Военные пацаны (сборник)

Коллекционерство – это болезнь. Ее Костя подхватил, будучи в отпуске, двигаясь на поезде из Москвы в Орел и обратно. Понравилось невероятно: перестук колес, покачивание вагона, быстро меняющиеся пейзажи в окне, натюрморты на откидном столе, дивными вечерами приятное общение со славными попутчиками – романтика… Правда, один билет у него сперли вместе с деньгами на обратном пути, поэтому и сохранился только один.

Билеты выезжающим в отпуск парням Топорков имел привычку заказывать заранее и сильно обижался, если кто‑нибудь забывал о «заказе» и где‑нибудь в аэропорту за ненадобностью попросту выбрасывал свои железнодорожные билеты.

Представьте: ждет заядлый «перидромофилист» эти самые бумажки три месяца, а то и больше, от нетерпения места себе не находит; человек возвращается, а проездных билетов нет! Костя начинает грязно ругаться: вот ты, мол, такой-сякой, «нехороший человек»!.. Кому ж приятно такое выслушивать? Так Топорков и стал «перидромофилистом». Возможно, по этой же причине и всех друзей растерял.

Реактивное состояние от назначения на должность начштаба отряда не заставило себя долго ждать. Наверняка многие знают таких людей – вроде бы ничего собой не представляют, не особо и значимые; но как только к их имени с фамилией пристегивается слово «зам» или, не дай бог, «нач», так сразу же меняется не только характер, но, кажется, даже и внешность. Сам того не замечая, Топорков превратился в важный мыльный пузырь, готовый вот-вот лопнуть от ощущения своей значимости в деле спасения мира, сформированного на основе его потрясающе дремучего невежества. Причем свое невежество он искусно прикрывал нездоровым всезнайством, при любом удобном случае готовым его продемонстрировать, и даже иной раз называл сам себя не иначе как «очень влиятельной фигурой в определенных кругах». Внимательно следил за успехами своих коллег, с тем чтобы чужие заслуги моментально приписать себе, о чем незамедлительно докладывал начальству.

Также в корне изменилась и разговорная речь: словарный запас стал богаче, заковыристей, как‑то бюрократически цветастее. Фразы обрели форму лозунгов, каждое слово заимело некую подоплеку. Если нечего было сказать, то и молчал как‑то многозначительно. И откуда что берется? Картину портит и то, что человек имеет только власть, а вот авторитета или, на худой конец, уважения коллектива – никакого. Трус. Ни разу за все время не выехал ни на одно боевое задание. Просто жил и работал в центре группировки да с бумажками возился – награды себе выписывал.

Следует отметить, что должность дается человеку только на срок командировки; по возвращении домой он остается в той же должности, в которой пребывал до того. То есть никаких привилегий по месту основной службы он не получает, но память у ребят долгая, крепкая. Некоторые этого не понимают.

Но и Топорков не есть главное в рассказе, просто будем иметь данный факт в виду. Тем более что мыльные пузыри, как показывает практика, имеют свойство рано или поздно лопаться. Так оно, собственно, и случилось, поэтому, думаю, дальше раскрывать образ Топоркова не стоит, пусть сам по себе существует – для связки глав.

– Да, братцы, во всякой заднице таки бывал, но чтобы в такой… – Роман Григорьевич проснулся среди ночи в насквозь прогнившей десятиместной солдатской палатке саперов, куда его поселили гостеприимные командиры войсковой группировки вместе с Владиславом Сылларовым, тоже бойцом отряда. – Мужики, да что вы так печку‑то раскочегарили? Ну, невозможно ведь, моченьки нету терпеть!

Во тьме врытой в землю палатки тут же раздался разгневанный голос кого‑то из «дедушек»:

– Эй, на фишке!

На общих, сколоченных из необструганных досок, нарах, возникло шевеление проснувшихся. С «улицы» донесся четкий отзыв постового-дневального:

– Ийя!

– Мы тут потеем, а ты там, понимаешь, прохлаждаешься?!

– Никак нет, товарищ сержант! – Голос бодрый, но в то же время недоуменно-обиженный.

– Ну, пгям, как в бане, епти… – Это Влад зашевелился, закурил.

