И будем живы

Когда Мадина вернулась домой, у нее был такой вид, что, Хажар, снимавшая просохшее белье во дворе, чуть не выронила тазик из рук. Выслушав страшный сбивчивый рассказ невестки, она потемнела лицом и с тоской оглянулась на окно, из которого доносились детские голоса. Свекор, строгавший во дворе под навесом какую-то деревяшку, тоже все слышал. Он нашел среди инструментов, хранившихся в пристройке к дому, штыковую лопату. Затем, молча взял из тазика Хажар только что сложенную чистую простыню, позвал Ису и вместе с ним вышел на улицу.

Потом соседи рассказывали, что отец с сыном отнесли тело солдатика на небольшой пустырь за домами и похоронили в импровизированном саване. Старик даже прочитал над убитым короткую молитву. Кое-кому это очень не понравилось. Но никто не посмел сделать ему замечания. Зачем наживать вражду с человеком, у которого только родных братьев — шесть человек, и только в ближних ветвях рода больше мужчин, чем в иных полных тейпах.

А потом на город обрушилась настоящая война. Непрерывный стрекот стрельбы; грохот самолетов; жуткий вой и шелест в небе; взрывы, сливающиеся в один мощный ровный гул; постоянно дрожащий, как от землетрясения, и подпрыгивающий от близких попаданий дом.

Две невестки, обнимая детей, сидели в большом, занимавшем всю площадь под домом подвале, среди банок с консервами, и непрерывно молили Аллаха о том, чтобы он пощадил их, отвел беду. В какой-то момент, наиболее частая стрельба отдалилась от их дома. Чеченское ополчение и гвардейцы вновь смогли выбить часть федералов из центра к окраине, а остальных заблокировать в занятых ими районах. И тогда, по-прежнему молчаливый свекор вывел из гаража свои старенькие «Жигули». Он укрепил на дверце палку с белым полотенцем, и медленно, объезжая лежащие на улицах трупы, останавливаясь на каждый окрик любого человека с оружием, повез Мадину с детьми к ее родителям. Здесь, действительно, было безопасней. Этот район война почти не затронула. Мадина сначала не понимала, почему свекор не отвез сюда и вторую сноху. Лишь потом она осознала, что мудрый старик, многое повидавший в жизни, предвидел, что после первых неудач федералы обрушатся на Грозный с новой силой. И он специально разделил свою семью. Чтобы одна бомба или один снаряд не смогли уничтожить ее всю сразу.

Здесь, на окраине, было не только тише. Но и с едой получше. В подвалах оставалось еще немало зимних запасов. И практически все, живущие здесь, держали скотину. В том числе, и двоюродная сестра Мадины, ровесница и самая близкая подруга детства, жившая всего в пяти минутах ходьбы, за старым кладбищем. От нее-то, по удобной тропинке, соединявшей две параллельные улицы, и возвращалась Мадина с трехлитровой банкой молока в матерчатой сумке.

Сейчас эта огромная бронированная змея сползет с холма, втянется в улицы, и город вновь загрохочет, окутается дымом пожаров. И снова хлынет кровь. Как там родные? Когда друзья Исы пришли звать его в ополчение, он обратился за советом к отцу. Тот ответил коротко: «Война не рождает сыновей. Она их убивает. На тебе — твои дети и дети брата. А эта война — грязная, в ней нет справедливости.» И сын внял мудрому совету. Лишь бы ничего не случилось с Хажар и с детьми. Тогда никто и ничто не удержит Ису дома. Да отец в таком случае и удерживать не станет. Как все страшно!

Мадина понимала, что никто не будет тормозить колонну из-за одинокой женщины на обочине. Тем более, что разведчики федералов уже останавливались и разговаривали с ней. Опасны солдаты — одиночки, или их мелкие группы. Оставшись без командиров, пробираясь через враждебный город с оружием в руках, голодные, испуганные и ожесточенные, они часто готовы выместить свое озлобление и страх на любом, кто попадется им на пути. А в данной ситуации безопасней всего было оставаться на месте и ждать, пока вся техника пройдет мимо. И она, отступив несколько шагов назад, подальше от грязной обочины, продолжала стоять, прижимая к животу драгоценную по нынешним временам банку. Жирное, парное, еще теплое молоко сквозь ткань сумки приятно согревало зябнущие руки в тонких перчатках.

Вот с ней поравнялся передний танк….

И вдруг что-то произошло.

