Царская невеста

— Стыдно было, государь, — честно заметил я, — Когда я сюда прибыл, то на мне такая одежа была — не к каждому окольничему в гости в такой прийти можно, не говоря уж о боярах. А пред твои ясные очи явиться и вовсе соромно.

— Вот испросил бы службишку, тут я тебя и приодел бы, — нашелся Иоанн.

Но и мы не лыком шиты. Чай, не в капусте найден — имеем что сказать.

— Верю, приодел бы. А честь как же? Не ровен час, подумаешь, будто я вовсе поизносился, а потому все равно к кому наниматься — лишь бы из нужды выйти. Если б наймитом был — не смутился. Но я осесть тут хочу. Чтоб навсегда. Чтоб дети и внуки тут родились да Русь за свою родину считали.

— Ишьты, — хмыкнул Иоанн, но уже не так недоверчиво.

Подобрел, по голосу чувствуется. Но расслабляться было нельзя — сдаваться царь не собирался.

— Складно сказываешь.

Ну прямо как Горбатый в телесериале. Только от этого, в отличие от телебандита, обещания, что меня зарежут не больно, не дождаться. Не принято оно здесь — не больно.

— Токмо сдается мне, что никакой ты не Константин Монтеков.

— Уж больно чистый говор, — немедленно вписал свои три копейки Скуратов.

— Вот-вот, — подтвердил Иоанн. — Опять же страха я в тебе не чую. Ни пред Малютой, ни пред местечком оным. Стало быть, доводилось тебе уже попадать в пыточную. Тогда, выходит, ты тать шатучий али душегубец.

— Бывать и впрямь доводилось, только в гишпанских землях, — подтвердил я, но тут же уточнил: — За веру православную пострадал. Очень уж хотел король тамошний, Филиппом его кличут, чтоб я в латиняне перекрестился. За это и земли сулил, и злато, и чин при дворе немалый.

— Ну а ты что же? — лениво осведомился парь.

— А я отказался. Нешто можно веру на злато поменять? Такого греха господь нипочем не простит. Вот и довелось претерпеть.

— Хуже чем у нас? — уточнил Иоанн.

— Бог миловал, как тут пытают, я не ведаю, а там… — Я набрал в грудь побольше воздуха и приступил к подробному описанию пыток.

Ох, как трудно врать с похмелья, если б кто знал. Хорошо, что голова, убоявшись грозящей ей некой хирургической операции по отделению от туловища, начала выдавать на-гора. Снова пригодилась начитанность. Если когда-нибудь каким-то чудом попаду домой, первым делом разыщу портрет Шарля де Костера, закажу для него рамочку и каждую неделю буду зажигать перед ним лампадку. И свечей в церкви наставлю за упокой его души. Много-много. Целый пучок, а то и два. В тот день, если бы не его «Легенда об Уленшпигеле», я бы точно засыпался, а так даже Малюта и тот заслушался. Про самого царя не говорю — тот чуть слюну не пустил. Лишь под конец, встрепенувшись, перебил меня и ехидненько протянул:

— Славно сказываешь, славно… А что ж про наших катов молчишь? Али мне с тебя силком каждое словцо вытягивать? Оно, конечно, нам и без тебя кой-что ведомо — знакомец твой сказывал, — да не все. Ты как, не желаешь с ним поцеловаться, по христианскому обычаю? Чай, долгонько не видалися. — И небрежно кивнул на неподвижно повисшую на дыбе человеческую фигуру.

Разглядеть лицо в полумраке — дело трудное, а когда оно залито кровью — безнадежное. Как я ни вглядывался — ничего не припоминалось. Разве что частые мелкие ямки на шеках — не иначе как переболел оспой. Только благодаря им у меня в голове забрезжило что-то смутно-далекое, словно и не со мной…

Чем хорошо похмелье, так это заторможенной реакцией. Узнай я его сразу — шарахнулся бы от ужаса, а тут, даже когда до меня дошло, что висит не кто иной, как подьячий Митрошка Рябой, я еще не осознал всей катастрофы. И чуть погодя, когда уже прикинул, во что может обойтись мое участие в липовом сватовстве, мысль о предстоящих муках не испугала так сильно, как могла бы. Хотя скрывать не стану — в груди все равно что-то екнуло. Но, призвав на помощь всю свою выдержку, я твердо заявил:

— То ли с глазами худо, то ли запамятовал, но не признаю я этого человека.

— Ты еще про парсуну ему сказывал, — елейным голосом напомнил Иоанн.

