Канал

Он поставил кошелку на землю возле акации и опустился на корточки, еще раз проверяясь. Все чисто, ничего подозрительного. Леви поднялся, одернул длинную галабийю и, не спеша, направился к дому, справа от которого в металлической ограде должна была лежать маленькая кассета, завернутая в клочок газеты.

Леви протянул руку, достал сверток и быстро сунул его в кошелку. Вот и все, подумал он, и… обомлел. Навстечу ему шел тот самый русский переводчик, которого он почему-то не решился убить в пустыне под Рас-Гарибом. Русский явно увидел, что я что-то взял с ограды, подумал Леви, а возможно, узнал и меня… Надо его кончать!

— Устаз [профессор — араб. ], вы меня не узнаете? — спросил израильтянин, преградив путь русскому.

Тот непонимающе остановился, внимательно посмотрел на Леви и сказал:

— Не знаю, и знать не хочу! Пошел вон, васих! [грязнуля — араб. ]

— Я тебя предупреждал, чтобы ты больше никогда не попадался на моем пути! — зловеще сказал Леви. — Помнишь?

— Барра! [Прочь! — араб. ] — повысил голос юноша и посмотрел по сторонам в надежде увидеть полицейского. Но в этот полуденный жаркий час улица была почти безлюдной. Лишь где-то вдалеке маячили фигуры редких прохожих. И он, ненавидяще, уставился на высокого наглого феллаха в клетчатой куфии на голове, из-под которой жестко сверкали необычные серо-голубые глаза. — Пошел вон!

— Ладно, — осклабился феллах. — Не хочешь узнавать — не надо!.. Тогда купите Анубиса, устаз! Клянусь Аллахом, настоящий, из самого Луксора! Вот посмотрите, хадритак! — И Леви пошире распахнул створки своей кошелки, предлагая посмотреть.

Русский удивился мгновенной перемене в поведении странного незнакомца и непроизвольно наклонился над кошелкой, чтобы посмотреть на настоящего Анубиса. Это было последнее, что он увидел в своей короткой жизни: израильский спецназовец, быстро оглядевшись, мгновенным, давно отработанным движением рук свернул ему шею…

Леви огляделся, потом подтащил труп к ближайшей акации и усадил его, прислонив головой к стволу.

— Зеу зе [Вот и все — ивр. ], русский переводчик, — сказал он про себя, еще раз глянув на неподвижное тело у ствола акации. — Я тебя дважды пожалел… А теперь не могу… Прости меня, русский!

И Хагай Леви быстрым шагом направился к перекрестку. Он торопился в свою грязную лачугу в Булаке, чтобы проявить пленку и отправить шифровку в Моссад…

Глава восьмая

14 часов продолжались вчера воздушные и наземные бои в зоне Суэцкого канала. Египетская авиация совершила налеты на израильские позиции в северном и южном секторах канала. Как передает агентство МЕН, в 18 часов по местному времени египетская артиллерия открыла концентрированный огонь по позициям противника. Израильтянам нанесены большие потери в живой силе и технике.

…Резкая боль от удара в грудь и ослепительный свет электрического фонаря. Чьи-то руки грубо сдергивают меня с койки.

— Кус уммак! Йа хайван!!! — выкрикиваю я арабские ругательства и тут же осекаюсь, получив пару болезненных ударов чем-то тяжелым в спину.

Мне швыряют овероль и заставляют одеться. Яркий свет слепит глаза, я быстро одеваюсь, боромоча ругательства и по-прежнему не понимая, что происходит и кто так грубо со мной обращается.

— Ялла! Барра — выходи! — произносит кто-то по-арабски и меня бесцеремонно выволакивают из блиндажа.

В едва брезжащем свете раннего утра недоуменно разглядываю неизвестных. Их двое. Камуфляжная пустынная форма, каски в такого же цвета чехлах, короткие автоматы… «Узи» — мгновенно определяю я систему оружия, и для меня все становится понятным: израильский десант.

— Рух — пошел! — говорит мне один из десантников, перебросившись несколькими фразами на иврите со своим напарником и больно ткнув дулом автомата в мою спину.

