Песни Перна

Всю следующую неделю Менолли топила жир, не раз пожалев об отсутствии вместительного котелка. В кипящий жир она добавляла душистые травы, а потом разливала по глиняным горшкам. У мяса оказался заметный привкус рыбы — похоже, глупая птица обитала на побережье, а не в горах или на дальних равнинах. Зато остывший жир благоухал травами. Правда, Менолли подозревала, что файров не очень-то заботит, как они пахнут, — главное, чтобы шкурка перестала чесаться.

Они любили, когда Менолли смазывала их жиром, — укладывались на спинку, для устойчивости раскинув крылья, и обвивали хвостом ее руку, подставляя нежное брюшко. Пока она заботливо обрабатывала файра, он довольно гудел, когда же процедура был закончена, каждый малыш не забывал ласково потереться треугольной головкой о ее щеку, при этом в его сверкающих глазах вспыхивали радужные искры.

Постепенно девочка начала различать в каждом из девяти своих подопечных особые, присущие только ему одному черты. Маленькая королева полностью соответствовала своему рангу — во все вникала, всех подгоняла, словом, была такой же властной и требовательной, как морской правитель. К словам Менолли она прислушивалась. Как, впрочем, и к старшей королеве. Но остальных и в грош не ставила, от них же требовала полного подчинения. Непокорных ожидала суровая взбучка.

Еще в стае были два бронзовых, три коричневых, голубой и две зеленых. Менолли жалела голубого — остальные его сторонились, а иногда и тиранили. Двое зеленых то и дело что-то сварливо ему выговаривали. Она назвала его Дядюшка, а зеленых — Тетушка первая и Тетушка вторая; вторая была чуть поменьше первой. Один из бронзовых — тот, который посильнее, — предпочитал доставать из-под камней моллюсков, второй ловко нырял за морскими звездами. Они получили имена Крепыш и Нырок.

Коричневые были так похожи друг на друга, что долго оставались безымянными. В конце концов Менолли заметила, что самый крупный из этой тройки засыпает при первой же возможности, и назвала его Лентяй. Второй стал Кривлякой, поскольку во всем подражал остальным, а третий — Рыжиком: никаких особых качеств он так и не проявил.

Маленькая королева звалась Красоткой — так оно и было, к тому же она постоянно охорашивалась, и ее тонкая золотая шкурка требовала больше внимания. Она старательно чистила зубами коготки, слизывала с длинного хвоста невидимые пылинки, наводила блеск на шейный гребень, полируя его о песок и траву.

Сначала Менолли разговаривала с ящерицами, просто чтобы слышать звук собственного голоса. Но потом стала обращаться к ним потому, что они явно понимали ее слова. Да-да, все говорило о том, что слушают они вполне осмысленно: стоило девочке замолчать, как они начинали гудеть или курлыкать, как бы прося ее продолжать. А уж пение и игра на свирели приводили их просто в неописуемый восторг. Нельзя сказать, что они попадали точно в лад, но каждый раз, когда Менолли начинала играть, файры вторили ей тихим мурлыканьем.

Глава 8

Бронзовые крылья

Небеса закрыли.

Голубой, зеленый —

Бой ведут драконы.

Пламя изрыгают,

Нить дотла сжигают.

Дело всадника — летать,

В небе Нити побеждать.

Так случилось, что Алеми вместе с Эльгионом отправились на парусной лодке к Драконьим камням, чтобы поискать там неуловимых файров. А все дело в том, что спустя несколько дней после появления в холде Н'тона молодой моряк сломал ногу, — огромный вал швырнул его прямо на рубку судна. Они уже возвращались в гавань, но из-за высокого прилива поднялось неожиданное волнение. Янус принялся было ворчать: Алеми, такой опытный моряк, и так оплошал, но Мави успокоила его — зато появился удобный случай проверить, как проявит себя первый помощник Алеми в роли капитана, — ведь в Корабельной пещере как раз достраивают новый баркас.

Поначалу Алеми держался молодцом, но, провалявшись несколько дней в постели, приуныл. Мави так надоели его жалобы, что, как только опухоль спала, она вручила ему костыль, хотя и собиралась сделать это никак не раньше, чем через неделю, и заявила, что если сын еще и шею сломает, пусть пеняет только на себя.

