Расстрелять в ноябре

— Телефон не потерял? — вдруг вспоминаю главное и шепчу в ухо Махмуду.

В самом начале плена, когда еще верилось, что водителя могут отпустить, записал ему домашний телефон и попросил запрятать в одежду. Теперь этот клочок бумажки кажется единственной связью с домом. Страшно умирать в неизвестности, быть без вести пропавшим.

— Нет, — скорее машет головой, чем отвечает вслух, Махмуд.

Судя по чавкающим в грязи шагам, идут человек пять. Еще вчера шагов ждали, потому что вместе с ними могли появиться известия. Теперь, когда новости есть, для нас спасением могла оставаться лишь тишина.

Подошли, завозились с решеткой. Сдержанно переводим дыхание. И хотя ее начинают прибивать гвоздями и сеть из растяжек плетут наиболее тщательно и плотно, понимаем: сегодня выдергиваний не предвидится. Яма становится дороже и безопаснее поверхности.

Из рассказа генерал-майора налоговой полиции В.Колывагина, старшего оперативной группы:

Мы вылетели в Грозный через месяц после пленения. Могли, конечно, и раньше, но родственники ваших товарищей по несчастью из Кабардино-Балкарии умоляли: не предпринимайте ничего, мы здесь сами все уладим и договоримся.

Понадеялись А время уходило. Сергей Николаевич Алмазов, находившийся в командировке, приказал брать инициативу в свои руки. На следующий день опергруппа из четырех человек находилась в Чечне.

Армейские контрразведчики, правда, сразу по-дружески пожурили: как только боевики узнают — а они узнают непременно, что освобождением пленника занимается генерал, — мгновенно ужесточат условия Но менять что-либо было уже поздно.

Конечно, среди нескольких вариантов освобождения прорабатывался и силовой вариант — это нормально и естественно для спецслужбы Правда, о высадке десанта в горы не могло быть и речи, мы прекрасно понимали, что, пока будем пробиваться к месту заточения, вас десятки раз успеют убить. А вот по агентурным данным мы получили сведения о всех перемещениях Непримиримого. На него и поглядывали, ведь в случае задержания главаря мы могли диктовать свои условия. Непримиримый взял вас, мы — его. И обмен. Все по-честному. Красиво для книги?

К сожалению, в жизни все сложнее и грубее. Лишь приступили к проработке этого, запасного варианта, к нам на стол легло ваше фото с автоматами у головы. И приписка: можете искать тело своего полковника в районе Ханкалы. Если не откажетесь от силового воздействия.

Ясное дело, к подобному сценарию больше не возвращались и как можно шире об этом поведали всем вокруг. А сами сосредоточились на основном варианте — обмен. Задержанный на задержанного. К сожалению, практика войны, и от нее пока никуда не деться Начали восстанавливать отношения с посредниками, пошатнувшиеся во время столь бурного взрыва эмоций.

Про свое пребывание в могиле стараюсь не вспоминать, хотя звуки наверху ловлю чутче обычного. Высчитываю самое опасное для себя время — перед рассветом. Днем, а тем паче ночью наши на штурм не пойдут. А вот утром, при первом намазе, когда чеченцы расстелят коврики и упадут лбами вниз… По крайней мере, лично я выбрал бы именно эти минуты.

— Неужели ваши не сообразят, что подписывают тебе приговор? — время от времени удивляется Махмуд. — Мужики хоть нормальные у вас в полиции работают?

Пытаюсь пошутить:

— Достаточно посмотреть на меня.

— Э-э, если так мерить, то дело твое швах, — идет по лезвию черного юмора водитель. Смотрит назидательно и на Бориса: — Мой начальник, будь умным, тоже сидел бы сейчас не здесь, а на Канарах, — совсем по-чеченски раскладывает он наши характеры. — Молись, Николай, на своих.

Молюсь.

Хотя потом, после плена, пришлось узнать и о не совсем приятных моментах своего освобождения. Поначалу вроде все бросились, как говорится, в атаку, но работа по розыску оказалась долгой и нудной. Доходило и до того, что с Расходчикова и Нисифорова пытались требовать письменных объяснений:

— Пусть напишут, чем они занимались столько времени в Чечне и почему до сих пор не вытащили Иванова!