Ну, вот и кончилась командировка в Египет, думаю я, шагая со своими конвоирами по выщербленной бетонке бывшего аэродрома в сторону КП роты. Слава Богу, что хоть не прирезали сонного в блиндаже… Ну, раз не убили сразу, значит, я им зачем-то нужен. А куда подевался Юра Агеев?!.. Мой взгляд натыкается на окровавленный труп египетского солдата, ничком лежащий возле тропинки, чуть дальше — неподвижные тела еще нескольких бойцов — сколько их, разобрать трудно — я вижу беспорядочно сваленные друг на друга трупы, и нервный спазм страха мгновенно схватывает низ живота.

"Неужели все спали? Что сделают со мной?" — продолжаю я задавать себе вопросы и проклинать извечную арабскую беспечность. Ни хрена не помогли алжирцы, констатирую я, — а ведь мы им сколько раз говорили о возможной высадке десанта именно здесь, на стыке двух армий…

…По знакомым ступенькам, пинаемый конвоирами, я скатываюсь в просторный блиндаж, где несколько часов назад кипела боевая работа, и мы задыхались от клубов пыли и мелкого песка, взметенных взрывами авиабомб. Опершись на руки, я пытаюсь подняться, но конвоиры не дают мне это сделать, и под ударами их ботинок я утыкаюсь лицом в грязный земляной пол. Я мычу от боли и выталкиваю из разбитого рта крошево зубов вместе с песком и кровью. Звучит короткая фраза на непонятном иврите и шум удаляющихся шагов. В наступившей тишине слышу слово «встать», произнесенное по-арабски.

Поднимаюсь с пола, вытираю рукой окровавленное лицо и со смешанным чувством ненависти и страха перед неизвестностью смотрю на израильтян, сидящих на складных стульях. Их трое в одинаковой камуфляжной форме без знаков различия с брезентовыми кобурами пистолетов на ремнях.

— Вот и еще раз свиделись, русский переводчик! — говорит мне по-арабски один из них, и я узнаю в нем того самого «александрийца» с голубыми глазами. — Я тебя предупреждал, русский, чтобы ты больше никогда не попадался мне на пути…

Полещук проснулся весь мокрый от пота, сел на кровати и стал тереть глаза. Ну и сон, подумал он, прямо явь, а не сновидение! Он машинально притронулся рукой к передним зубам — все целые! Черт! Этот голубоглазый израильтянин меня преследует даже во сне! Какой-то кошмар! Он встал с кровати, закурил и подошел к окну. За ставнями брезжил ранний рассвет, обитатели Насер-сити еще спали. Полещук докурил сигарету, глянул на часы и лег на кровать. Но заснуть так и не смог. Он лежал на кровати, а в памяти всплывали картинки двух встреч с «александрийцем», назвавшимся Мухаммедом Саидом. Чуть не обделался от страха, вспоминал Полещук встречу в пустыне под Рас-Гарибом, когда голубоглазый стал снимать с плеча автомат… Ужас неминуемой смерти тогда оказался страшнее, чем все перенесенные бомбежки… И до, и после… Одно дело сидеть в мальге, думал он, когда не знаешь, попадет в нее бомба или нет, и совсем другое — видеть направленное на тебя дуло автомата и палец врага на спусковом крючке… Ладно, не убил же, в конце концов, — мысленно подвел Полещук итог своим размышлениям и вновь закурил.

Раздался усиленный динамиками голос муэдзина, призывающего правоверных на утреннюю молитву. Полещук вздрогнул и посмотрел на часы: начало шестого. Тэты в Каире нет, подумал он, Лякина — тоже, даже соседа нет. Он посмотрел на аккуратно застеленную кровать и подумал, что соседа по комнате так ни разу и не видел. Говорили, какой-то старлей, то ли переводчик, то ли технарь. А может, оно и к лучшему, решил Полещук, что наши отпуска не совпадают. По крайней мере, собираемся своей маленькой компанией без лишних глаз и ушей…

"Ашгаду анна Мухаммад расуль Алла!" [Свидетельствую, что Мухаммед — пророк Аллаха! — араб. ] — кричал муэдзин. Интересно, как этот Аллах умудрился нас с Юрой спасти, вспомнил Полещук про заваленный прямым попаданием ракеты блиндаж и слова лейтенанта Фавзи, если мы — неверные гяуры? Элементарная случайность!

А с Тэтой так и не получилось тогда толком ни поговорить, ни…, подумал он, не повезло… Пить надо было меньше! Когда теперь увидимся?