И будем живы

Снова тихое шмыганье. Щелчок открываемой сумочки. Наверное, ищет платок. Тишина.

Дэн разлепил веки.

Любимое, родное лицо. Измученное и виноватое. Смесь отчаяния и надежды в глазах.

В голове все плыло. Снова проснулась боль. А в душе творилась такая неразбериха, что Дэну стало трудно не только говорить, но и дышать. Все-все смешалось в сердце. И неотступное злобное раздражение последних дней. И глухое безразличие: «Ну, и по хрену, приехала, так приехала, все равно ей тело забирать…» И жалость к самому себе. И жалость к маме. И желание, чтобы все это скорей закончилось.

Мама что-то говорила. Он что-то отвечал.

Сколько так продолжалось?

Пришла нянечка с завтраком.

О чем они говорят?

— Вас как зовут?

— Нина Ивановна.

— А меня тут все тетей Верой кличут. Вы устроились уже где-то?

— Нет. Даже не знаю куда идти. Гостиницы все забиты.

— Какие гостиницы, вы что?! Там так дорого — с ума сойти. Да вы не беспокойтесь! Родные к нашим ребятам постоянно приезжают, так вокруг многие люди жилье сдают. Вчера как раз одна женщина подходила, адрес оставила. Сейчас освобожусь, я вам расскажу, как добраться. Там и хозяйка хорошая, и цены божеские. Понимают люди беду-то…

Наконец, он снова один. Соседи по палате не в счет. У них хватает своих проблем. Здесь никто друг к другу без нужды не лезет. Ни с разговорами, ни с просьбами, ни с утешениями.

Вот и сейчас в палате полная тишина. Хотя уже никто не спит. Каждый сейчас лежит и, переваривая услышанное, думает о своем. У каждого есть родные и близкие, и каждый пережил или собирается пережить такой же разговор. Нет. Не такой. Любой из лежащих здесь по сравнению с ним — счастливчик. Любой, кто сумеет выжить, встанет на ноги и будет дальше бороться за свое здоровье, за нормальную жизнь нормального человека. А не бездвижного тела, прикованного к постели.

К черту! К черту эти мысли!

Сейчас надо думать о другом.

Мама — здесь.

Хорошо это или плохо, нравится ему или нет, но она — здесь. К этому надо привыкать.

Нина Ивановна сидела напротив врача на краешке неудобного затертого полукресла и слушала, что он говорит.

Слушать было трудно. Время от времени госпитальный пол и шаткая опора под ней куда-то уплывали. Тогда она начинала тереть виски. Врач умолкал, терпеливо пережидал. Только один раз спросил:

— Может быть, перенесем разговор?

— Нет-нет!..

— В общем, картина такова. У Дениса пулей разорван спинной мозг и разбит шейный позвонок. Травма эта при современном уровне медицины невосстановима. Чудо — то, что он еще жив. Это в моей практике — уникальный случай. До этого, сколько было таких раненых у нас, все погибли. Один смог продержаться сорок дней… Нашатырь?

— Нет. Я слушаю.

— Сейчас почти нет опасений, что возникнет заражение крови или спинного мозга. Заживление идет хорошо. У Дениса — мощная имунная система. Если все так пойдет дальше — он будет жить. Но он никогда не сможет ходить. Это — однозначно. И вряд ли сможет даже сидеть.

— Есть же специальные коляски?…

— Для этого нужно, чтобы работала хотя бы часть мышц корпуса. А у него повреждение очень высоко. Слишком высоко… Есть только одна надежда: небольшой участок спинного мозга, выше места разрыва, лишь контужен ударом пули. Сейчас он не работает. Но если его функции восстановить, то каждый заработавший миллиметр даст новые возможности. Какие — трудно сказать. Но определенные перспективы в этом есть. Главная проблема сейчас, чтобы Денис захотел жить и захотел бороться.

— Я не дам ему умереть, доктор… Я его не для этого рожала.

— Змей, привет! Поработать хочешь? — жизнерадостный, как все нормальные опера, Колька-сыщик весело скалил зубы у входа в комендатуру. Рядом с ним молча курил, спрятав сигарету в кулак, мужик в камуфляже без знаков различия, в разгрузке с двумя выглядывающими автоматными магазинами и с калашом в руках. Типичное «лицо кавказской национальности». Бородка темная с проседью, короткая, аккуратная. Под погоном камуфляжа пропыленный черный берет со старой, еще советских времен, милицейской кокардой. Работают в Грозном омоновцы-кавказцы, из Кабардино-Балкарии например. Отменные парни, отчаянные. Но они вооружены побогаче и упакованы гораздо круче. Надо отдать должное руководителям национальных республик: они всегда своих снаряжают так, что многим ребятам из средней полосы России только завидовать остается. А этот — чеченец, однако. Наверное, из гантамировцев или из других подразделений оппозиции.

