Страница 7 из 14
Майор Бойченко никогда не называл взводных на «вы». Да и ротных тоже. Тыкал всем, кто ниже его по званию и по должности. Такой уж был человек. Командир полка полковник Головатов такого себе не позволял. Даже к бойцам и сержантам обращался только на «вы». И от нас этого же требовал. Но полковник Головатов убит, и полком, а точнее, тем, что от него осталось, командует наш комбат майор Бойченко и свою угрозу отдать меня под трибунал пока не отменил.
Вышел я из штабной землянки и успокоил себя такими мыслями: ладно, радоваться особо нечему, но, слава богу, пока не арестован, при портупее и револьвере, да еще и усиление получил. Значит, ротный за меня слово замолвил. И не простое слово, а то, что на меня, как на командира, надеяться можно, что в бою не подведу и что народ у меня во взводе боевой и службу знает.
Немцев мы у станции не дождались. Побоялись они в другой раз на рожон лезть. Обошли. Потом это случалось часто. Вроде закрепимся на новом рубеже, отроем окопы или готовые займем, подправим их под свои обстоятельства и нужды, людей и оружие подготовим, чтобы удержаться, не пустить противника дальше на восток, а смотришь, танки их рыкают уже за спиной.
Но возле станции нас все-таки атаковали. Но не оттуда, откуда мы ждали. Утром налетели «лаптежники». Начали нас утюжить. Окоп, конечно, спасает и от бомбежки. Но если бомба падает рядом, да еще тяжелая, не меньше «сотки», то человека просто выбрасывает из окопа. Или контузит так, что неделю потом слюни текут, как говорили бойцы. С легкой контузией жить можно. После той бомбежки у меня несколько дней во рту горечь стояла. Я и сплевывал, и рот полоскал – нет, не помогает. Потом мне фельдшер подсказал: мол, на печень пошло, печень повредило. Удар был сильный, угол окопа обвалился. Меня швырнуло так, что на стенке вмятина осталась.
Но пережили мы и ту бомбежку.
После, где-то недели две спустя, когда вышли из котла и снова стояли в обороне, бойцы, слышу, разговаривают между собой. Бранят наших истребителей. Где они? Почему не прикрывают нас с воздуха? Почему немецкие бомбардировщики беспрепятственно ходят по нашим головам?
Авиация у немцев была сильная. Особенно в первые два года. И особенно пикировщики. Бомбят и бомбят. Потери огромные. Бойцы говорят: перебьют так, с неба, бомбами, и ни разу в открытом бою с ними не сойдемся. И правда, хоть бы живого немца в прицел увидеть. Там, под Городком, мы стреляли издали. Молотили в дымовую завесу, вдоль дороги, считай, вслепую. Основную работу артиллеристы сделали. Если бы не они со своей «сорокапяткой», мы с одними пулеметами колонну, конечно, не остановили бы. Да и нас бы всех там положили. Или загнали бы за колючую проволоку.
Несколько дней меня от пищи воротило. Только чай пил да какие-то отвары. Фельдшер меня выхаживал. Пока медикаменты были. Потом перешел на отвары. Делал мне их старший сержант Климченко. Был момент во время нашего выхода, когда полк израсходовал весь запас продовольствия, который имелся, и вынужден был перейти на самообеспечение, а проще говоря, на подножный корм. Благо лето стояло. Через полгода я снова выбирался из окружения. Весной. Апрель. Еще снег не сошел. Да местность кругом выбитая войной да разграбленная. В деревнях к тому времени и наши побывали, и немцы, все вытаскали, даже картошку из подпола. Под Юхновом дело было. А выходили из-под Вязьмы. Вот где наголодались. Об этом я еще расскажу.
Климченко нас спасал. Из взвода нас к тому времени человек двенадцать осталось. Кто погиб. Кто ранен. Легкие шли с нами. Я и сам был ранен в плечо. Пулей. Хорошо, кость не задела, по мягкому прошла. Фельдшер спицей поковырял, дырку прочистил, забинтовал. Ничего, обошлось, заражения не произошло. Организм молодой, сильный. Когда перевязку мне через несколько дней Климченко делал, рана уже не подтекала. Климченко мне чистотелом рану обрабатывал. Чистотелом и еще какой-то травой.
