Страница 23 из 67
Борис поймал палец, сжал губы посильнее.
— Конеффно, зафитую.
Ира фыркнула, оторвалась от плеча, тряхнув головой. Борис шутливо застонал, пытаясь поймать сразу и пальцы, и волосы. Она засмеялась.
— Нет, серьезно! Ну подожди! — чмокнула его в щеку, опять прижалась. — Правда — мне там очень нравится! И работа интереснее, и коллектив. И встретили все очень хорошо! Правда — все-все!
— И муффины?
— Ревнуешь? Увы, только женщины, мужчин почти нет. Нет, есть один, но он пожилой уже. Замминистра. Отличный дядька! Вежливый, остроумный. А как он здорово знает русский язык! Если кто сомневается, как правильно написать, он всегда подскажет. Представляешь — он вообще не делает ошибок, никогда! Хоть и чеченец.
— Не может быть, — Борис выпустил палец. — Это вы там все безграмотные собрались.
— Может! — опять легкий хлопок по губам. — А кто у нас инженер через «и» написал. Инжинер!
Борис зарычал, поймал неугомонный палец, Ира тихонько засмеялась.
— Это слуфайно. А как ефо зфать?
— Инжинера? У тебя еще и склероз? Вроде бы, Борис! — довольно блеснула глазами и сжалилась: — Его зовут Тимур Мухтарович.
— Как? — Борис выпустил руку, откинулся на лавке и захохотал: — Му-хтаро-вич! Мухтарович!
— Ну, ты чего?!
— Мухтарович! Кошмар! И вы его так называете? Ой, не могу! Мухтарович!
— Боря, перестань! Как не стыдно! — Ира толкнула его кулачком в бок, Борис засмеялся еще сильнее, и она не выдержала, засмеялась тоже. — Ну, да — да! Сначала непривычно было, даже неловко. Но потом привыкла. И вообще, мало ли каких имен не бывает? И у русских тоже. Октябрина, Тракторина… Акакий вот еще здорово звучит.
— Даздраперма!
— Боря!!
— А что? Это, между прочим, не то, что ты подумала. Это значит: «Да здравствует первое мая!»
— Ужас! Как можно жить с таким именем?
— Не хуже чем, с Мухтаром!
— Дался тебе этот Мухтар! — Ира дернула его за руку. — В конце концов, это же нерусское имя. А ты правда знаешь чеченский язык?
— Знаю — это довольно громко сказано. Понимаю — да, практически все.
— Здорово! А я почти ничего.… Зато я вот что знаю, — Ира на секунду замолчала, вспоминая, и уверенно произнесла: — Оффэй, ма хаза ю со![8] Знаешь, что это значит?
— Знаю! — засмеялся Борис. — А что, очень чисто и главное — абсолютная правда! Можно я покурю?
Ира кивнула. Борис вытащил из заднего кармана помятую пачку «Ростова», закурил, старательно выпуская дым в сторону от Иры.
— А в Ростове девочки запросто курили, даже на улице. В Грозном такое даже представить невозможно… Ты хотел бы, чтоб я курила?
Борис поперхнулся.
— Вот еще! Конечно, нет!
— Шовинист! Дай попробовать. Ну, дай, я только разок!
Ира резким движением выхватила у него сигарету, поднесла ко рту. Борис попытался выхватить, сигареты выскочила, упала на джинсы. Он щелчком скинул ее вниз, вскочил, судорожно отряхиваясь. Ира расхохоталась.
— Смейся, смейся! — обиделся Борис. — Они между прочим 250 рублей стоят! Вроде не прожег…
— Я бы тебе заштопала! Ладно, не дуйся. Боря, все хочу тебя спросить — ты принципиально деньги в кармане таскаешь? Чтоб потом по полчаса оттуда выковыривать?
— А как надо? — Борис снова сел на лавку.
— В бумажнике.
— Ох, сразу видно иногороднее влияние! Ира, где ты видела, чтоб в Грозном мужчины бумажники таскали? В Грозном положено, чтоб деньги были в карманах, и большими пачками!
Мимо вновь медленно-медленно прошла парочка. И снова покосились на занятую скамейку, на этот раз оба.
— Боря, — прошептала Ира, — по-моему, они уже третий раз проходят. Это они дают нам понять, что пора и очередь уступить.
— Вот еще! — возмутился Борис. — Пусть другую найдут — мало ли в Грозном скверов. И потом, я еще не выполнил план.
— По болтовне?
— Язва! — ласково сказал Борис.
