Солдатская сага

Глава 15

Это ЧП еще совсем свежо в памяти солдат, тем более что с Градовым оказался хорошо знаком Гора, начинавший вместе с ним службу на термезском полигоне.

Бывший Сашин шеф, сам далеко не подарок, рядом с Градовым казался жалким сопливым мальчишкой. К моменту призыва двадцатитрехлетний Петр был уже женат, имел детей. Он окончил машиностроительный техникум, учился заочно в политехническом институте, был кандидатом в члены партии и вдобавок ко всему депутатом Челябинского горсовета.

С огромным, грамотным и толковым мужиком в карантине считались даже офицеры. Но по совершенно непонятным причинам по прибытии в боевую часть его засунули в самую захудалую дыру — роту охраны аэродрома. И там случилось самое худшее, что только может произойти с молодым солдатом в Советской Армии — он очутился один среди старослужащих-бабаев.

Около недели Градов терпеливо стоял на посту — «за себя и за того парня», а потом взбунтовался. Не управившись со строптивым салобоном своими силами, урюки традиционно попросили помощи у своих. Объединенными усилиями среднеазиатского землячества им удалось Градова зверски избить. Но отнюдь не сломить…

На разводе, ни от кого не прячась, Градов подошел к командиру подразделения. Тот же, не долго думая, со словами «Здесь тебе, выродок, не Дом Советов!» — послал его куда подальше. Но Петр был не тот парень. Пресмыкаться перед бабаями он не стал и в тот же вечер от души отделал троих из них.

Быстро сообразив, что просто так душару им не обломать, бабаи решили провести показательную экзекуцию.

И на следующее утро толпа соплеменников, изрядно попинав ногами, под обкуренный смешок закопала Градова по шею в кучу песка. В течение всего дня урюки, празднуя грандиозную победу, гоняли косяк за косяком и поочередно оправлялись Градову на голову. Когда же он, то ли от холода, то ли от невыносимого отчаянья, потерял сознание, тело выволокли из ледяной ямы, развязали и, словно падаль — вниз головой, засунули в мусорный контейнер.

Сутки после «наказания» Петра не трогали, а после среди ночи вновь самонадеянно поставили в караул.

Заступив в свой последний наряд и дождавшись, пока курнет и уляжется последний чучмек, он за полтора часа до рассвета спустился в землянку, зажег свет и, дав сослуживцам несколько минут на протирание глаз и осмысление ситуации, поделил на четверых четыре магазина; после чего спокойно ответил на телефонный звонок и популярно объяснил ротному, что это у них тут за стрельба такая.

Когда побелевший от ужаса командир роты охраны в одних подштанниках и кедах примчался на пост, Градов, не вдаваясь в подробности, одним чудовищным ударом приклада раздробил капитану челюсть, а заодно и вышиб большую половину зубов. После чего равнодушно сдался до инфаркта перепуганному командиру эскадрильи.

Вид залитой кровью крошечной землянки и четырех исшматованных, изжеванных ста двадцатью выстрелами в упор тел, по всей вероятности, произвел на «начпо» и «насоса» столь яркое впечатление, что они, позабыв о былых разногласиях, приняли поистине драконовы меры и к концу года шестеро особо заслуженных дедулек уехали дослуживать в дисбат и зону.

А Градов на девять месяцев сел в кундузскую гарнизонную гауптвахту. Попав через некоторое время после этих событий в медсанбат, немного отошедший от болезни Гора чуть ли не на коленях упросил своего земляка, молодого лейтенантика медслужбы, устроить ему свидание с Петром. Офицер, еще не до конца закаленный армейским бездушием, под видом санобработки помещений (а в тот год свирепствовала эпидемия брюшного тифа) побывал вместе с одним санитаром и переодетым Горой на губе и дал им возможность в течение нескольких минут переговорить через решетчатую дверь «тигрятника».

Градов довольно-таки неплохо выглядел, говорил, что к нему очень хорошо относится караул — как ни странно, но у него все время заключения не переводились сигареты — и что скоро состоится суд трибунала, где его, скорее всего, оправдают. Он утверждал, что ни о чем не жалеет, что, если все вернуть назад, то он бы поступил точно так же, да в придачу пристрелил бы и ротного. Бывший командир на следствии и очных ставках, по образному выражению жильца «тигрятника», «прикрывает мною свою разъе… сраку». Растирая сопли отчаянья, капитан божился и уверял следователей военной прокуратуры, что рядовой Градов о творящихся во вверенном ему подразделении беззакониях не докладывал и что вообще он был никудышным, бестолковым солдатом, который только и делал, что спал на посту, занимался онанизмом и увиливал от службы.