Но Алеми был осмотрителен — по узким, темным закоулкам холда он пробирался медленно и осторожно, стараясь по возможности держаться более широких переходов и освещенных пространств. Передвигаться он кое-как мог, но занять себя юноше было нечем, особенно, когда флотилия уходила в море. Скоро его привлекли звуки музыки — детвора вместе с арфистом разучивала новую балладу. Завидев Алеми, Эльгион приветливо помахал ему рукой, приглашая войти. Если ребятишки и удивились, услышав присоединившийся к хору баритон, то вида не подали, только украдкой покосились на Алеми — слишком велико было их уважение к арфисту.

Молодой рыбак искренне наслаждался уроком. Оказалось, что слова и мелодию он запоминает ничуть не хуже юных учеников. Он даже слегка пожалел, что занятия так быстро окончились.

— Как твоя нога, Алеми? — спросил арфист, когда класс опустел.

— Теперь наверняка будет ныть к перемене погоды.

— Так вот почему ты ее сломал? — широко улыбнувшись, пошутил Эльгион. — А еще я слышал, что ты хотел помочь Тильситу получить пост капитана.

Алеми насмешливо фыркнул.

— Что за чушь? Просто со времени последнего пятидневного шторма у меня не было ни минуты отдыха. Красивую балладу вы разучиваете.

— А у тебя, хочу заметить, красивый голос. Почему ты никогда не поешь? Я уже начал думать, что морской ветер уносит голоса у всех, кому минуло двенадцать.

— Слышал бы ты мою сест… — Алеми вспыхнул и, не закончив фразы, крепко сжал зубы.

— Кстати о ней, — я позволил себе попросить Н'тона, всадника бронзового Лиота, сообщить о ее исчезновении в Бенден. Ведь ты сам говорил: может быть, она еще жива.

Алеми молча кивнул.

— У вас в Полукруглом что ни день, то сюрприз, — проговорил Эльгион, стараясь перевести разговор на менее болезненную тему. — Он подошел к полкам, на которых хранились восковые дощечки, и отыскал среди них две. — Вот это, должно быть, дело рук того воспитанника, который уехал вскоре после смерти Петирона. Остальные заполнены нотными записями, сделанными рукой старого арфиста. А эти… Паренек, который способен на такое, — желанный гость в Цехе арфистов. Ты случайно не знаешь, где он сейчас?

Алеми разрывался между верностью родному холду и любовью к младшей сестренке. Но ведь ее больше нет в Полукруглом, к тому же здравый смысл подсказывал Алеми: если в ближайшее время дозорные всадники не разыщут Менолли, то ее, скорее всего, уже нет в живых.

Потом, она — всего лишь девчонка: что толку с того, что арфисту пришлись по душе ее песни? И, наконец, юноше не хотелось выставить отца лжецом. Поэтому, несмотря на то, что Эльгион так восхищался песнями Менолли, Алеми, не погрешив против истины, ответил, что ему не известно, где сейчас «тот паренек».

Разочарованно вздохнув, Эльгион бережно завернул дощечки в мягкую кожу. — В любом случае, отошлю их в Цех арфистов. Робинтон наверняка найдет им применение.

— Применение? Неужто они так уж хороши? — Алеми все больше сожалел о том, что скрыл правду.

— Первый сорт! Может быть, если мальчик их услышит, он объявится сам. — Эльгион улыбнулся, укоризненно глядя на Алеми. — Раз уж ты по какой-то причине не можешь назвать его имя.

Увидев смущение моряка, он рассмеялся.

— Послушай, ведь наверняка мальчуган что-то натворил и его услали подальше? Такое случается — любой мало-мальски стоящий арфист это знает и понимает. Честь холда и все такое прочее… Ладно, ладно, больше не буду тебя пытать. Он обязательно придет на зов собственной музыки.

Так они беседовали о том о сем, пока не вернулись флотилия — двое молодых людей одинакового возраста, но разного уровня понимания: один, страстно желающий узнать мир за пределами своего холда, другой искренне старающийся удовлетворить это желание. Эльгион с радостью убеждался, что Алеми не унаследовал отцовского упрямства и узколобости: арфисту начинало казаться, что постепенно он сумеет воплотить замысел мастера Робинтона, — расширить ограниченные взгляды, издавна укоренившиеся в Полукруглом.