Страница 14 из 18
И я еще быстрее устремился вперед.
Как ни удивительно, но мои пламенные пожелания на небесах услышали. Собаки действительно не имелось, а сама Гликерья, внимательно меня выслушав и не возразив ни единым словечком, сказала лишь, чтоб я, покамест она будет отпирать, отошел от двери на десяток шагов да, когда она ее отворит, трижды перекрестился, а уж после заходил.
К этому времени я был готов делать что угодно – кукарекать, блеять, сесть на шпагат и даже пообещать завтра же податься в монастырь, а уж такую мелочь, как перекреститься...
Дверь боязливо скрипнула, образовав узкую черную щель, затем открывающая, видя, что я стою, как сказано, в десяти шагах, слегка осмелела, приоткрыла пошире, и в образовавшемся проеме показалось страшное лицо, глядя на которое я невольно отшатнулся.
Чтобы стало понятно, до какой степени оно меня напугало, скажу только, что я в этот миг всерьез призадумался – а может, мне и впрямь плюнуть на собак да податься еще в какую-нибудь избу. Пусть все уговоры о ночлеге придется вести заново, зато есть надежда, что я доживу до утра. А если и замерзну, то, по крайней мере, безболезненно и на свежем воздухе.
Интересно, какого черта эта мадам даже не полюбопытствовала, не упырь ли я? Уж не потому ли, что не испытывает страха перед коллегами по неблагодарному ночному ремеслу?
Нет-нет, я не утверждаю, что выглянувшее создание было столь страшным или жутко уродливым. Более того, у него имелось явное сходство с обычным человеком, но какое-то ненастоящее. Карикатурное, что ли. Причем во всем, начиная с явно покойницкого цвета лица, и, судя по зеленоватости, в которую переходила желтизна, этот покойник должен находиться в гробу не меньше недели.
И еще глаза. Было в них что-то... нечеловеческое. Или нет, не совсем так – просто дикое, шалое, безрассудное. Я никогда не видел настоящих сумасшедших – как уже говорил, у отца иная специфика, связанная с глазами, а не с душами,– но едва я всмотрелся в них, как нехорошее предчувствие предупреждающе кольнуло меня, и весьма чувствительно.
Вообще-то, будь это в моем родном двадцать первом веке, я бы уверенно заявил, что передо мной наркоманка, только что принявшая изрядную дозу какого-то сильнейшего психотропного средства. Но я находился в шестнадцатом, судя по тому, что Световид еще жив, так что наркотики отпадали. Ну разве что мухоморы с голодухи...
– И чаво застыл аки столп? – ворчливо осведомилось выглядывающее из-за двери существо.– Крестись давай, а то сызнова затворю.
Преодолев оцепенение, я поднес руку ко лбу. Крестился я неторопливо и тщательно, можно сказать, со вкусом, чуть ли не втыкая ледяные пальцы в лоб, живот и плечи.
После третьего раза дверь распахнулась еще шире, и существо предстало передо мной в полный рост.
Мне стало еще тоскливее.
Одежда, которая была на Гликерье – отчего-то захотелось назвать ее бывшей,– вполне катила на обрывки савана. Когтей на пальцах я, правда, не заметил, но не факт, что она их не спрятала. То-то она кутается в свое тряпье. Так сказать, чтоб не спугнуть раньше времени.
– А сеновал у вас есть? – попытался я найти приемлемый выход из данной ситуации.
– На сеновале ты и впрямь к утру окочурисся,– сурово заметила Гликерья.– А изба хошь и не больно-то протоплена, ан все едино – лучшей, чем на дворе.– И поторопила: – Давай-давай, шевели лаптями-то.
И я дал.
В смысле робко двинулся к двери.
Правда, уже почти зайдя внутрь, я вдруг встрепенулся, не желая уподобиться жертвенному барану или овце,– почуяло сердце худое, но слишком уж манило долгожданное тепло...
И еще мне припомнился Световид и его ирония, когда я заметил, что не боюсь вампиров.
Неужто он специально со мной вот так вот?!
«Да ну! – отогнал я от себя этот бред.– Взрослый человек с высшим образованием, дипломированный философ, а думаешь о каких-то глупых сказках. Не стыдно?!»
И я шагнул в избу...
Едва указав мне на лавку и почти тут же погасив лучину, Гликерья, буркнув: «Спи себе», вышла в сени.