Еще через полгода состоялся суд, и Петру влепили семь лет усиленного режима. Самое любопытное выяснилось позже. Оказалось, что домой Градов вернулся ровно через два с половиной года после своего призыва, и его освобождение совпало по времени в возвращением сослуживцев на дембель. Все это, к слову, произошло задолго до горбачевской амнистии.

Глава 16

Известие о том, что в роте связи Саша низведен до уровня чмыря, в третьем взводе восприняли как нечто само собой разумеющееся. Правда, особой обиды на него никто не держал, но и изменять к лучшему его положение никто не собирался; да и не принято было вмешиваться во внутренние дела чужого подразделения.

Кроме того, вечером, по возвращении из рейда, произошли события, которые надолго отвлекли весь взвод от судьбы бывшего сослуживца.

Шурик, окончательно доведенный тупостью Гены Белограя, сорвался и допустил две грубейшие ошибки: во-первых, перед тем, как набить тому морду, должным образом не осмотрелся по сторонам, а, во вторых, от души припечатав Генулю личиком о задний десант сто сорок седьмой БМПшки, рассек тому бровь.

Как назло, в десяти метрах позади от разыгравшейся баталии стоял БТР комбата, и все действо развернулось перед взором НШ батальона, легендарного Цезаря капитана — Ильина.

Спасая будущего замкомвзвода, офицерам роты пришлось костьми лечь, доказывая, какой он умница-сержант и какой урод, и недоделанный дебил Белограй. В ход пошли все доводы, начиная от наградных и комсомола, и заканчивая доводами типа: «До дембеля — в наряд по кухне…» и «Из туалета, засранец, не вылезет!»

Ценой неимоверных объединенных усилий сержант отделался полными штанами и семью сутками гауптвахты, где, естественно, неплохо отдохнул, ежедневно лопая тушенку и балуясь сигаретами с фильтром, исправно поставляемыми из магазина верным другом. Кроме того, Шурику влепили строгий выговор с занесением в учетную карточку по комсомольской линии, а также заставили принести публичное покаяние перед незабвенным Геночкой, за что в тот же вечер Белограй вновь изрядно отхватил по шее. Ну и, конечно, сержанта на пару месяцев сняли с занимаемой должности командира отделения, и он в перерывах между выходами, скрепя сердце, исправно заступал простым дневальным в наряд по роте — через день и в течение целого месяца.

Как только страсти отбушевали, о Саше почти никто уже и не вспоминал. Похоже, всех устраивало сложившееся положение дел. И только одному человеку эта ситуация не давала покоя — Горе.

Через пару недель после побоища он, разговаривая о чем-то с бдительно охранявшим свой пост у оружейной палатки Шуриком (оружейка четвертой мотострелковой находилась как раз напротив палаток роты связи), приметил тащившего, надрываясь из последних сил, бак с ключевой водой своего бывшего подопечного. Увидев Сашу, друзья в обе глотки заорали:

— Зинченко! А ну, бегом сюда!

Наслышанные о знаменитой парочке, дедушки-связисты предпочли не вмешиваться и, благодушно покуривая, не вылезали из своей курилки.

На подошедшего Сашу тут же навалился Шурик:

— Ну… рядовой Зинченко, доложи бывшему командиру, как служба?

— Плохо, товарищ сержант, — опустив глаза, пробурчал Саша.

— А что так? — лучась от сочувствия, чуть ли не прошептал Шурик. — Чего молчишь?

— Не знаю…

— Зато я знаю! — Внезапно возвысив голос до крика, Шурик завопил так, что все от неожиданности вздрогнули. — Я знаю! Урод! Мы к тебе, как к родному, а ты?! Да кого ты заложил? Гору! Гору заложил! Вон, посмотри, — твои деды-мудаки припухли. Сидят — языки в жопы позасовывали. А почему. Знаешь? Знаешь! Даже эти козлы нас уважают!