Ябеда

Джози без поддержки пошатывается…

Дико вскрикнув, я ловлю ее — она уже опрокидывается назад — и притягиваю к решетке, намертво обхватываю за талию. Теперь я ее не выпущу. Теперь я буду держать ее сколько хватит сил.

Мик побелевшими пальцами цепляется за жизнь.

— Кончено, Мик! — хрипит Бернетт. — Сейчас сдохнешь, мразь!

Сокрушительным ударом кулака Эдам сшибает Бернетта на землю и в два прыжка взлетает на ограду. Глаза у него черны от бешенства, его не остановить никому и ничему.

— Не-е-ет! — воет Мик, взглядом взывая о помощи.

В толпе ахают, вскрикивают. Джози дрожит, ее рыдания разрывают мне сердце.

— Все позади, Джози. Не двигайся, не смотри…

Я знаю, что сейчас произойдет. Что должно произойти. Эдам все ближе подбирается к Мику.

— Ах! Ты! Подонок! — Каждое слово Эдам сопровождает ударом ноги, которая плющит сведенные пальцы Мика. — Ты убил мою сестру!

Мик неотрывно смотрит на меня — эти мгновения вбирают всю нашу с ним жизнь.

Еще один, последний удар. Пальцы разжимаются.

Три секунды — и смерть. Это я знаю.

— Господи… господи… господи… — твержу я без остановки, прижимая лицо Джози к своему плечу.

Все тело одеревенело, не слушается. Внезапно чьи-то сильные руки тянут у меня Джози. Нет, не отдам!.. Но это Эдам из последних сил проталкивает ее за решетку.

Еще две пары рук подхватывают меня под мышки — мужчины из толпы тащат меня на мост. Я повисаю тряпичной куклой, а секундой позже утыкаюсь головой в грудь Эдама, и он обнимает сразу и меня, и Джози, которая оказывается между нами. Я реву в голос, но голос не мой, чужой. Сквозь рыдания различаю прерывистое дыхание Эдама и топот — полиция наконец добралась до места. Полицейские устремляются в толпу и собирают в кучу всех подряд, не зная еще, кто в чем замешан и что вообще произошло.

Эдам отводит нас от ограды, трясущимися руками развязывает тугие узлы на затылке, на руках у Джози. Дочь бросается мне на шею. Кровавые отметины от кляпа тянутся поперек ее осунувшегося лица. Я прижимаю к себе мое сокровище — единственное, что у меня осталось.

— Все прошло, дорогая, все кончилось… — Наши слезы смешиваются, мы дрожим как одно целое, и облегчение на время охватывает нас обеих. — Господи, Эдам! Как такое возможно? Мик!

Эдам гладит меня по голове и где-то находит силы, чтобы сказать, что теперь все будет хорошо, что теперь нам ничто не грозит.

Как мы переживем такое? У меня подкашиваются ноги, и я валюсь на мостовую. Какой-то детектив отводит Эдама в сторонку.

— Мама! — Джози падает рядом, обнимает. У нее царапины на скулах и на лбу. И следы от веревок на запястьях. Она трет их, судорожно всхлипывая. — Он меня запер, а сам притворялся, будто это я в сети. Говорил, что… — Она захлебывается плачем. К нам подходит полицейский. — Он… он говорил, если не доберется до тебя, то убьет меня. Раз, говорит, ты ее дочь, туда тебе и дорога.

На другой стороне моста полицейские поставили на ноги Бернетта. Тот еще стоит нетвердо, качается, но уже в наручниках. Эдам объясняет, что произошло.

Кто-то трогает меня за плечо. Вздрогнув всем телом, испуганно оборачиваюсь… и вижу констебля Шелли.

— Тише, тише. Теперь вы в безопасности.

— Мой муж… — ошеломленно говорю я. Она оказалась права.

Подбегают санитары с одеялами. Я опять рыдаю, не понимая, кричу я или это бьется во мне вина, которая уже поселилась в душе; вина, от которой мне не избавиться до конца своих дней.

Эдам снова рядом. Я отворачиваюсь, когда желудок сводит судорогой.

— Нам надо о многом расспросить вас и вашу дочь, — говорит детектив, присев возле меня на корточки. — Давайте поедем в какое-нибудь тихое место.