В войну многие гибли от полученных ран. Антибиотиков тогда не было. Не разработала их к тому времени медицина. Немцы своим делали противостолбнячные уколы, вводили противогангренную сыворотку или что-то в этом роде. У нас только с сорок третьего появилось нечто подобное. Точно я уже вспомнить не могу. Санитары и медики, конечно, нам помогали как могли. Многих от смерти спасли, многим руки и ноги сохранили для последующей жизни. Самая страшная рана – в живот. Таких и на операцию не брали, если, к примеру, с момента ранения до времени операции прошло больше двух часов. Начинался перитонит, и вскоре раненый умирал. Раненным в живот санитары в носилки засовывали записку, в записке той значилось время ранения. Я видел, как таких, безнадежных, со вздувшимися животами, выносили под деревья и складывали в рядок. Они еще живые, некоторые еще в себе и вполне внятно разговаривают. А смерть уже встала за их плечами…
Тяжелых мы оставляли где могли. В основном у местных жителей. Так мы оставили нашего пулеметчика Степченкова.
– Сошлись мы с ними скоро. Да так, что ближе некуда. Дело было так. Полк наш из котла вышел. Потрепали нас, конечно, основной парк машин потеряли. Побросали и основную часть минометов, станковых пулеметов, «полковушек». «Полковушка» – это та же «сорокапятка», но немного иной конструкции. Попроще. Ствол в два раза короче с рельсой откатника внизу. В сорок третьем их заменили на пушки калибра 76 мм. Но больше всего полк потерял в котле людей. И бойцов, и командиров.
Как выходили, я не запомнил. Несколько суток, трое или четверо, не спали. В голове все спеклось в один сумбурный комок. Охватило какое-то безразличие. Убьют – убьют. А прятаться, ползти, окапываться уже не было сил. Запомнил только, что бежал я не один. Все время перед глазами мотался чей-то оторванный хлястик, державшийся на одной пуговице. Так я за этим хлястиком и бежал. Стрелять не стреляли. Некуда было стрелять. Сплошным потоком пошли. Немцы тоже не стреляли. Потом ребята вспоминали, кто при памяти был, что немцы лежали возле пулеметов шагах в двадцати от лощины, по которой мы ринулись на выход. Три или четыре пулемета. Но ни один не открыл огня. Почему они не стреляли? Не думаю, что пожалели нас. Что-нибудь другое.
А бой, о котором я хочу рассказать, произошел несколькими днями позже. Мы отоспались. Нас хорошенько покормили. Интенданты где-то в ближайших деревнях разжились продовольствием. Пригнали несколько овец, теленка. Привезли на телеге картошку, муку, еще что-то. Тут мы вроде как почувствовали себя дома. Фронт где-то далеко гудит. Но как-то странно: то на западе, за лесом, то уже севернее, и даже на востоке. Никак мы не могли понять.
К нам приезжали комиссар и офицер для связи из штаба дивизии, которая занимала оборону возле железнодорожного разъезда и Варшавского шоссе. Мы тогда уже на Варшавку вышли, вдоль нее потом и отступали. То отступали, то драпали. Временами так, временами этак. Всякое случалось. Комиссар газеты привозил. Офицер – распоряжения для майора Бойченко.
Майор наш, Бойченко, нахрап был еще тот. Но такие и нужны были тогда. И тогда, и потом – всю войну. Ради исполнения приказа да чтобы угодить высшему начальству, ни бойцов не пожалеет, ни командиров рангом ниже себя, ни себя самого. Штабные документы в железных ящиках мы везли в собой. Знамя полка тоже сохранили. Всю канцелярию с печатями и журналом боевых действий. Но вот народу у нас осталось мало. Когда увезли в дивизию, в их лазарет, раненых, совсем горстка бойцов, может, с роту–полторы. У меня во взводе – шестеро. И взвод мой не расформировывали. Я этим дорожил. Майор Бойченко, видя это, только посмеивался. А однажды похвалил:
– Выведешь взвод – я тебя, лейтенант, досрочно к очередному званию представлю и назначу на роту!
– Служу трудовому народу! – ответил я ему, а сам себе подумал: хорош ты яйца делить из-под больной курицы, которая уже больше месяца не несется…
И тут он стал вот что делать. Когда появилось продовольствие, приказал постам задерживать отходящих. В те дни по дорогам и по лесам шло много войск. Кто откуда, какой части и какого полка, не понять. Посты останавливали не всех. Но кто шел с оружием и вида боевого не растерял, тех тут же заворачивали на командный пункт майора Бойченко. За трое-четверо суток он сумел наверстать до батальона бойцов. Попадались среди отступающих и командиры. Он их ставил на роты и взводы. Первым делом мыл в бане. После бани ставил на довольствие. Проверял оружие. Бойцы приводили в порядок одежду и снаряжение.