Страница 6 из 15
Узловатые пальцы неспешно листают пухлый еженедельник с силуэтом Адмиралтейства на потертой коже. Нет в живых автора дневника. Доктор исторических наук полковник Георгий Белов погиб в Балканах при весьма загадочных обстоятельствах в 2002 году. А дневнику самое место здесь, в тайничке у его первого командира. Предупреждал ведь, будь ты осторожней со своей публицистикой. Сжечь бы и эти записи, да не поднимается рука. Помнится, как пришел лейтенант в шитых сапогах: голенища – бутылочки, фуражка – аэродром. Но благородный пушту знал и дух боевой имел – этого не отнять. Школа! Военный Краснознаменный институт Минобороны, легендарный ВИЯ. В опасности, бывало, как бурак краснел, наливался кровью – это признак бойца. Ну, Сергей, тебе, воину, точно царствие небесное, а тут еще крест нести. А грехов-то… Вот и этот «братан» Мода угольков добавил. Как это он сказал: «Скорпион…» А мое прозвище Касед, Ходоком назвали добрые люди…
А вот уже и не старик. Сразу и не определишь: сорок пять—пятьдесят. Голова – бильярдный шар. Мало того, что лыс, так еще и сбрил «Евразию» на затылке. Бритый наголо – не примета, в Москве что только на головах не носят, хоть бандану повяжи – и в толпу. Бороду – долой, а вот усы, пожалуй, оставить надо, в пять минут снимаются, а вид – другой.
Неспешно собирается Ходок. В шахточку уложен ноутбук, пакет увесистый, обернутый плотной тканью сверху. Только вот торчит из ткани стерженек черный и медленно утопает под тяжестью крышки тайника. Теперь песочку и половичок сверху. Верхний сюрприз – это на всякий случай – так, ручки шаловливые пообрывает. Основное глубоко лежит, но уж если рванет, будет долго в яме бушевать огонь неугасимый… Ну, все. Ага, вот и «няня» прибыла.
На приступки избушки неуклюже взбиралась чуть ли не ожившая скифская баба. Мощнозадая и пышногрудая тетка, а по цвету кожи сущая мулатка. Ай, неверно, нос-то греческий, да и волоокая. Нет таких мулаток в природе.
– Добрый день, Антоновна, спасение мое. Милость окажи – хатку посторожи. Надобно отлучиться. Дай я тебя поцелую! Вот так. А что раньше? Раньше ты на меня и не смотрела, Татьяна – принцесса морская. Вы, греки, только своих и признавали за женихов. Ну-ну, не ворчи. Все как прежде. Пятьсот в день, премия по возвращении. Продуктов на две недели. Повторяю инструкцию. Твое дело живую душу здесь изображать да о погоде мне рассказывать, о гостях, если будут. Действуй по обстановке. А теперь давай за встречу да за удачу выпьем. Вот, гляди, «Багратион» твой любимый.
За полночь горел в избушке неяркий свет, мягко звенела гитара. А песни все были протяжные, будто зовущие. Русские и греческие. Все о море и несчастной любви, той, что не оставляет сил для жизни.
Рассвет застал подполковника Астманова на подходе к товарной станции Порт-Ветровска. Чем и хорош настоящий дадастанский коньяк – бодрость членам придает. Вечером стакан – утром три часа бодрой ходьбы – никакой «виагры» не надо. Как это говорил старший лейтенант Рябых: «Пешая ходьба укрепляет половые органы». Юморист! Даром, что был «комсомольцем» танкового полка – дефилировал по Белой Церкви в белом костюме, с длиннющей таксой на поводке. Черт-те что в голову лезет… Ну, потехе час, а теперь в Москву, в «Тетаконс». Выяснить, у кого «крыша поехала». В добрый путь, Касед!
Кто выпустил собак?
Для таких, как старший лейтенант Астманов, война – мать родна. Оба деда и отец оставили в наследство шашку, кинжал, горку боевых орденов и медалей. В семейном альбоме красуются – статные, в папахах, буденовках, непременно при оружии и смотрят в глаза. А то, что не дожили до Алешкиного рождения, – это неважно. Отец ведь тоже ему завещание прошептал: «Учись, сынок…», когда сыну семи с половиной лет не было. Кино и книги – «война и немцы», через дорогу воинская часть. В школе с первого класса распевали песни исключительно времен Гражданской и Великой Отечественной. Раскрутите колесо вначале – дальше само обороты наберет. Врут, что нет вечного двигателя. Есть! И ось, на которой мир мирской крутится, тоже есть!
