Третьего не дано?

Что ж, раз Годунов так доволен моим уроком, самое время потолковать о некоем влюбленном безумце…

И я выдал.

Если кратко, то суть сводилась к тому, что мне будет удобнее всего под видом бежавшего от царского гнева учителя царевича – тут все по-честному – проникнуть к самозванцу, величающему себя сыном Ивана Грозного, и выяснить насчет падучей.

Дабы расспросы не вызывали подозрений, сказаться еще и лекарем. Если падучей нет, то тут у Годунова в руках появится блестящий козырь – эдакий неубиенный туз, крыть который будет нечем.

– А ты сумеешь лекарем-то? – усомнился он, но тут же, очевидно вспомнив свое спасение от смерти, смущенно улыбнулся. – Хотя да, чего там. Кой в чем всех прочих за пояс заткнешь. Одначе была у нас с тобой гово́ря о черной немочи, – вяло отмахнулся он. – Али запамятовал?

– Помню, государь, – кивнул я и выложил свой единственный, но мощный козырь: – Только тут не в ней одной дело. Видение мне про него было. Давно уже, аж прошлой зимой. Я, признаться, тогда толком и не понял, что за люди и какой город, – такое тоже бывает. А вот теперь догадался, что мне господь показал и к чему оно.

– И что же ты узрел? – сразу оживился Борис Федорович.

– Самозванца в Речи Посполитой. Я ведь не видел его ни разу, потому тогда и не признал. А на днях услыхал описание и тут же свое видение вспомнил – он это был. Что за град – не ведаю, потому как не бывал там ни в одном. Да и костел латинян не опознал – только внутри убранство показали. Но оно и неважно. Тут в другом суть – стоял в том костеле в присутствии ксендзов Лжедмитрий и крестился в латинскую веру.

– Во как! – восхитился Годунов, и глаза его радостно вспыхнули. – Да ведь ежели так, то мы тут же народец православный о том оповестим, и он…

– И он возьмет да перекрестится как должно, – подхватил я, – а потом еще и в храме помолится. Да не в одном. Да у всех на виду. Получится новый поклеп на него со стороны царской власти, которая уже и не знает, за что ухватиться, чтоб опорочить последнего законного наследника царского престола. Вот и выйдет еще хуже для тебя.

Борис Федорович хмуро уставился на меня. Молчание длилось не меньше минуты – очевидно, пережевывал сказанное, да и отказываться от такого замечательного соблазна тяжело.

Но он всегда был практичным мужиком, вот и теперь понял, что я во всем прав. И впрямь отказаться от такого обвинения Лжедмитрию легче легкого.

– А что тогда делать? – мрачно спросил царь.

– Ехать надо, – сказал я просто. – Ехать и копать. А потом, набрав в его окружении побольше сведений, да таких достоверных, что ему деваться некуда, можно и объявлять.

– Так ведь все одно – откажется.

– Мне еще и другое видение было, – пояснил я. – Вчера. Потому и вспомнил про первое. Один из тех попов-ксендзов, кто принимал участие в церемонии его крещения, сейчас с ним находится, в его стане. Не иначе как приглядывает за новообращенным.

– И имя ведомо? – уточнил Годунов.

Ишь чего захотел. Это ж видение, а не художественное кино с непременными титрами, кто из актеров какую роль исполняет. Примерно в этом духе я ему и пояснил. Кроме кино, разумеется.

– Но когда я там появлюсь, то непременно его узнаю, – дал я твердое обещание. – А потом погляжу, как его можно выкрасть да с ним вместе в Москву и явиться. Думаю, людишки Семена Никитича живо из него всю правду вытянут. Тогда самозванцу крыть будет нечем.

После этого Борис Федорович с моим планом в целом согласился, но запротестовал против конкретного исполнителя – очень не хотелось ему отпускать меня из Москвы.

– А ежели не тебя, а кого иного заслать? – Первый вопрос, который он мне задал.

– Не справятся, государь. И ксендза этого в лицо только я знаю, а описать его внешность кому другому не смогу – невыразительный он какой-то, ни одной яркой приметы. К тому ж самозванец питает слабость к иноземцам, так что моя личность, как ни крути, подходит лучше всего, – развел руками я. – И что особенно важно, мне ни в чем не придется врать. Поверь, что лазутчиков и просто доброхотов у него хватает даже в Москве, а потому любая ложь может выясниться, и тогда…

– Ну ежели не боле месяца… – неуверенно протянул он. – Возможешь управиться?

