Зимняя сказка

Ей казалось, что она знакома со звездами, что она всегда жила и всегда будет жить рядом с ними. Любой сколько-нибудь чувствительный человек, попадая в планетарий, где ему демонстрируют снимки звездного неба, чувствует, что ему показывают что-то очень знакомое и близкое. Фермеры, дети и обреченные на вымирание индейцы племени поманук чувствуют такие вещи сердцем. Туманности, галактики и скопления, являющиеся по сути проекцией электрического света на выбеленные своды, ввергают их в состояние транса вне зависимости от того, что говорит им при этом лектор. Почему же определенные звуки, частоты и повторяющиеся ритмические фигуры прочно связываются в нашем сознании со звездами, галактиками и даже с озаренными солнечным светом планетами, вынужденными вращаться по эллиптическим орбитам? Почему определенные музыкальные темы (не важно, когда они создавались – до или после Галилея) оказываются связанными со звездами гармонически и ритмически, что позволяет нам говорить о некоем незримом спектральном космическом излучении?

Она не могла ответить не только на эти два, но и на сотню других подобных вопросов. Поскольку ей пришлось оставить школу, в которой, следует заметить, их практически не учили точным наукам (девочкам не читались ни курс физики, ни курс химии), она не могла не изумиться, обнаружив однажды утром в своем дневнике сложные уравнения, записанные ее собственной рукой. Вначале она даже решила, что над ней решил подшутить ее брат Гарри, однако, присмотревшись получше, поняла, что эти формулы, занимавшие несколько страниц, действительно были написаны ею.

Она передала их лектору планетария, который никак не мог взять в толк, что же они означают. Она целый час наблюдала за тем, как он переписывает формулы в свою толстую тетрадь. Лектор сказал, что не видит в этих формулах особого смысла, но они представляются ему достаточно любопытными. Будучи написанными его рукой, они выглядели куда солиднее.

– Но что же они значат? – поинтересовалась она.

– Понятия не имею, – ответил он. – Но какой-то смысл в них, несомненно, есть. Если вы не возражаете, я захвачу их с собой. Откуда они у вас?

– Я же вам рассказывала.

– Вы не шутите?

– Конечно же нет!

Он посмотрел ей в глаза. Кем же была эта красивая девушка, одетая в шелка и в собольи меха?

– А как понимаете их вы сами? – спросил он. Беверли внимательно посмотрела на исписанные формулами страницы и, немного подумав, ответила:

– В них говорится о том, что Вселенная и рычит, и поет или, вернее, кричит.

Ученый астроном был шокирован ее ответом. Он нередко сталкивался с безумцами и фантазерами, вынашивавшими самые абсурдные теории, которые тем не менее поражали его своим изяществом, а порой даже представлялись ему едва ли не истинными. Однако этими любителями астрономии оказывались, как правило, пожилые одинокие обитатели верхних этажей, комнаты которых были забиты снизу доверху толстыми книгами и всевозможными невиданными приборами, донельзя эксцентричные личности, бродившие по городу с тележками, в которых находился весь их скарб, или же завсегдатаи психиатрических клиник. Идеи этих чудаков нередко поражали астронома своей глубиной. Их болезнь была не столько несчастьем, сколько даром. Весомость открывавшихся им истин в конечном счете и помрачала их разум.

Он привык беседовать на подобные темы с выжившими из ума ветеранами Гражданской войны или с изобретателями, ведущими затворническую жизнь в каком-нибудь городишке на Гудзоне. Сейчас же он видел перед собой молодую светскую красавицу, которой еще не исполнилось и двадцати лет, и потому испытывал крайнюю неловкость.

– Вы сказали – рычит? – спросил он с опаской.

– Да.

– Как именно?

– Как собака, но только октавой ниже. А если она кричит, то слышатся разные голоса – и белесые, и серебристые.

Астроном почувствовал, что голова его начинает идти кругом, а Беверли продолжала как ни в чем не бывало:

– Свет почти все время молчит, но иногда он начинает звучать подобно кимвалам и чуть искривляться, словно струи фонтана. Он сосредоточен, но все время движется. Он пересекает пространства, оставаясь на месте, его чистые лучи похожи на рубиновые или изумрудные колонны.

Вернувшись на крышу, она посмотрела сначала на Ригель, потом на Орион. Плеяды по своему обыкновению пытались сразить ее совершенством своей асимметрии, Альдебаран же смущенно подмигивал.

