Правдивый ложью

– Честно величать, так на пороге встречать, но ты столь резко ворвался, что я и не поспел.

Сзади скрипнуло. Я оглянулся. Казак расторопно запирал калитку.

– Гости на двор, так и ворота на запор, – пояснил Петр Федорович. – У нас на Руси завсегда так принято. – И невесело усмехнулся. – А я еще поутру почуял, что быть в терему гостям нечаянным. Одно к одному – и кот морду намывал, да и собака перед домом все утро по земле каталась.

– Незваный гость хуже татарина, – заметил я, не зная, что еще сказать.

– Это хорошо, что ты, князь, кой-какие присказки запомнил, – одобрил Петр Федорович. – Токмо у нас на Руси и инако сказывают: нежданный гость лучше жданных двух. К тому ж сердись, бранись, дерись, а за хлебом-солью сходись. Опять же и казаки сказывали, будто ты теперь на Москве чуть ли не самый н€абольший, а такой гость любому хозяину в почет.

– Да какое там, – досадливо отмахнулся я. – А если и набольший, то… только после тебя.

– Вот как? – И его левая бровь в немом удивлении изогнулась еще круче.

– А как, по-твоему – сам, что ли, престолоблюститель будет следить за порядком? – удивился я. – Знамо дело, нам с тобой поручит.

– Нам с тобой, – задумчиво повторил он.

– Вот-вот, – подтвердил я и осведомился: – Уж не думаешь ли ты, что Федор Борисович иноземца выше русского боярина поставит? Чай, он из ума не выжил. – И, меняя тему – хватит ему для затравки, – кивнул на только что вынесенный из дома стол, который пока оставался пустым. – Без соли да без хлеба худая беседа. Что ж ты, боярин? Умел в гости звать, умей и угощать, а то получается, что есть чего послушать, да нечего покушать. К тому же тебе сегодня полегче – доброго медку мои ратники принесли, чтоб не с пустыми руками. На чужой обед надейся, а свой припасай.

– Ишь ты, изрядно освоил, – хмыкнул он. – Да и речь ведешь – не сказать, что иноземец. – Строгий взгляд серых глаз, отливающий льдистой сталью, заметно потеплел. – А за стол не печалься – мигом все спроворят, – небрежно отмахнулся он. – Да и с медком ты того, погорячился. Негоже со своим угощением в чужие терема хаживать – то хозяину в обидку. – И откровенно признался, уже усаживая меня за стол, который и впрямь быстро заполнялся увесистыми блюдами: – Скажу по совести – не чаял я, что ты насмелишься в гости заглянуть.

– Мне и самому не чаялось, что так обернется, – вздохнул я.

– Что ж, изысков не обещаю – не до того мне было нынче, но голод утолить – блюд в достатке.

– Да мне хоть хлеба краюшка да пшена четверушка, от ласкового хозяина и то угощенье, – улыбнулся я.

– Вот и славно, – согласился он. – У меня хлеб чистый, квас кислый, ножик острый, отрежем гладко, поедим сладко. А ты Петровки[19]блюдешь, коль православие принял, али как? – невинно уточнил он.

Я чуть замешкался, но почти сразу нашелся:

– Вообще-то у меня сегодня ратных дел в избытке, а воинам и церковь дозволяет оскоромиться, однако поблажку себе стараюсь не давать, потому обойдусь и без мясного.

– А мне как – ее целовать, чтоб ты поверил? – Боярин кивнул на небольшую икону, лежащую на краю стола. – Али креста хватит?

– Ты о чем? – делано удивился я.

– Про клятву вопрошаю, – пояснил он.

– Ни то, ни то, – отверг я его предложение. – Ведь ты уже слово дал, его и довольно, так что обижать я тебя не собираюсь, и икону можешь убрать, чтоб место не занимала. К тому ж, как тут говорят – в поле враг, а дома гость, потому и уверен, что не станешь ты использовать доверие во вред человеку. Да и не таков ты. Мне царь Борис Федорович совсем иное о тебе сказывал. Вот я и помыслил – орел по-гадючьи из-за угла не жалит и хоть тоже иной раз не прямо летит, а круги описывает, но на свою добычу открыто кидается.

– Про круги – это ты про Кромы? – уточнил Басманов, гордо вскинув голову.

– И про них тоже, – кивнул я, но тут же, не дав ему сказать хоть что-то в свое оправдание, напомнил: – Потом о них поговорим, когда времени побольше будет, а сейчас мне рассиживаться недосуг, так что спрашивай, а чтоб лишку не было, поначалу посмотри на грамотку, дабы убедиться, что он ее своей рукой писал. – И извлек из-за пазухи свиток.