— Поработать? За столом — завсегда! — с удовольствием глядя на живую физиономию Кольки, откликнулся Змей.

— Па-ачему за столом, дарагой! Баивик ловить будим! Душман-бындыт тюрма хадыть будим! На фильтропункт сдавать — два таньга за килограмм. Багатый менты будим!

— С вами разбогатеешь… Вчера сколько бензина спалили. А кого поймали? — немного настороженно покосившись на Колькиного напарника, подпустил шпильку Змей.

Опер с досадливой усмешкой сморщил нос. Вчера по его «железной» информации зачищали одну маленькую улочку. Точный адрес, где должно было храниться оружие подпольной бандгруппы, у оперов имелся. Но, чтобы не спалить оперативный источник, решили имитировать сплошную зачистку под предлогом ночной стрельбы по блокпосту в этом районе. А в ходе зачистки, понятное дело, совершенно случайно обнаружить искомый тайник. Операцию провели красиво, так внезапно блокировав всю улицу, что даже вездесущие и шустрые пацаны не успели разбежаться по домам, чтобы предупредить взрослых о появлении федералов.

В доме, где по Колькиным сведениям была лежка одного из активных боевиков, единственной жительницей оказалась старуха армянка, долго пытавшаяся понять, чего, собственно, от нее хотят внезапно набежавшие во двор крепкие ребята в камуфляже и с автоматами. Да и сам домик — избушка на курьих ножках — никак не походил на логово крутого бандита. Была надежда, что источник немного дал маху и похожий по его описанию схрон будет найден в одном из соседних домов. Но здесь сплошь жили пожилые люди самых разных национальностей. Были и уцелевшие русские, сдержанно встречавшие бойцов на пороге, но преображавшиеся, когда омоновцы заходили в дом и захлопнутые двери прикрывали их от любопытных соседских глаз. Они с готовностью рассказывали обо всем, что видели и знали, пытались доставать скудное угощение из тщательно припрятанных запасов. А те, у кого и куска хлеба в доме не было, извинялись через слово, что не могут ничем «побаловать ребятишек». Упитанные, со здоровым румянцем ребятишки еще больше краснели и кляли себя в душе, что не догадались прихватить с собой коробки с давно приевшимся сухим пайком. А люди говорили-говорили-говорили. И блестела в их глазах жутковатая мешанина из лютого страха, сердечной боли и надежды. И каждый, провожая, спрашивал одно и тоже:

— Что там начальство ваше говорит? Вы не уйдете больше? Не бросите нас снова?

Было и другое. В одном из домов седой русский старик, стоя на костылях на пороге и горько глядя им в глаза, спросил:

— Где же вы раньше были, ребята? Зачем вы мне СЕЙЧАС нужны?

Еще в девяносто третьем он потерял всю свою семью. Сына через неделю после возвращения из армии убили неизвестные прямо возле дома. После этого дочь с мужем и внучкой решили уехать из Грозного. Парень-чеченец, работавший вместе с зятем, пообещал вывезти их с оставшимися от спешной распродажи вещами и деньгами на своей машине. Но одинокий брат старика, живущий в Новочеркасске, так и не дождался своей любимой племянницы и ее семьи. В Грозный они тоже не вернулись…

— Где вы раньше были, ребята?

Змей тяжело вздохнул. Легче в лобовую атаку в цепи сходить, чем опять смотреть в эти глаза и отвечать на такие вопросы.

Опер истолковал его вздох по-своему.

— Да не будет прокола. Это не просто информация. Вот, познакомься с Даудом. Раньше он в уголовном розыске работал, потом у Беслана в оппозиции воевал. Сейчас — в чеченском ОМОНе. Говорит, что в городе один интересный хлопец нарисовался: бывший сотрудник ДГБ. После прихода наших он исчез, а теперь зачем-то вновь появился. Дауд со своими ребятами хотел сам с ним разобраться. Но их срочно на выезд выдергивают поработать с разведкой в горах. А клиент может смыться до их возвращения. Дауд нам даст человека, который все расскажет и покажет. Там такая история…