Страница 9 из 14
Залегли мы за мостом. Окопы там были уже отрыты. Их приготовили еще до нас бойцы саперной части, которые минировали в этой местности мосты на всех параллельных дорогах. Мы только немного расширили их и отрыли еще несколько, в том числе и для снайперов. Снайперов, четверых бойцов, которые особенно хорошо владели винтовками, я расположил по флангам и немного в глубину. Им придал напарников-наблюдателей. Правда, винтовки у них были простые. Негде тогда было раздобыть настоящую снайперскую винтовку с оптическим прицелом.
Лежим. Замерли, как мыши под листвой, в своих окопчиках. Замаскировались хорошо. Маскировку перед боем я сам проверял. Все окопы обежал. Стрелять приказал по моему сигналу – спаренному выстрелу.
К тому времени я разжился винтовкой СВТ. Ребята подобрали ее на Десне. Там, в окопах и в лесу, много нашего оружия брошенного валялось. Нестойкие там части стояли в обороне. Москвичи. Ополченцы. Ничего плохого о жителях Москвы сказать не хочу, но что знаю, то знаю, что видел, то видел.
Я ее отчистил от ржавчины, смазал. Пристрелял. Немного поправил прицельную планку. Самозарядка работала как часы. Скажу, что СВТ – винтовка хорошая, только обращения требовала бережного. К примеру, «мосинка» и в грязи побывает, и в воде, и во время обстрела землей ее засыплет, а она все работает, стреляет. Самозарядка такого не переносила. Могла заклинить. Но из укрытия стрелять из нее, как я вскоре понял, очень удобно. И темп огня высокий, и дальность выстрела хорошая, и целиться из нее удобно.
Стрекот мотоциклов все отчетливее и отчетливее. Эхо разносит удары моторов в глубину леса. Сколько ж их там едет? По звуку вроде два. Точно, два. Ближе, ближе. И вот они, показались на горочке. Гуськом, один за другим стали спускаться по пологому спуску к мосту. Два, три, четыре… Четыре! Нет, показался и пятый. И что он сделал? Нет, немцы воевать умели. Пятый ехал с интервалом метров в двадцать, и, когда передовые спустились к мосту, он приостановился, зарулил на обочину и замер. Пулеметчик потянул приклад к плечу. Нет, они нас пока не заметили. Просто соблюдали меры предосторожности.
Что такое немецкий мотоцикл? Это – три солдата: мотоциклист, солдат на заднем сиденье и пулеметчик в коляске. Пулемет закреплен на подвижной турели. Скорострельный МГ-34. Так что на нас выехали пять пулеметов. В стрелковой роте столько не бывает. У нас было одно преимущество – внезапность.
Я решил так: когда головной мотоцикл минует мост, а второй на него заедет, прицельно выстрелю в пулеметчика, который сидит в первой коляске. Климченко дал знак стрелять по второму. Ну а там взвод подключится.
Вот наплыл на мушку мой пулеметчик, подпрыгнул на выбоине перед мостом, замелькал за укосинами перил на мосту… Палец уже твердел на спусковой скобе. Но внезапности у нас не получилось.
Боец, побывавший в окружении, – это уже не тот вояка. Не зря к нам так относились на сборных пунктах, когда мы выходили. Даже бойцы в окопах на нас смотрели с пренебрежением. Кто мы для них были? Трусы, бросившие позиции и оружие. Правда, одних окружение придавливает, как волк овцу, а других только злее делает. Злых у меня во взводе было много, можно сказать, большинство. Но были и овечки. И, когда мотоциклы загремели колесами по настилу моста, овечки побежали в кусты. Вот так это было.
Слышу, зашумело левее, где находился соседний окоп. Двое, окруженцы из недавнего пополнения, не мои, вскочили, без винтовок – научились, сволочи, на Десне винтовки бросать, – и сунулись в кусты. Эх, мать вашу!..
Что их теперь ругать? Побежали-то не от ума и даже не от хитрости, а от безумия. Страх сердце переполнил. Ослабело сердце, вот они и побежали. Может, если бы рядом кто из сержантов оказался, то пристрожили бы их прикладом между лопаток или штыком в задницу. Бывало, кинется такой дуралей из окопа, а сержант или кто-нибудь из старослужащих бойцов, кому его поручили, штыком ему под шинель – сов! И – ползи, малый, дальше со штыком в заднице. Так что дальше бруствера не уползали. А тут никого рядом не оказалось.