– Дверь приоткрой, пусть проветрится. – Сержант тоже закурил. – И прекращай так топить, людям же жарко, твою маму! – Дело в том, что в обязанности постового входит также и подкормка буржуйки дровишками. – Если у кого есть желание поворочать своей задницей, давайте на улицу шуруйте!

– Серега, – тормозит сержанта Роман, – не ругайся…

– Нехрен расслабляться!

Послышался хруст снега под солдатскими сапогами, палатку разрезал клин звездного неба – это дневальный откинул в сторону полог палатки:

– Так пойдет?

Посвежело.

– Фу-у, благода-ать, – облегченно вздохнул Рома. – Спасибо, Костя!

– Да чего уж там, Григорьич, – ответил постовой.

– Минуты через две прикроешь! – лениво бросил Сергей. – Поал?

– Ийесть, товарищ сержант!

У тех, кто проснулся, сон сразу не идет, некоторое время нужно и лясы поточить:

– И что вы так топите?

– Жар костей не ломит!

– Надо же оптимальную температуру поддерживать, тыкскызыть, приемлемую.

– Ну, пгям как в пагилке, епти, – повторил Владик, – ни поспать, ни отдохнуть по‑человечьи.

– В итоге нервы расшатываются, – вставил Рома, – психика таки страдает.

Из сумрака вылетают не раз битые фразы:

– А что, за ночь пропотел, утречком полотенчишком обтерся, и – чистенький!

– Тоже вегно, епти.

У артиллеристов долбанула самоходка. Слышно, как крупнокалиберный снаряд со специфическим звуком штопором буравит небеса, и через минуту-другую эхо доносит с гор долгое эхо разрыва.

– Это называется точечный удар, – произносит кто‑то во тьме, – минут через десять еще будет.

– Ладно, мужики, давайте спать.

– Только сон приблизит нас к увольнению в запас!

– Кто‑то смачно зевнул:

– Ы-а-а… – как будто сигнал к прекращению разговоров.

– Устали парни. Спят.

Рано утром, утершись ветхими полотенцами и придав с помощью артиллерийской ветоши донельзя стоптанной обуви подобие чистоты, личный состав группировки вышел на построение. В это время демократичные менты с молодыми армейскими «дедушками» только-только начинают просыпаться, потягиваться; наиболее смелые, в смысле, не боящиеся холода, идут на узкую – в два прыжка перепрыгнуть можно – очень бурную горную речку сполоснуть кончики пальцев в ледяной воде.

Рома между делом мужественно стирает в речке с обледеневшими бережками свои трусы с тельняшкой и, изрядно посвежевший, вывешивает на палаточных растяжках для просушки.

– До завтра высохнут, – дышит в застывшие ладони Роман. Лицо его пылает удовлетворением от проделанной полезной работы.

В самой палатке тоже происходит шевеление – уборка-приборка-печка-чайник.

– Опс! – К Владу подошел тот самый сержант Сергей, кончиками чистых пальцев снял с лацкана его куртки нечто микроскопическое. – Бэтр!

– Что за «бэтыг»? – недоумевает Владик.

– Вошь.

– Да ну нахген! – Влад не желает верить живому факту.

– Смотри.

– А почему «бэтыг», Сегега? – спрашивает Влад, разглядев на ладони у срочника микроскопическую животину, и убеждается, что это не шутка. – Вгоде не было у меня никогда.

– Это, Владик, вошь шовная обыкновенная, – со знанием дела объясняет, вероятно, съевший в этом деле уже не одну собаку сержант, – восемь ножек у нее, как у БТРа, и живет в швах одежды.

Кстати, собаки в отряде были, аж две злющие штуки. Бойцы привезли их из Дагестана. Через неделю кавказские овчарки пропали без вести и без шума, поиски опытных оперативников ни к чему не привели. Ни следа! Особое старание в поисках проявляли разведчики из ДШР. В итоге все знакомые солдаты дружно сошлись во мнении, что здесь явно просматривается пресловутый чеченский след. В отряде закипели страсти, появился лишний повод для мести.

– Ух ты-ы, – восхищается Влад, – вошь!

Кто‑то из солдатиков занес в палатку горячий завтрак: котелки с еще тепленькой, водянистой, но весьма, надо признать, питательной и полезной гречневой кашей.