе было так же уместно, как беседовать с селедкой о рассоле. Но матушка, не зная удержу и пощады, требовала сыновней покорности вообще и немедленного брака в частности.