Ближе всех, однако, оказалась очередь из того самого пятого пулемета, стоявшего вверху, на взгорке. Немец дал несколько коротких прицельных очередей, и беглецы ткнулись в мох и больше не ворохнулись. Побежали, дураки…
Я приладился и сделал два выстрела. Увидел, как пулеметчик, которого я все это время выцеливал, откинулся в коляске, и мне показалось, что у него отлетела голова. Но это соскочила каска, видать не закрепленная ремешком. Не ожидали они тут нас встретить. Два других выстрела я сделал по автоматчику, который тут же спрыгнул на дорогу и лихорадочно дергал затвор своего автомата. Не знаю, попал в него я или кто-то из моих товарищей, но он пополз к кювету с перебитой рукой. Ни один из пулеметов не успел сделать ни одного выстрела. Но вот тот, пятый, все время поливал нас длинными очередями. И потом, должно быть расстреляв ленту, не рискнул заправлять другую. Мотоциклист лихо, как спортсмен, развернулся и скрылся за бугром. Мы постреляли вслед, но попробуй достань его за березами и соснами. Умотал.
А этих, у моста, добивали гранатами. Двое особенно яростно отстреливались. Что-то кричали нам. Но вперед выполз сапер, Вася Курбатов, и бросил две гранаты. Бросал он один. Потому что мы боялись, что сдетонирует взрывчатка, заложенная под сваи. Вася Курбатов знал, куда надо бросать. Мы прикрыли его огнем. Лупили по мосту так, что они лежали за насыпью пластом, голов не поднимали. А Вася Курбатов тем временем подполз шагов на двадцать и точно за насыпь перебросил обе гранаты.
Подвели итоги боя. Одиннадцать немцев убито. Один оказался живым. Собрали оружие. Мотоциклы перекатили на свой берег и замаскировали ветками. Трупы свалили в кювет и сверху прикрыли мхом. Наши потери – двое убитых. Мы их там же, во мху, и прикопали.
Я отправил в тыл еще одного связного – доложить о бое и его результатах. Посмотрел на часы: бой длился всего двенадцать минут. А показалось, что день прошел…
Раненого затащили в пулеметный окоп, начали допрашивать. Еще связной не ушел. Я надеялся, что немец что-нибудь нам скажет, что важно было бы передать в штаб. Конечно, самое лучшее было бы доставить его самого майору Бойченко. Я воевал уже три с половиной месяца, а ни разу не видел пленного немца. Своих повидал, целые колонны! Километровые! В шесть рядов! А немец этот был первым. Пуля раздробила ему кость чуть ниже колена. Я приказал его перевязать. Перевязывали его же бинтом. Нашли в ранце коробку с индивидуальной медицинской аптечкой.
Немец только раз разжал зубы, дважды произнес какое-то слово. Ругательство. Я понял, что он материт нас. Но все же переспросил переводчика. И пулеметчик Федоров, который, как мы убедились, лучше всех учил в школе немецкий язык, сказал:
– Ругается.
– Ругается? Ну а что?.. Какие ругательные слова он сказал? – Мне все же было интересно поговорить с пленным.
– Какие, какие… На х… нас посылает.
– Вот гад!
Бойцы зашумели. Кто-то хотел его ударить. Но я не разрешил. Все же раненый. Зачем раненого бить? И сказал Федорову:
– Переведи ему, что сейчас мы его расстреляем, потому что впереди у нас бой и в тыл мы его отправить не имеем возможности. Какая у него будет просьба?
Федоров перевел очень коротко. И тот сразу все понял. Побледнел, выпрямил спину, вытащил из нагрудного кармана фотографию своей фрау и письмо в конверте.
– Просит отправить последнее письмо жене, – сказал Федоров и отвернулся.
– Хорошо, – сказал я и взял у него и фотографию, и конверт.
Но немец вдруг пришел в себя и фотографию потребовал обратно. Положил ее назад, в карман. Аккуратно его застегнул и уставился на меня.
Его отвели в окоп, который опустел после гибели тех двоих, которые побежали, и закололи там штыком. А что мы могли сделать? Как я мог поступить иначе? Сохранить ему жизнь ценой жизни своих товарищей? Да и ненависть переполняла всех. Так что и отдавал я приказ, и исполняли его бойцы без содрогания и сомнения. И зря я об этом немце теперь так подробно вспоминаю.