Басманов внимательно осмотрел печать, затем развернул лист, но читать не стал и почти сразу после беглого просмотра вернул ее мне.

– Рука государя мне неведома, потому сличать не с чем, – мрачно объяснил он свою невнимательность, – но и тебе, князь, все одно не верю, ибо… не понимаю.

– Оно и неудивительно, – пожал плечами я. – Ты хоть и высокого полета птица, но государи вовсе как боги – где уж нам угнаться за полетом их мыслей. Да и ни к чему. Раз сказано – надо исполнять, а для чего… Додумался – молодец, а нет – все равно делай что приказано.

– Так-то оно так, – задумчиво протянул боярин. – Токмо…

– А не много для меня одного? – перебил я его, кивая на два кубка, поставленных передо мной.

– Чтоб худого не мыслилось, – пояснил он рассеянно, продолжая морщить лоб. – Любой выбирай, а остатний – мне.

– А чего тут выбирать, и так тебе верю, – заметил я, протягивая руку к ближнему от меня. – Коли пировать, так не мудровать.

Я и впрямь верил. Да и глупо было бы ему заниматься отравлением, во всяком случае, до тех пор, пока он ничего не выяснил.

Вино оказалось не ахти – пивали мы и лучше, так что я сделал лишь пару глотков, да и то из вежливости, еще раз напомнил Басманову:

– Давай, хозяин, вопрошай.

– Хозяин не я, – медленно произнес он, и серые глаза его сразу посуровели. – Хозяин при смерти в своей опочивальне. – И кивок на терем.

– Сам виноват, – равнодушно ответил я. – На царскую особу руку поднимать – вовсе дураком надо быть. Вот и вышло у него, как в поговорке, которую я от шляхтичей в Путивле слыхал: паны дерутся, а у холопов чубы трещат.

– Ты ж ведаешь, не по своей воле он это учинил, – напомнил Басманов.

– Э нет, Петр Федорович, по своей и только по своей, – не согласился я. – Дмитрий Иоаннович что сказал? Дескать, он не может въехать в Москву, пока там его вороги сиживают. Отчего же боярин решил, что и Федор Борисович тоже к ним относится?

– Оттого, что государь не совсем так сказывал, – поправил меня Басманов. – Ты три словца пропустил. Не просто сиживают, но на царском стольце.

– Пусть так, – не стал спорить я. – Но почему непременно убить? – И сразу, коль уж зашла речь о Голицыне, решил исправить допущенную промашку, превращая ее в достоинство, пояснил: – Что до Василия Васильевича, то тут я тоже в сомнениях был, потому и… велел постараться как-то загородить его, чтоб поменьше досталось. Вот он в отличие от всех прочих и жив остался.

– Выходит, я должон еще и в ноги тебе за него поклониться? – криво усмехнулся боярин.

– Выходит так, – серьезно подтвердил я. – Думаю, коль и впрямь нет на нем вины – придет в себя, а если нет… на небе видней. Я же, чтоб он быстрее выздоравливал, нынче же попрошу престолоблюстителя медиков своих к нему прислать.

– За лекарей благодарствую, – небрежно кивнул он, – токмо ты лучше иное поведай: отчего наш государь так все поменял да наизнанку вывернул? Что-то я в толк никак не возьму. Слыхал я, что ты мудер, невзирая на малые лета, вот и растолкуй мне смыслу.

С ответом я не спешил. Кивнув в сторону принесенных бочонков, вокруг которых, как кот возле сметаны, прохаживались оба казака, дежурившие у калитки, осведомился:

– Сами вначале опробуем или сразу казачкам отдадим?

Басманов пытливо посмотрел на меня, затем поинтересовался:

– А откель винцо? Неужто из терема Годуновых приволокли?

– Да нет, гораздо ближе, – пояснил я. – Во-он из того терема.

Боярин оглянулся в указываемую мной сторону, насмешливо улыбнулся и, встав из-за стола, направился к бочонкам. Вытащив пробку-затычку у одного из них, он некоторое время принюхивался, после чего, сделав определенный вывод, молча махнул рукой, давая понять казакам, что отдает им.

– Так я и мыслил, – заметил он, вновь усаживаясь за стол. – У этого дьяка путного винца отродясь не бывало. – И сразу, без перехода: – А что ж ты мне не ответил? Али нечего поведать?