– Навряд ли. Пока туда, пока назад, да и там в первый же день с расспросами не кинешься – дело деликатное, политеса требует. – Я давно уже не стеснялся в употреблении непонятных для царя слов, а иногда специально замешивал из них кашу погуще – Годунов уважал ученость.

– Токмо возвернулся и сызнова, да еще эва насколь… – обиженно протянул Годунов.

Можно подумать, что поездка в Углич была моей собственной инициативой. Впрочем, напоминать не стоит, да оно и неважно.

Главное – убедить в нужности этого выезда.

– Здесь спешка может только все испортить, хотя я постараюсь. Опять же помимо того, что мне надо войти в доверие к самому самозванцу, тут ведь и с ксендзом надо сойтись. Возможно, чтоб он мне точно доверился, и диспут с ним затеять о верах, да не один, а там уж и возжелать окреститься на латинский лад. Мол, проникся, осознал, прочувствовал и все такое.

Борис Федорович насупился – то ли его не устраивали названные мною сроки, то ли не понравилась идея с крещением. Пришлось срочно вносить коррективы:

– О крещении речь завел лишь потому, что если они и согласятся, то производить все будут тайно – все-таки на Руси находятся. А раз тайно – значит, вдали от посторонних глаз и малым числом. То есть самое удобное время, чтоб этого самого ксендза полонить да тут же и удрать. Что до сроков, то, если повезет, может, и раньше месяца объявлюсь, – оставил я царю надежду. – Вот только…

– Серебрецо? – поспешил угадать Годунов. – Так о том ты и в мысли не бери, сколь скажешь, столь и выдадут.

– Иное, государь, – вздохнул я и выпалил: – Думал и так и эдак, как в доверие к нему войти. Я насчет твоего гнева. Почему вдруг ты, о котором идет слава по всей Европе как о мудром правителе, всемерно привечающем иноземцев, вдруг возложил на меня опалу? Да не простую, с удалением от царевича и изгнанием из своей страны, а куда суровее. Тут причина нужна. А если ее нет, то народец в его окружении непременно призадумается: «Уж не лазутчик ли он?»

Годунов молчал. Жаль. Честно говоря, я питал некоторую надежду, что единственно приемлемый выход назовет он сам.

Ну что ж, нет так нет, тогда придется открывать карты самому:

– Вот я и надумал, что надо мне уходить не в одиночку, а выкрасть из твоего острога хотя бы одного страдальца. Мол, его-то спас, но и самому теперь в Москве появляться после всего, что учинил, никак нельзя.

– Ради такого дела хошь десяток, – пожал плечами недоумевающий – неужто из-за такой ерунды заминка? – Борис Федорович.

– Э-э-э нет, государь. Абы каких нельзя. Чего вдруг я решил их освобождать? К тому ж они все русские, а я иноземец. Как ни крути, а выручать мне надо только своего, из числа тех, кого я хорошо знаю и кто уже сидит в твоем узилище. Только тогда все будет выглядеть правдоподобно.

– Вона ты куда загнул, – хмыкнул царь и подозрительно покосился на меня. – А может, и удумал ты все токмо для того, чтоб дружка свово вызволить?

«Класс! – восхитился я и мысленно дополнил:

Нет, голова моя останется на месте, но в остроте мышления и в скорости соображаловки мне с Борисом Федоровичем тягаться и впрямь затруднительно – вычисляет влет и вмиг. Прямо тебе майор Пронин или, как их там, Знаменский, Томин и Кибрит, причем все трое в одном лице.

Ну и ладно.

В конце концов, я тоже не лыком шит, так что потягаемся…

– Государь, он, конечно, виноват, но и то понять надо – любовь ему глаза застила. И что теперь – убить его за это? Да и вообще, если наказывать тех, кто нас любит, то что же делать с теми, кто нас не любит? Кстати, и в Библии говорится о том…

45

Леонид Филатов. «Сказ про Федота-стрельца, удалого молодца».