– Что это с тобой сегодня? – спросила она еле слышно.

Альдебаран тут же засиял чистым ярким светом и закружился в странном танце. Ригель, Бетельгейзе и Орион тоже были ее друзьями, с которыми общалась не только Беверли, но и все остальные обитатели темных крыш.

Этой ночью неистовый северный ветер ярился сильнее обычного. Казалось, что он исполнился решимости уничтожить или, на худой конец, заморозить все живое. Весь город с его домами, мостовыми и деревьями покрылся ледяной коркой, лед на реке стал вдвое толще. Беверли закуталась в меха и тут же уснула. Этой ночью ей снились звезды.

Купание богини

В декабре все семейство Пеннов, кроме Беверли, уезжало в загородный дом на не ведомом никому озере Кохирайс, которое находилась на самом севере штата. Беверли собиралась присоединиться к ним на праздниках. К этому времени они должны были полностью снабдить провизией ее спальню и подготовиться к ее приезду. Беверли хотелось несколько дней побыть одной, но, с другой стороны, ей хотелось встретить Рождество в большом доме на берегу огромного озера (для того чтобы добраться до него, нужно было ехать на санях, плыть на речном пароходе, снова ехать на санях и, наконец, на буере). Айзек, Гарри, Джек и Уилла уже готовились к отъезду. Из слуг в доме должна была остаться лишь Джейга. Впрочем, Беверли собиралась отправить ее на все это время в Фор-Пойнтс, где жили ее родственники. Узнав, что отец Джейги медленно умирает, она попросила Айзека отправить Поспозилам такую сумму денег, которой с лихвой хватило бы на все их нужды.

– У нас что, благотворительный фонд? – поинтересовался Айзек. – Так мы в два счета разбазарим все свои сбережения.

– Папа, – вздохнула Беверли. – И Гарри, и Джек уже выросли. К тому времени, когда подрастет Уилла, меня уже не будет, верно? И вообще, зачем тебе столько денег?

Айзеку, знавшему, что никакие деньги не смогут помочь ни господину Поспозилу, ни его собственной дочери, не оставалось ничего иного, как только выполнить ее просьбу.

Беверли хотелось, пусть всего на несколько дней, остаться в полном одиночестве. Невесть почему она была уверена, что в это время с ней произойдет нечто очень важное: то ли она внезапно умрет, то ли так же внезапно выздоровеет. Впрочем, пока ничего особенно примечательного с ней не происходило. За две ночи до отъезда домашних небо стало затягиваться облаками и пошел снег. В следующую ночь мрак стал еще гуще. Однако Беверли не теряла надежды. Она ждала чего-то необычайного. Проснувшись наутро, она увидела над собой совершенно ясное небо.

Мысль о святом Стефане не давала Питеру Лейку покоя, и он в конце концов, переборов страх, решил сходить в церковь. Ему еше не доводилось бывать в храмах. Преподобный Оувервери не дозволял своим воспитанникам входить в сверкающее серебром здание, построенное им возле турецкого дворца Бэкона. Помимо прочего, не проходило и дня, чтобы Питер Лейк и подобные ему «проходимцы» не осуждались с полутысячи кафедр. Тем не менее он решил зайти в Морской собор, казавшийся ему самым красивым собором в городе, с которым, конечно же, не могли сравниться ни собор Святого Патрика, ни собор Святого Иоанна (разве можно сравнивать Нотр-Дам и Сен-Шапель?). На витражах его высоких окон, ярких, словно расцвеченные цветами альпийские луга, были изображены корабли и море. Айзек Пенн, истративший массу денег на строительство этого собора, хотел, чтобы на его витражах была помещена история Ионы. Сам он в свое время убил немало китов.

Иона плыл, разинув рот от изумления, кит же уже смыкал над ним свою страшную огромную пасть. И что это был за кит! Обычно его изображают с человеческим ртом и с остекленевшими глазами героя какого-нибудь дешевого водевиля, этого же кита как будто срисовали с натуры. Огромное, вытянутое, иссиня-черное одноглазое чудище с торчащим из бока гарпуном, со страшной загнутой челюстью, с побелевшей, изъеденной раковинами кожей, похожей на китайскую головоломку, и с телом, изуродованным множеством шрамов. Он рассекал воду совсем не так, как это делают маленькие серебристые рыбки, изображенные на миниатюрах эпохи Ренессанса. Подобно настоящему киту, он крушил и сметал со своего пути все и вся.