«А сама?» – удивился я, но потом догадался: утепленного туалета с унитазом тут пока еще не придумали, вот и приходится бедной женщине среди ночи, невзирая на лютый холод, выбегать ночью из избы. То-то она даже особо не допросила меня – не иначе как сильно приспичило.
Однако предчувствие продолжало покалывать в груди. Лишь по этой причине я, хоть и разомлевший от тепла, так и не провалился в глубокий сон, который, скорее всего, оказался бы последним в моей жизни.
К тому же вернувшаяся в дом хозяйка повела себя как-то странно. Я не разглядел на входе внутреннего убранства избы, но в том, что кроме лавки, на которой я лежал, да еще одной, возле стола, прочая мебель отсутствовала, мог поклясться. Тогда напрашивается вопрос: «Где дама собирается ложиться спать, если мебель отсутствует, а пол земляной, потому не просто холодный, но ледяной?» Естественный ответ: «На печке».
А вот и мимо.
Что-то до меня не донеслось ни пыхтенья, ни кряхтенья, ни оханья, ни любого другого звука. Или она бесшумна, как обезьяна? Словом, складывалось полное впечатление, что Гликерья, зайдя, тут же остановилась у порога да там и застыла в ожидании.
Спрашивается, чего именно она собралась дождаться?
Нет, тут что-то не то.
Я с силой ущипнул себя за руку, не рассчитав, и чуть не заорал от боли, но вовремя сдержал крик. А сон, как назло, так и лез, окутывал, опутывал меня своей липкой, сладкой паутиной тепла и неги, и бороться с ним становилось невмоготу.
Ее подвело нетерпение.
– Слышь-ка, добрый молодец? – негромко окликнула она меня.– Спишь ли?
Слова доносились до меня еле-еле, я уже дремал, но ответил по возможности бодро и уверенно:
– Сплю.
– Спал бы, так помалкивал,– проворчала странная хозяйка.
Послышалось или в ее голосе и впрямь прозвучала досада? С чего бы вдруг? И почему она ничего у меня не спросила? Для чего тогда окликать? Только для того, чтобы узнать, сплю я или нет? А ей какая разница?
«Окликала, дабы удостовериться, что ты заснул»,– услужливо ответил внутренний голос.
«Без тебя знаю! – огрызнулся я.– Лучше скажи, зачем ей это понадобилось знать?»
Но голос, обидевшись на столь хамское обращение, умолк.
Как на беду, мое промерзшее тело знать не желало о всякого рода предчувствиях. Отогревшись и расслабившись, оно упрямо увлекало меня в сладкую дрему, бухтя, чтобы я выбросил из головы всякие глупости.
«К тому же петухи давно пропели»,– пришел мне в голову успокоительный довод.
«И впрямь, чего это ты снова? Вампиры, Брем Стокер, Стивен Кинг, Алексей Толстой, Гоголь... завязывать пора, родной, с ужастиками, как с импортными, так и с отечественными. Не доведут они тебя до добра. Тут-то да, сумасшедших домов еще не придумали, а вот когда вернешься...» – промурлыкал внутренний голос, очевидно тоже желающий поспать.
«А я вернусь?» – горько усмехнулся я.
«А как же. Вот выспишься, проснешься и увидишь, что тебе все-все это лишь привиделось, включая старика Световида, мороз, заснеженный лес, его послушных волков и прочие страсти-мордасти. А на самом деле это всего лишь бред, поскольку ты упал не задницей, а головой, угодив не в сугроб, а на камень. Потому быстренько засыпай и...»
Ну и гад же он. Ухитрился вытащить самое мое заветное желание. И ведь как подал – заслушаешься.
Внимая явно провокационным, но таким приятным речам, я вновь стал медленно погружаться в сладкое дремотное состояние. Еще немного, и я бы вырубился всерьез, но тут до меня вновь донесся старухин вопрос, произнесенный достаточно громким голосом:
– Спишь, что ли?
Я открыл было рот, но вовремя сообразил – чтобы выяснить, зачем она меня окликает, надо промолчать.
– Стало быть, спишь! – утвердительно произнесла Гликерья и... хрипло дыша, шагнула ко мне.
Поступь была тяжелая, но уверенная. Немудрено – в крошечной избенке не заплутаешь при всем желании, да еще и при почти полном отсутствии мебели.