Ира довольно улыбнулась. С набережной налетел вечерний ветерок, зашелестел, зашумел листьями громадных деревьев. Рванул вниз, наткнулся на черный омут и забылся, заиграл, лаская мягкие струящиеся локоны. Ира подняла руки, пытаясь сохранить прическу, и Борис замер, не в силах отвести взгляд от черного водопада. Потом осторожно провел по нему ладонью, отодвинул, прикоснулся губами к шее, и сердце сразу скользнуло в бездну. Ирина запрокинула голову, губы нашли губы, и снова все исчезло — только руки, губы, сладкий вкус, и медленная-медленная молния, пронзающая сознание.
Или душу?
Ветерок еще немного поиграл новой игрушкой, почувствовал себя лишним и улетел, заигрывая по дороге с деревьями.
— Боря…
— Что, Ирочка? Что?
— Скажи…
— Я люблю тебя!
— Правда?
— Правда! Мне очень хорошо с тобой. Светло…
Тихо пела Сунжа, сверкали в мутноватом городском небе немногочисленные звезды, и бежали, как ни в чем не бывало, электрические буквы по крыше гостиницы «Чайка».
Двое на скамейке ничего этого не замечали.
— Боря, а ты помнишь какой сегодня день?
— С утра было третье сентября.
— Ничего ты не помнишь… — улыбнулась Ира. — Сегодня ровно месяц, как я тебя нашла.
— Ты нашла? — возмутился он. — Почему это ты?
— А кто? Стоял себе парень, курил, мечтая выиграть в лотерею. Я могла бы пройти мимо — ты бы не заметил.
— И не выиграл бы… Ладно, пусть ты. Но ведь такое дело надо отметить! Который час? — Борис поднес руку к глазам, пытаясь разглядеть стрелки.
— …. амолетами Аэрофлота. Двадцать два часа восемь минут, — объявила Ира, глядя на бегущую строку. — Плюс двадцать дв…
— Вот зараза! — перебил Борис. — Извини. Магазины уже закрыты!
От огорчения треснул кулаком по скамейке.
— Вот не везет!
— Не кощунствуй! Это ты у нас забывчивый. А у меня память на числа профессиональная, я же говорила.
— И что?
— И то! — гордо произнесла Ира. — Позаботилась заранее. Дома в холодильнике бутылка «Шипучки». Если вы не против, сэр.
— Не против, миледи! Какая же ты.… А ты меня пустишь? — улыбнулся Борис, Ира фыркнула.
Борис встал, подал руку. Месяц, неужели всего месяц? А ему казалось, что с того дня прошла уже вечность. С того жаркого августовского дня, когда небо вдруг раскололось, и оттуда выплеснуло пламя, сверкая на льющихся по ветру черных волосах. А до этого тоже была вечность — вечность одиночества и тоски, бесконечность ожидания и надежд. Он ведь не так уж преувеличивал, что не забывал Иру. Конечно, не забывал, конечно, помнил — пусть и не отдавая себе в этом отчет. Иначе, почему ему никто не был нужен? И почему он не был нужен никому? Хотя это-то понятно — чистоплюй, идеалист, не желающий и не умеющий приноравливаться к реальному миру. Реальному? Пусть так, но до чего же скучен и сер был этот мир столько лет! Пока вдруг не раскололось небо и не упало оттуда пламя, сверкая на льющихся по ветру черных волосах. Пока не блеснули почти забытые сине-серые глаза.
После того сумасшедшего дня, когда показалось, что их буквально притянуло друг к другу миллионом ниточек, Ира вдруг отдалилась, замкнулась. Они по-прежнему встречались каждый день, но такого чуда больше не было. Она вдруг стала нервной, резкой, насмешливой. Борис, по привычке принимая все на себя, решил, что он ей неинтересен, что приходит она только от скуки. И, еще может быть, из жалости. Это было хуже всего. Как только он не прекратил встречи? Как не ушел? Не смог.
Потребовалось больше недели, чтоб Ира оттаяла, чтоб глаза засверкали не насмешливо, а просто весело. Чтоб он увидел в них и интерес, и нежность, и любовь. И с тех пор ничего другого он там не видел.
— Пойдем через сквер, — сказала Ира, беря его под руку.
Светло. Это он хорошо сказал — светло. А ведь и мне с ним светло, я ведь даже и не знала, что так может быть. Как просто было до него. Вокруг никого, только волки с ласковыми лицами и обольщающими голосами. А ты одна, и надо отбиваться, надо суметь разглядеть под ангельским ликом хищный оскал. Ох, не просто это — ведь счастья-то хочется! Простого счастья, любви. А ее нет и нет, мелькнувший много лет назад лучик с пепельными волосами исчез в неизвестности, и мир враждебен и жесток. Годы идут и идут, и ничего не меняется.
8
— Ох, какая я красивая! (чеченск).