И это в тот момент, когда жены ребят боялись отойти от телефонов, чтобы не пропустить звонок, когда в безысходности и тревоге обнимали во время прогулок с детьми деревья и молили о благополучном исходе. Самым большим упреком и для меня оказались слова одного из начальников, после которых я посчитал своим правом написать рапорт с просьбой перевести меня в другое подразделение:

— Ну что, погулял по Кавказу? И жена тут твоя со слезами бегала по руководству…

Да, говорилось некоторыми направо и налево, будто я сам поехал на Кавказ и меня туда никто не посылал (словно я служил не в правоохранительной системе, а в шарашкиной конторе, где полковники по своей прихоти могут мотаться куда угодно без уведомления руководства). На всякий случай делали дистанцию, отгораживались, если что… Благо, таких проявилось буквально единицы. Но, окажись их вдруг хотя бы более, чем пальцев на одной руке, итог для меня мог бы статься совсем иным.

Правды и искренности хочу в своей пленной истории, поэтому пишу и эти, самые трудные для меня строки: как и во всяком коллективе, не все так гладко и идеально шло и среди тех, кто волей случая вынужден был заниматься (или не заниматься) моей судьбой. Впрочем, было бы странным, окажись все как один расходчиковыми и нисифоровыми. Зато по завершении операции и прибытии в Москву генерал-лейтенант Ю. Чичелов скажет им:

— Теперь к вашему бревнышку столько народу прилепится, что сами удивитесь.

Но как бы то ни было, ордена Мужества получат лишь те, кто вышел на острие события и там оставался до самого конца, — полковники Евгений Расходчиков и Геннадий Нисифоров. Здесь возобладала полная справедливость. Бог всем судья. И мне — в первую очередь. Ибо самый дорогой и совестливый для меня документ на сегодняшний день — это список управлений налоговой полиции и суммы денег, которые сослуживцы собрали на мое освобождение. Расчерченный от руки стандартный листок бумага перекрывает любые экивоки тех, кто сам из Москвы никогда не выедет, а любой бой станет наблюдать со стороны.

Только когда это еще все будет… Я пока лежу в лесной яме и прислушиваюсь к шагам охранников: убьют или пронесет?

Вроде пока проносит. А про холодок от автоматов у затылка лучше побыстрее забыть. Ну, было. В плену много чего бывает, и что теперь, биться головой о земляные стены своих тюрем?

Как ни странно, получается. Не забыть, конечно, а притупить остроту воспоминаний. Убеждаюсь вновь и вновь: о возможной смерти постоянно думать ни в коем случае нельзя. Надо верить и надеяться на счастливый конец. Это хотя и менее реалистично, зато намного приятнее. Единственное, ненавязчиво бы переговорить с ребятами на тот случай, если все же вот так неожиданно уведут и не вернусь. Дай Бог им остаться в живых и чтобы они хотя бы на словах передали родным и близким. Что? Что прошу прощения, что люблю, что остался офицером и в ногах не ползал. Очень хотел жить, строил множество планов…

Прерываю самого себя: за мыслями, оказывается, тоже необходимы контроль и цензура.

Ребята тоже с замиранием ждут развития событий. Если боевики пойдут на убийство, то зачем им лишние свидетели? Хотя, конечно, плевать они хотели на мораль и законы…

Дня два выжидали и мы в яме, какая последует реакция на отправку снимка. Ожидание тяжко само по себе, а здесь к тому же лишились всего — то есть авторучки и часов, даже возможности пускать ими солнечных зайчиков по стенам.

Зато выработали кодекс чести пленника: все живое, ползущее наверх, на волю, не трогать. Даже помогали карабкаться по лестнице жукам, червям. А сколько слов нежности получила божья коровка, неизвестно каким образом оказавшаяся в нашем подземелье. Сначала подержали ее на ладонях, потом подняли на решетку — лети, дорогая, тебе здесь делать нечего. Никому здесь делать нечего. Но…

— О, весточка будет, — увидел спускающуюся с небес пушинку Борис.

Подставили ей руки: лишь бы не ушиблась. Потом долго не знали, что с ней делать. Вдруг в самом деле благая весть, а мы ее втопчем в землю.