В двадцать восемь лет, казалось, ясна дорога. Красный диплом, целевая аспирантура. Нужно идти к ученой степени, утверждаться в институте, всерьез работать над стихами, думать о собственном доме. Ничего подобного – все брошено – здравствуй, Афган!
Кто пальцем у виска покрутил, кто вздохнул с облегчением. Только мать все поняла, сдержанно попросила быть осторожнее. Ей ли всего не понять – дочери, жене и матери солдата. Святая правда – материнская молитва о сыне перед Пресвятой Богородицей – стержень жизни на войне. Без укора сказано… Не всем дано, только матери. В отцовском Алешкином доме один образ в красном углу – Казанской Божьей Матери. Даром что отец был коммунист, да и по рождению – мусульманин.
Описывать, как Алексей Астманов влился в ряды воинов-интернационалистов, нет нужды. О предстоящем вводе войск в Афганистан он узнал еще в мае 1979-го. И нет тут никаких секретов. Была у Астманова мечта прорваться в Афганистан. Зачем? Об этом позже.
Подвернулся на вечеринке студент-иранец, жертва режима сурового аятоллы. На родине в Хамадане этот «студент» был специалистом по русской истории и функционером прокоммунистической партии «Туде». Едва ноги успел унести от небритых стражей исламской революции. Сошелся с ним Алешка просто: в изрядном подпитии политэмигрант, сверкая черными очами, спел очень печальную песню, посматривая на тайную Алешкину страсть Нателлу Таирову. Компании соло понравилось. Алешка же, не глядя на певца, тихо спросил на фарси:
– Хочешь, брат, подстрочник обеспечу, прямо здесь…
Хуршед, так звали иранца, моментально протрезвел и, забыв свои познания в русском языке, стал извиняться на фарси, прижимая руки к груди, насчет шалостей и вольностей персидских классиков… Вот с такого литературного казуса началась интернациональная дружба.
– Ваша армия войдет в Афганистан. Наведет порядок там, а потом и у нас. Амин – настоящий революционер. Тараки – слизняк. В Кабуле уже ваш полк, советники во всех гарнизонах… Ташкентских выпускников востфака в Кабул лейтенантами отправили. В Герате ваша разведка засветилась… На Пяндже рекогносцировки… В Шибаргане, на газопроводе, работы сворачиваются…
Не информированность иранца убедила Астманова отправиться в Афган, а то, как сияли его глаза. Смотрите в глаза детям Востока. На то они и дети – увлекут движением, одурманят запахом, обольстят словом, но глаза – их слабое место. Астманов подал рапорт об определении на действительную службу в кадры Министерства обороны.
С Хуршедом стоило бы еще переговорить – «тудешники» в Афгане сидели крепко, однако не пришлось, за иранцем пошли топтуны из местного КГБ. Явно из-за баловства с валютой. Астманову в поле их зрения попадать не хотелось. За доллары в те годы карали безжалостно – расстрельная статья, для совграждан, разумеется. Но перед самым отъездом Хуршеда успел все же взять у него адреса «истинных революционеров» в Герате, Мазари-Шарифе, Кундузе и, на всякий случай, в Кабуле, хотя интересовал его север Афганистана.
– Ты, Алиша, там смотри, не вступай с ними в споры по марксизму, они Троцкого уважают, Мао, команданте Че, – говорил, прощаясь, Хуршед. – А так ребята ничего, простые. Только вот, когда ваши придут – у них разлад начнется, как ни посмотри – интервенция. Тут, конечно, разные точки зрения есть. Я – за, к примеру. С севера вы, с запада тоже, с востока опять вы, а с юга Ирак, там мира не будет. Вот это ключ к перманентной революции.
Ну, спасибо, просветил! А что веселый да уверенный, так, видно, нашел общий язык с «куратором». Астманов не опасался, что персиянин засветит «конторе» его интерес к Афганистану. Есть у этого народа особенность: то, что скреплено деловыми отношениями (деньгами), – свято и нерушимо. Разумеется, пока эти отношения не ослабевают. Четыре червонца с профилем последнего императора Всея Руси, обмененные на риалы, и обещание продолжить выгодный для Хуршеда «ченч» – лучшая гарантия молчания. И то сказать – цена царскому червонцу, по тем временам, пятьсот рублей. А две тысячи – годовая «стипендия» студента-политэмигранта.