Кивнув, я с трудом встаю на ноги, помогаю подняться Джози. Нас отводят к машине без опознавательных знаков. Мы втроем — Эдам, Джози и я — забираемся на заднее сиденье. А вокруг полиция освобождает мост от зевак, оцепляет всю территорию. Мы отъезжаем, и нас накрывает внезапная, благословенная тишина. Минут через двадцать нас заводят в полицейский участок. Я выпотрошена, как покинутая раковина. Единственное, что заставляет биться сердце, — это дочь, которую я чуть не потеряла.

Мы в комнате для допросов. Прищурившись, я смотрю на него. Из глубин памяти всплывает знакомое лицо. Да, это он. Его специально вызвали. Он берет меня за руку, коротко улыбается:

— Нина Брукс. Сколько лет, сколько зим. Мы позаботимся о тебе.

— Вы это уже говорили однажды, и тогда я вам поверила.

— Знаю. Прости, Нина.

Морщин на лице Марка Мак-Кормака прибавилось, и живот под рубашкой выступает явственней. Но в целом он в хорошей форме — для человека, который на двадцать лет старше того Мак-Кормака, что пришел мне на выручку. Мне словно опять восемнадцать.

— Я, если тебя это интересует, сменил поле деятельности, — поясняет он. — Переключился на педофилов. Теперь охочусь за детской порнографией, главным образом, в Интернете. Наш отдел отлавливает распространителей, раскрывает сети. Мы уже некоторое время идем по одному следу.

Мак-Кормак осторожно подбирает слова — боится, что я могу сорваться.

— А ты молодец, юная леди. — Он останавливает взгляд на Джози и ждет моей реакции.

— Джози? — вскидываюсь я.

Что Марку Мак-Кормаку известно о Джози?

— Ночью поступил звонок, Нина. Экстренный звонок от крайне взволнованной девушки. К несчастью, мы не успели разобрать, где она находится, — связь оборвалась. Джози очень храбрая девочка. — Мак-Кормак умолкает, предоставляя продолжать самой Джози.

— Они отвезли меня в какое-то жуткое место. Там так воняло. По-моему, там жил тот, второй. И там было полным-полно картин. Ужасных картин! — Джози закрывает руками лицо, словно прячется от кошмарного зрелища. — Они напились, и, пока храпели, я взяла их телефон и все рассказала полиции. Я сдала его, мам. — Невидящими глазами Джози смотрит прямо перед собой. — Но потом тот, другой, проснулся и выбил у меня телефон.

— Звонок имел… щекотливый характер, и дело переадресовали в мой отдел, — поясняет Марк.

— Щекотливый характер? — Не хочу, не могу этого слышать. И тоже закрываю лицо руками. — Я только сейчас узнала. Клянусь! — бормочу я сквозь пальцы. — Он рисовал детей… И продавал эти страшные картины. Он использовал меня. Использовал нас! Я была его ширмой.

Я оборачиваюсь к Эдаму. С тех пор как мы покинули мост, он не отходит от меня ни на шаг.

— Помнишь картины на чердаке, Эдам? Тот пейзаж, что ты дал мне, — он весь вечер мучил меня. А я все не хотела признавать очевидное, пока оно не завопило открытым текстом… — Я путаюсь в словах, несу бессмыслицу.

Джози вдруг зажимает уши руками.

— Он говорил, что я не должна никому рассказывать, а то ему придется несладко и его от меня заберут, — шепчет она. — Говорил, что любит меня по-особому. Будто мне очень повезло, что у меня такой отец, как он, — другие папы не любят своих дочек так сильно. Это ведь не очень плохо, что я сообщила в полицию, правда, мам? — Она жалобно заглядывает мне в глаза.

Что я наделала с собственной дочерью…

Я склоняюсь к ней, не смея прикоснуться.

— Он надругался над тобой, да? И все эти годы он… он… — шепчу я в слезах.

Язык отказывается повиноваться. Но это неважно. Мы обе знаем правду.

Я прижимаю ладони к ее холодным щекам, целую заплаканное лицо.

— Ты правильно сделала, что рассказала. И теперь все будет хорошо. Твой отец поступал дурно, очень дурно, но твоей вины тут нет.

Не представляю, откуда берутся эти слова. Как я смогу поддержать дочь? Как забыть то, что он с ней сделал, зная, что он всегда будет частицей ее самой? В ее жилах течет его кровь, в ее клетках его гены. У нее те же глаза, они застенчиво улыбаются, когда ей чего-нибудь хочется.

— Но ты ведь умерла, мам, — шепчет Джози как в дурмане. — Тебя не было со мной. — Лоб собирается в морщинки. — И он меня похитил. Мой родной папочка похитил и связал меня!