— С царской невестой, — уточнил неугомонный Малюта.

Выходит, раскололся подьячий. Плохо. Или нет — это было плохо, а сейчас совсем хана. Эдакий северный зверь по имени песец — иначе и не скажешь. А еще хуже то, что и с ответом не помедлишь, иначе сразу заподозрят, что соврал. Ой, головушка ты моя, думай быстрее, иначе…

— Так вот это кто… — протянул я и… радостно заулыбался, надеясь, что получается не очень фальшиво. — И впрямь знакомец. Было дело, встречались мы с ним. Умен у тебя сей подьячий и татей славно вылавливает. Со мной, правда, промашку дал, да оно и конь, хоть о четырех ногах, но тоже спотыкается, а уж человек…

— Ты о невесте нашей сказывай, — нетерпеливо перебил Иоанн и зло усмехнулся. — Али вовсе не было невесты, ась?

— Как не быть, была, — сокрушенно вздохнул я и… рухнул на колени, — Прости, царь-батюшка, но не решился я к тебе с худом идти. Парсуна сия и ныне целехонька — держу как память, а вот той, кто на ней нарисован, увы, в живых уж нет. Когда первый раз тати на меня напали… то близ Ведьминого ручья было, — вовремя пришла мне на ум догадка сплести воедино спасение княжны и свою версию, — я чуть ли не год в беспамятстве провалялся. После отошел да снова в Москву засобирался. И опять на меня тати в дороге налетели. Вот и знакомец этот подтвердить может. Словом, когда я сюда прибыл, то, прежде чем идти к тебе, зашел к знакомым купцам. Хотел узнать, что в Англии новенького. От них и сведал, что, покамест я добирался, почила красавица герцогиня Элизабет Тейлор от тяжкой болезни. Проверить тоже легко — об том мне поведал Томас Бентам, можно спросить его.

Я и сам удивился, как лихо приплел англичанина, которого спросить было невозможно — он задохнулся в своем каменном подвале во время прошлогоднего пожара.

А уж у кого он сам услыхал, спросить не догадался, — на всякий случай добавил я и обескураженно развел руками. — Теперь сам посуди, государь, с чем мне было идти к тебе?

— А пошто ж мне Дженкинсон об ей ни полсловцом не поведал? — усомнился царь. — Ни о том, что сполнил мое порученье тайное, ни о смерти оной девицы? Он ведь вовсе напротив мне сказывал… Хм…

Мамочка моя, если б я еще знал, кто такой этот Дженкинсон и какого черта он должен был поведать Иоанну. Или царь как раз и поручил именно ему сыскать в Англии невесту? А когда? И что сейчас мне ляпнуть, чтобы пришлось в масть? Но тут судьба криво усмехнулась, и Иоанн сам ответил на свои вопросы.

— Хотя да, она ж к тому времени богу душу отдала, потому он о ней и промолчал. Решил, поди, что и без него давно меня известили. А вторую он не сыскал. Тогда понятно. Ну а парсуну куда дел? — недоверчиво уточнил царь.

Я молча сунул руку за пазуху. По счастью, после возвращения с поля я так и не удосужился снять медальон — все было как-то не до того. Теперь он мне пригодился.

Однако достать мне его не дали — двое тут же сноровисто схватили за руки, а третий бесцеремонно запустил руку мне под рубаху, извлекая неведомую кинокрасавицу. Снимал он ее тоже не деликатничая — чуть ухо мне цепочкой не ободрал.

— Эвон кака справная, — сожалеючи протянул Иоанн. — Дебела, пышна, ликом бела, губами червлена…

«Ему еще осталось добавить, что зельной красотою лепа, бровьми союзна, телом изобильна, и тогда уже будет вообще копия пьесы Булгакова[17],— мрачно подумал я. — Ишь как разобрало, чуть слюной не исходит».

Наконец царь оторвал взгляд от парсуны и вновь устремил его на меня.

— Стало быть, худо ты повеление своей королевны сполнил, — задумчиво протянул он. — Покарать бы тебя за это надобно…

Да сколько ж можно?! Третья пыточная уже, и все по недоразумению. Кошмар! Хотя нет. Тут как раз следствие моей собственной трепотни, которая вытащила из одной беды, но зато сунула в другую, куда хлеше.

— Худо, государь, — согласился я. — Но и тут как поглядеть. Может, то господь над тобой смилостивился, потому и решил меня приостановить.

17

Имеется в виду пьеса М. А. Булгакова «Иван Васильевич».

Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.