Танк внезапно остановился, словно наткнувшись на какое-то препятствие. И вся колонна, лязгая, как тормозящий железнодорожный состав, стала замедлять ход. А потом вдруг расползлась в стороны, тяжко переваливаясь через неглубокие кюветы, круша придорожный кустарник и разворачиваясь в подкову.

Оглушенная грохотом техники Мадина оказалась внутри этой подковы. Ничего не понимая, она испуганными глазами смотрела, как прямо на нее наползает, покачивая жутким жерлом своей пушки, один из танков. Женщина шарахнулась в сторону. Танк, выбросив ей в лицо комья липкой грязи и сизую струю выхлопа, крутнулся на одной гусенице и развернулся в сторону домов. С его кормы, оскальзываясь и приседая, прыгали солдаты в грязных, покрытых серой коркой ватных штанах и бушлатах, в завязанных под подбородками теплых шапках. Один их них, чуть не столкнувшись с Мадиной, вскинул автомат и ненавистно заорал:

— Наводчица! Тварь!

Другой с силой рванул ствол его оружия вниз:

— Охерел?! — Но тут же, сам, так же сипло и яростно рявкнул на Мадину, — Х… смотришь?! Не видишь, что делается?! Уматывай, дура! Беги, пока цела!

Мадина беспомощно оглянулась: куда ей бежать?! И, мгновенно забыв о собственном страхе, замерла, будто мгновенно окаменела. В самом начале их улицы, в нескольких метрах от крайнего дома, уткнувшись в столб освещения, стоял уазик. А рядом с ним, как разбросанные неряшливой девчонкой куклы, раскинув руки, лежали две фигурки в бело-грязных куртках, с черными безлицыми головами. Третий разведчик, уткнувшись лицом в рулевое колесо, замер на водительском сиденье, будто решил вздремнуть минутку-другую после тяжелого и напряженного марша.

Этот дом на углу уже давно пустовал. Его хозяин Дауд, бывший сотрудник уголовного розыска, имевший кровные счеты с дудаевцами, исчез из города вместе с уцелевшими членами семьи. Но сейчас, в его окруженном кирпичным забором дворе были люди. Вот, над основательной коричневой кладкой мелькнула чья-то голова, и сзади, за ней, взметнулось облако плотного белого дыма. Над забором вспыхнула яркая оранжевая звезда, стремительно понеслась вперед по пологой дуге и ударила в одну из машин на ближнем краю подковы. Через секунду до Мадины донесся звук взрыва.

И тут же, рядом с ней страшно хлестанула танковая пушка. Резкий удар мощной воздушной пощечиной сбил ее с ног, дикой болью рванул перепонки. Но она не потеряла сознание. А наоборот, в какие-то доли секунды, в жутком и безнадежном просветлении осознала, что сейчас произойдет. Встав на четвереньки и пошатываясь, Мадина подняла голову. Крайнего дома не было. Зеленые железные ворота, раньше горделиво возвышавшиеся перед ним, сейчас валялись на земле. А в пустом проеме между столбами, над холмом мусора оседала туча известково-белой пыли.

Ударила еще одна пушка. Второй дом от края улицы вспучился, его стропила с шифером приподнялись, будто крышка над кастрюлей с выползающим тестом. А затем все осело. И, над кучей битых кирпичей, растопырившихся стропил и медленно сползающего с них шифера, осталась стоять только одна уцелевшая боковая стена.

Их дом, в котором сейчас под присмотром стариков оставались ее дети, был четвертым с края.

Мадина не бежала, она летела. Летела, как в страшном кошмарном сне: с неистовой силой перебирая ногами, но оставаясь почти на месте и понимая, что не успевает, никак не успевает.

Подпрыгнул и осел третий дом…

Когда колонна снова свернулась в походный порядок и, словно горячий нож сквозь масло, прошла дальше через этот район, на расстрелянную улицу сбежались люди.

И родственники увидели на развалинах живую Мадину. Изодранными в кровь, разбитыми до голых костей руками она молча и яростно расшвыривала в стороны доски и кирпичи на месте бывшей кухни. Там, где в центре пола должна была быть крышка погреба. Только в погребе старики могли спрятать ее детей. И только там они могли уцелеть. Подошедшие и сразу принявшиеся за работу мужчины попытались ее остановить, отвести в сторону. Но она молча вырвалась из их рук. Ее двоюродная сестра, плачущая, разрывающаяся между общей бедой и страхом за своих, тоже оставленных с родителями детей, хотела ее перевязать. Мадина так глянула черными провалами пустых глаз, что у той и руки опустились. И продолжала копать.